Броня Молчания

Мальчик с розовыми волосами

На занятой ею вилле было непривычно много солдат — ах да, она сама же просила расквартировать рядом два полка. Пока принцесса бежала через аллею, её сопровождал какой-то неясный шум и тысячи пытливых взглядов, но только у ворот она чётко расслышала брошенную кем-то из болтунов обидную фразу:

— О, смотри, долг отдавать пошла…

Девушка-демон вспыхнула ярко-алым цветком гнева и стыда, но когда она обернулась, оказалось, что собственные ноги уже далеко унесли её от забитой солдатами аллеи перед виллой. Она и не подозревала, что слух успел распространиться так широко. Хотя, не зная о нем, она могла и пропускать намёки мимо ушей, но теперь-то, чувствуя себя выставленной на поругание, ей казался укором и насмешкой любой шорох… Город они взяли вчера, а Томинара, у которого в военных делах, в отличие от сердечных, всегда царили порядок и уверенность, вполне мог похвастаться заранее.

К счастью, на извилистой тропинке, проложенной от её резиденции к главной дороге, никто не встретился и никто не слышал, чего она понаобещала в сердцах своему полководцу. По главной маршировала колонна башибузуков, синхронно отдавшая честь пролетевшей над ними принцессе-генералу. Кто-то свистнул «гляди под юбку!», сотник заорал на шутника. Это ничего, ракшасы всегда такие. Она облетела их и, подбирая крылья, поспешила очередной извилистой тропинкой к ставке Томинары…

Взятый вчера, действительно без единой потери, город, был поселением призраков — и, согласно их привычкам, был окружен кольцом дорогих вилл и легких загородных домиков (именно благодаря ним несдержанный на язык полководец сумел обойтись без потерь). Сейчас в тех домах, что подороже и пошикарнее, разместили высшее руководство, в простых домиках — офицеров, а в город отправились ночевать рядовые. Дочь императора была против такого разделения — но ладно, пусть у ребят будет хоть иллюзия комфорта. Хотя, собери она штаб под одной крышей, ей бы не прошлось проделывать этот унизительный путь…

…По пути встретились двое солдат, тащивших какую-то громоздкую деталь. Уже обогнав их, Метеа услышала в спину:

— Зырь! — и обернулась, кипя от гнева, пальцами судорожно ища рукоять меча. Почему-то на перевязи были только ножны. И хорошо — солдаты указывали не на неё, а на цепочку следов, протянувшихся от дороги. Пристыженная, Кадомацу поникла головой и побежала дальше.

…Вилла Томинары была меньше и неудобнее. Если у себя она могла пробежать по аллее меж безлиственных деревьев так, что не все и заметили, то здесь, вместо аллеи был открытый и широкий двор, обильно посыпанный свежим снегом и окруженный конюшнями, открывающимися прямо в него. И как назло, те, кто не попались по дороге, сидели в этих конюшнях и пялились во двор! Шум, обрывки фраз, и неприятные взгляды, моментально окружили девушку:

— Добавки захотела…

— Интересно, а карту она с собой принёсет⁈..

— Цыц!.. Я…

И совсем уж добил развязный монолог одного франта на крыльце, на беду того, чётко расслышанный дочерью императора:

— … И вовсе не девка, а баба! Вот увидите, её сейчас понесет, и только успевай, в фавориты записывайся! Я что баб не знаю⁈ Вот погодите, завтра всё увидим — спорим, что следующий после генерала буду⁈

— А если «не даст», умник⁈

— После генерала? Тогда себе вскрою живот!

Метеа уже сжала кулаки, чтобы врезать, но опять, как и в случае с воротами, ноги уже пронесли мимо, и фингалы достались двум ни в чём неповинным охранникам, за подобострастные взгляды, которые показались обозлённой девушке «раздевающими».

Но эта разрядка помогла ей взять себя в руки. Смахнув слёзы и дыхательной гимнастикой вернув себе нормальный цвет кожи, она прошла атриум с холодной головой, тщательно планируя свою месть несчастному молокососу…

…Злата её научила куче магических фокусов, в том числе из тех, что исполняются без помощи мантр, одним усилием воли. Эх, знай бы она их одиннадцать месяцев назад, ой как тяжко бы пришлось тому ниндзя! Вот и сейчас она тщательно выбирала среди них наиболее подходящий для Томинары… Усиливающаяся головная боль мешала думать, но именно она и подкинула ей замечательную идею: «Головная боль? Прекрасно!» — и зелёноглазая дьяволица подобающе улыбнулась…

…Томинара вздрогнул, когда она, чуть не порвав занавеску, ворвалась в его комнату. Он как раз возился над картой города с циркулем и линейкой, и целой коробкой игрушечных солдатиков, обозначающих разные части. (Несмотря на доступность голограмм, перегружать корабельные вычислители считалось непристойным делом) Эта-то карта и вывела окончательно Кадомацу из себя…

Синдзиру выпрямился, хотел что-то сказать, но она моментально «схватила» его своей магией и сделала очень-очень больно. Юноша упал на колени, хватаясь за виски, а она обошла стол и забралась с ногами на злополучную карту.

