Броня Молчания

Громкие речи

Легионеры церемониала чинно выстроились и ушли. Судьи прошли на свои места, и в зал впустили тех, кто выходил до перерыва. Бэла скользнул было к Тардешу, — подальше от принцессы, но там Злата ему выразительно показала клыки (интересно, какое у него было лицо?) — и он весьма сконфуженно оттянулся к краю стола.

— К порядку! — призвал судья: — Рассматривается дело государственной важности, и нам недостойно тратить отведённое на него время выяснением вопросов, кто, где сидит, уважаемые товарищи!

— Извините меня, — сказал Бэла, подсаживаясь, насколько мог близко к демонессе.

— За что⁈ — улыбнулась она, приветствуя его поднятием бровей.

— Ну… я как-то нехорошо поступил. Вроде как-то вас подставил… вышло…

— Не берите в голову. Я — ничего не заметила.

— Всё равно — извините…

— Как вы думаете, что они могли решить за этот перерыв?

— Не знаю, — пожал плечами юноша-призрак: — Злата говорит, что им сейчас тяжко — с Лимеса до Сената-то не дозвониться.

— «Злата говорит»⁈

Бэла постучал себя пальцем по черепу.

— Понятно… Ладно, только бы всё закончилось хорошо…

— Вас-то точно оправдают!

— Ну и что в этом хорошего, если одну меня⁈ А Агира, господин драгонарий⁈

Ученик Тардеша долго молчал, пока судьи перебирали всякие бумажки, потом высказался:

— Знаете, я вами всё больше восхищаюсь… Какая же вы классная дев… женщина! Вот были бы вы нашей расы…

— Не надо комплиментов! — а потом, словно о своем: — Эх, знаете, как бы это всё изменило…

Капитан «Шайтана» только начал к ней поворачиваться, как судья объявил:

— Слово имеет Председатель Партийного Комитета Особого Экспедиционного Флота драгонария Тардеша, Газзаб Прибеш. Товарищ по партии, изложите ваши требования к обвинению.

Партийный Прибеш — бритоголовый призрак роста высокого — но не столь высокого, как Тардеш, чуть покрепче телосложением своего адмирала, вышел не на огороженное место отвечающего, а в проход между судьями и слушателями, и, ходя от стола женщины-судьи почти до стола принцессы, начал свою речь. Его череп имел удивительную особенность — не матовый, как у всех амальцев, а гладкий, он бликовал в лучах света.

— Редко когда Суда Чести Амаля удостаивается инородец. На моей памяти такого не было ни разу, и ведь я прошу заметить — Суд Чести Амаля — это не только форма наказания, и порицания, но и одновременно, как явствует из названия — высочайшая честь, что оказывается, пусть и временно, оступившемуся союзнику.

— Да. Как же, — сквозь зубы процедил Бэла: — Но лить мёд и масло он умеет, не откажешь.

— Насколько я знаю, вы же в хороших с ним отношениях, — удивилась Метеа: — Что же вы про него так говорите⁈

— Ну да… но… Неприятно становится, когда враньё перерастает все пределы. Тише, он же про вас говорит!

— … такого полководца, как маршал Явара, или Метеа, если суду будет удобнее её так называть. Но мы будем судить не её! А её образ жизни, враждебный самому понятию «дисциплина»! Спору нет — она смела, отважна, изобретательна, умеет увлечь за собой, не говоря уже о том, что она просто красивая женщина. Но при всём этом — взбалмошна, неуправляема, капризна и порочна! Её сладострастие просто не знает пределов — посмотрите, как ухаживает за красотой своего лица, как развратен сам покрой одежды этой самки! — ткнул он пальцем в сторону принцессы, закованной в доспехи, вызвав смешки в зале: — Это не голословное утверждение, основанное только на неприятии чуждого Республике украшательства, нарушающие все законы о роскоши — у меня есть и доказательства и свидетели, говорящие, что её слабости не раз становились причиной поражения войск Республики! Не раз, и даже не десятки раз — подрывающие мощь нашей непобедимой армии!

«Да, — думала дочь императора: — а вы хорошо сделали, что не дали пронести оружие. Некоторые умирали за меньшее. С другой стороны — он что, не думает, что в него могут просто запустить чем-нибудь тяжелым⁈» Она покосилась на Гюльдан — та уже сжала кулачки. А по Сакагучи всё равно не видно- этот молчун до самого последнего момента будет оставаться невозмутимым, как скала.

— Многие, может быть, скажут — это ещё небольшой порок, и вполне естественный и простительный в военное время, тем более что маршал с лихвой компенсирует все свои пороки своим героизмом… Героизм — естественно самая большая ценность для Сынов Амаля, и он прощает много, но можно ли судить женщину по законам для мужчины⁈ Сын — это всегда мальчик, мужчина, а как говорили наши Отцы: «То, что для мужчины — порок, у женщины превращается в сущее бедствие», и никакие героические поступки, никакое военное время не могут этого оправдать! Что же случилось, что послужило поводом тому, что украшение своей расы, принцесса, пала так низко пред порочными страстями и превратилась в позор, как собственной расы, так и всех союзных армий⁈ — это не вопрос для суда! Вопрос для суда — нужна ли нам такая командующая, невзирая на все её пороки, либо важнее Честь Амаля, невзирая на то, что мы можем лишиться столь победоносного полководца⁈ Не зря наши предки и Партия запретили даже присутствие женщин в армии! Только представьте, что может произойти, если, оправдываясь её примером, другие стратиги и драгонарии Республики допустят подобные слабости, и предадутся разврату, запретным утехам, лени и роскоши, вместо того, чтобы служить Республике? А ведь её даже сделали командующим стратигом! И если она доблестна и умела, кто даст гарантию, что последовавшие её примеру несознательные протеже поддавшихся женским соблазнам стратигов будут обладать такими же талантами! Поэтому я требую наказать её, невзирая на заслуги — во избежание грядущих бедствий!

Зал разразился аплодисментами. Азер повернулась к своей госпоже:

— Ваше высочество, вы как⁈

— А с чего это должно меня задевать⁈ Это же неправда, — она постучала себя по кирасе: — Я даже не в платье, я в доспехе.

— Пак говорит, что отсюда может достать его шею стрелкой, — вставил слово недвижный Сакагучи.

— Не мели ерунды. За это нас точно казнят…

— Спасибо, товарищ по партии, суд учёл ваши требования. Займите своё место и ожидайте вердикта. А сейчас слово возражения имеет сторона защиты. Обвиняемая, вы отказались от защитника, значит, теперь вы должны либо сами выступить с речью, либо пропустить её. Так что, отказываетесь⁈

— Нет, я выступлю, — кивнула девушка, и, оправив платье, вышла на место отвечающих:

…Вот сейчас она в полной мере поняла, что такое «неприглядная репутация». Даже просто стоять под всеми этими неприятными взглядами было противно. Она полуприкрыла глаза, набрала побольше воздуха, и начала по-амальски:

— Уважаемый суд и судьи… господин драгонарий… и мой высокочтимый обвинитель. Я отлично понимаю, что после столь великолепной речи любое моё выступление будет выглядеть как жалкое оправдание. Но всё-таки, с вашего позволения, я попытаюсь.