Некоторое время они молчали, почти с одинаково страдальческим выражением лиц смотря друг на друга. Разве что в зелёных глазах было больше злости, чем в вишнёвых. Наконец до дочери императора дошло, что это больше похоже на садизм, и она спохватилась выразиться:

— Вы считаете, что раз мы настолько хорошие знакомые, то вы имеете право…

— Ваше Высочество!!

— Имеете право, как попало склонять имя дочери Императора? Моё имя⁈

— Да что вы, Госпожа Третья! Я хотел… Ой-ой-ой… — он дёрнулся обеими ладошками схватиться за голову, закачался плача и скрежеща зубами, но природная скромность удержала от телодвижений. Принцесса с интересом искоса разглядывала его — она не усиливала боль, а транслировала собственную, неужели он такой неженка? Вид у брата Фу-но найси был до того жалок, что она сжалилась и сняла заклинание.

— Отец тебе за длинный язык голову снимет. Лично. Ты выйди во двор — посмотри, что с армией творится! Ты каждого солдата, что любил тебя или меня, превратил в похотливого дурака, делающего ставку на нашу честь! Где теперь дисциплина? Где уважение⁈ Знаешь, через что я прошла?!! — она так заорала, что фигурки, дребезжа, посыпались на пол.

Мальчишка плакал. Его мужская причёска рассыпалась по плечам красивыми волнами, а теперь ещё и слёзы смывали с лица косметику.

— Простите, госпожа… Я… Я не знал, что они так всё переврут… Я… я… я просто пошутил… а…

— Пошутил! Именем дочери Небесного Государя!

— Я пошутил! Я хотел их воодушевить перед боем, а потом вышло… Простите меня, пожалуйста…

— Ладно… — она вздохнула, мстительность улетучилась, но злость и обида ещё не прошла: — Рассказывай, что ты наговорил…

Он подтёр сопли и начал:

— Всё неправда… Я не хотел вас обижать. Знаете, бывает такое, кто-то хочет тебе помочь, а на самом деле только хуже делает…

— Злата говорит про такое: «Медвежья услуга».

— Вот-вот, правильно говорит. Я толкал речь перед войском, ну там, о долге… о битве… Объяснял, что если по уму и по карте действовать, то можно обойтись без потерь. Не помню, что я там привёл в пример, но в ответ меня спросили: «А что наша Главнокомандующая говорит?» То есть — вы… Ну, я пошутил, сказал, что как обычно, обещает родить ребёнка, если получится… Ну мы же с вами всегда так шутим!

Кадомацу отвела глаза и усмехнулась в пустоту. Скорее всего, это так и было. В честности младшего Томинары, не уступавшей одержимости всем правильным Сакагучи, она имела возможность убедиться ещё дома. Молодой генерал был любимцем армии — как необстрелянных новобранцев, так и седых ветеранов. Ну, видать, и решили, порадоваться за него как следует. Тем более что о чувствах его к Главнокомандующей было известно ещё как широко — по молодости своей он плохо умел скрываться. А из-за патологической честности даже спешил признаться в действиях, по его мнению, требующих благодарности. А то, что это обернулось таким ударом по ней, это она, скорее сама виновата… (Вот! Докатилась…) Разве могут мужики простить единственную среди них девку, дразнящую и недоступную⁈ Тем более, у Мацуко дома была ведь не очень благовидная репутация среди простонародья — говорили и что она неблагодарна и что у неё ледяное сердце, и что предпочитает любовь женщин, а не мужчин. Сейчас, когда вся так случилось, ей стало вдруг очень стыдно перед Тардешем: «До чего довела, дурочка!.. Нет, давно было пора браться за ум!».

Она прищурилась, вдруг улыбнувшись Томинаре, и неожиданно сказала:

— Знаешь, как они переврали твоё хвастовство⁈ Теперь, вся армия ожидает, что я отдамся тебе прямо на карте города… Даже мои суккубы поверили — всю ночь противозачаточное варили!

Синдзиру Синобу вздрогнув, испуганно глянул сначала на неё, а потом — на злополучную карту. А принцесса неожиданно, явно провоцируя, как-то плавно откинулась назад и развела колени. Минуту они оба пребывали в состоянии молчаливой рассеянности. Потом она, которой это понравилось ещё меньше, чем так и не двинувшемуся Томинаре, резко сдвинула колени, пружинисто села, и спрыгнула на пол:

— Давай решим раз и навсегда: мне глубоко неприятны все твои любезности и приставания. Единственное, чего ты добился — это жалости. Поверь, больно смотреть, как ты буквально из шкуры вон лезешь, и всё — я-то уж точно знаю — напрасно…

— Напрасно⁈

— Да… Мне жалко тебя — тебе такое говорить, мне трудно тебе такое говорить, но… Всё не из-за ответных к тебе чувств… Понимаешь, и отец, и брат, доверили мне и армию, и ведение войны, и я не смогу оправдать их доверие, ни без тебя, ни без твоей дружбы. А и то и это я боюсь потерять, рассказав откровенно о своих к тебе чувствах. Понимаешь меня, Синдзиро⁈

Юный полководец вздохнул, и пробурчал что-то извинительно-почтительное в настояще-будущем времени. Мацуко не смогла удержаться от охватившего её умиления, и, сев рядом, неожиданно даже для самой себя обняла его и крепко прижала к себе по-матерински:

— Бедный Синдзиру, да поверь, что тебе со мной ничего не светит! Я не говорю — «один из десяти тысяч», потому что знаю — есть такие дураки, для которых и это шанс. Знаю, потому, что сама такая… — она положила ему голову на плечо, а он отвёл крыло, чтобы ей было удобнее: — Синдзиро, моё глупое сердце уже отдано одному мужчине, и это не ты… Ну, хочешь, я буду считать тебя младшим братом, а ты — можешь звать меня «сестрой»⁈

— У меня все сёстры — дурочки… — неожиданно ответил тот. За время её монолога он настойчиво подкрадывался к её бюсту, но, смутившись, в последний момент одёрнул лапку.

— А я буду единственной умной! — рассмеялась Кадомацу, и звонко чмокнув в щёку, отпустила расстроенного красавца, вскочила на ноги, и, уже оправляя одежду, добавила:

— Хотя, знаешь… иногда я бываю дурочкой почище твоих сестёр! Ну что? Как ты? Не держи на меня обиды, ладно?

Томинара с видимым огорчением стёр рукавом след её поцелуя и поклонился:

— Ладно… — только поклон был слишком учтив для такого ответа.

— Теперь нам надо… Я ведь у тебя всю диспозицию развалила…

— Ничего, госпожа, поправлю…

— Так… Сначала, пойдём поправлять моральный дух армии! Пошли-пошли, я тут кое-чего придумала, приберись только.

Она подождала, пока он приведёт себя в порядок, откинула занавеску, угостила фингалами в здоровый глаз слишком любопытного охранника, и вывела Томинару во двор.

Вся улица моментально затихла, увидев долгожданную пару. Метеа огляделась — тот франт всё ещё был на крыльце, какой-то поблекший, рядом с блистательным Синдзиру Синобу Томинарой. Она взглядом приказала франту подойти, тот подошел, сначала развратной, потом всё более строгой, скованной походкой, на последних шагах падая на колени и отбивая поклоны. Принцесса ногой ткнула в рукоять его короткого меча — тот вздрогнул, схватился за оружие, поднял глаза — там блеснули слёзы, размазывая тушь, но дочь императора кивнула, и он стал спешно развязывать пояс. Девушка взглянула на одного из его друзей — тот поспешил, обнажая меч и занимая подобающую позицию сбоку. Стараясь, чтобы в голосе звучал холод и металл, она повернулась к Томинаре:

— Вы опередили график. То есть, время операции, оговорённое нами, ещё не вышло. Одного вы не уберегли, — раздался удар, она сделала шажок маленькой ножкой, избегая расплывающейся золотистой лужи: — Не имеет значения причина потерь. Солдат, растерявший уважение к полководцу — всё равно, что мёртвый! — и, резко отвернувшись всем телом, сошла со ступенек.

Позади рухнуло и скатилось по лестнице обливающееся кровью тело франта. Двор молчал, и только у самых ворот до неё донёсся испуганно-восторженный шепот:

— Ара, что за девка! Не девка, а…

— Цитадель! — закончил кто-то другой.

Кадомацу горько улыбнулась.