(«Не очень удачно, — отметила она для себя, — Но теперь смотрят не так зло…»)

— Признаться, я никогда не думала, что здесь мне придётся защищаться от подобных наговоров. Я думала, что уважаемый суд будет разбирать мои военные, тактические и стратегические ошибки, а не выяснять, сколько полуправды таится в словах клеветника. Или тем более — опровергать то, что ещё не случилось. Я не утверждаю, что я — само совершенство, но я не являюсь вместилищем пороков, которым меня представили. Да, я избалованная, капризная, взбалмошная и ленивая девчонка, которая иногда с диетой для соблюдения веса не может справиться, и может, мне ещё и рано доверять такую армию. Но я готова поклясться всем святым, что у меня есть, что ни прежде, ни сейчас, ни один мужчина не прикасался ко мне, и тем боле — я не прикасалась, ни к одному мужчине, желая супружеского ложа. Поймите, для меня, как для женщины, это тяжкое признание. Может быть, в этом есть и моя вина, и мои недостатки перевешивают мои достоинства, что мужчины, сойдясь поближе, отворачиваются от меня. Могу призвать в свидетели всех своих друзей и недругов — и даже они вам подтвердят, что хоть у меня и были сотни поклонников, но ни с одним дружба не достигала такой стадии, чтобы перейти к близости, — красавица-демонесса тяжело вздохнула: — Это даже не клевета, а жестокая насмешка. Как представитель правящей династии я не свободна в своём выборе — отчего и пыталась скрыться, сбежав в армию моего брата и господина драгонария, но, даже здесь мой рок нашел меня. И подобные подозрения оскорбляют даже не меня, а солдат моей армии — ведь даже мысль о подобном для них святотатственна. Поэтому, прошу, уважаемый суд, судите мои ошибки, судите мою вину, если она есть, но не осуждайте за то, чего не существует, и что без того является наказанием для меня!

Зал разразился аплодисментами. Демоны хлопали стоя, даже Мацукава, который не взял веера и использовал ладоши, а Томинара стоял со слезами на глазах. Принцесса поклонилась судьям, вынужденным ответить на её поклон, повернулась к Тардешу, (Злата сделала знак: «Вот молодец!»)… и, так и ничего не сделав, вернулась на своё место.

— Молодец, — шепнули ей суккубы, пропуская на место, а Сакагучи, проводив госпожу взглядом, добавил, когда она села:

— Достойная речь. Вы даже меня заставили посочувствовать вам.

Мацуко улыбнулась ему:

— Ну, это действительно большое достижение. Только не обижайся, — но, если я даже тебя растрогала, то их — точно?

— Я на вас никогда не обижусь, госпожа. Но мне вас действительно жалко — груз на ваших плечах намного тяжелей, чем ваши собственные крылья.

— Я не жалуюсь на груз своих крыльев, мой хатамото — ведь они позволяют летать.

— Но впустую сгибают спину, когда вместо неба — потолки.

— Сэнсей говорил — даже за самые страшные грехи, карма не пошлёт такого испытания, которого ты не в состоянии выдержать. Главное — иметь достаточно мудрости, чтобы знать — когда применять силу, а когда — смирение… Когда расправлять крылья, а когда — складывать.

— Верно… А я-то думал, он вас только драться учил. Эти слова сами по себе стоят королевства.

— Ладно, молчи. Господин драгонарий выступает.

Пока они говорили, судья объявил:

— С заключительным словом обращения к суду, выступает цензор процесса, Второй Архидрагонарий Республики Амаль Вилдереаль Тардеш.

Драгонарий поднялся, что-то беззвучно шепнул Злате, кинул быстрый взгляд в сторону принцессы, и начал прямо со своего места:

— По всем правилам, цензор должен быть бесстрастным к рассматриваемому делу и блюсти только интересы Закона и Республики, — но, к сожалению, я не имею права вести себя так. Всем известно, что я обязан жизнью этой смелой девушке, чуть меньшему числу известно, что многими своими победами в этой кампании я обязан тоже ей. И уж совсем никому не известно, что я до сих пор считаю себя хоть и косвенно, но всё же виноватым в смерти её брата, и до сих пор мне никогда не представлялось случая ни отблагодарить её за подвиги, ни загладить свою вину.

(Кадомацу смотрела на него во все глаза)

— Вот почему я считаю, что был бы недостоин носить звание Сына Амаля, если бы отнёсся беспристрастно к этому делу. Да, подсудимая нарушила мой приказ, но я считаю, что её не стоит за это наказывать по нашим законам — ведь, в конце концов, пусть даже и не по правилам, но её действия привели к победе Республики! Так что же ещё надо уважаемому суду⁈ Как цензор процесса я настаиваю — признать её невиновной и создать прецедент, благодаря которому Республика и в будущем сможет достойно благодарить союзников, служащих на её благо. Мой оппонент апеллирует не к здравому смыслу, а к своей паранойе — и, наказав союзника вместо награды, мы не укрепим дисциплину, а посеем семена, которые взойдут будущими раздорами. И пусть вас не путает моя личная вражда с товарищем по партии Прибешем — но, в самом деле, достойно ли для нашего государства, только что, благодаря маршалу Метеа, вернувшего себе такую крепость, как Коцит, судить командующего стратига этой операции, да ещё основываясь на сплетнях, которые были приведены в доказательства даже не преступления — а только нашего права на суд! А то, что всё, сказанное против этой женщины — не более чем сплетни и грязная клевета завистников, я, как цензор процесса, могу засвидетельствовать лично. На этом я складываю с себя обязанности цензора, и остаюсь здесь в качестве свидетеля защиты и обвинения. Судьба Чести Амаля в ваших руках! Судите справедливо! — последние фразы он произнёс на архаическом наречии. Как поняла принцесса, это была такая формула ритуала.

Драгонарий сел. Как странно — ему никто не хлопал. Метеа хотела спросить о причине Бэлу, но тут заговорили сами судьи.

Начал сидевший по правую руку, тот, что был помоложе:

— Мы с честью принимаем от вас груз вашей ответственности, товарищ по партии Архидрагонарий Республики. От Имени Сената обещаем вести суд справедливо, согласуясь с законом Республики и Идеей Амаля.

«Анекдот», — сказал как бы самому себе Бэла. Демонесса оглянулась на него, но судья продолжал, и не получилось времени выяснить.

— Как Испытатель на этом процессе, я вынужден подвергать критике любую точку зрения, но не могу не отметить, что речь товарища по партии цензора склонила сердца суда в сторону обвиняемой, и мы расположены принять его пожелание. Но, что я вынужден отметить — да, как и говорилось во вступительной речи, дело маршала Метеа удивительно противоречиво. С одной стороны — несомненен сам факт героизма, а с другой — всё-таки не доказана необоснованность обвинений в аморальном поведении подсудимой… И даже если они являются, как говорят и обвиняемая, и цензор — всего лишь недостойными инсинуациями, мы должны предусмотреть последствия и избежать нежелательного для Республики прецедента. А это, как следовало из требований обвинения — всё-таки главный вопрос в этом деле. Конечно, речь обвиняемой хороша. И трогает за сердце, но это — всё-таки оправдания. В любом суде обвиняемому дозволено лгать и выяснить, сколько здесь лжи, а сколько — полуправды — наша задача!

Он резко сел на своё место, закончив фразой. Принцесса только переводила дух после такой отповеди, как поднялся сидящий третьим — самый старший судья, и начал вкрадчивым голосом:

— Продолжая мысль, начатую моим коллегой, я поспешу добавить, что мы не забываем, что задача любого суда — выяснение справедливости. Вот именно этим мы и должны будем заняться. Как Десфигатор этого процесса, я должен сказать относительно всех трёх речей: да, товарищ по партии Прибеш апеллирует сильными чувствами и правильным слогом, но не будем забывать о его личной вражде с товарищем архидрагонарием. Не будем забывать о близкой дружбе драгонария и обвиняемой, о том, что это может быть лучший способ насолить ему, и о том, что товарищ Прибеш в прошлом уже совершал подобные действия. Да, речь подсудимой очень трогательна, и её попытки раскрыть своё сердце вызывают скупую мужскую слезу умиления, но чувство простой логики говорит: её личная доблесть, как бы ни была непревзойдённа, не гарантирует, что ею же будут обладать другие, кто последует её примеру. И здесь мы судим не отважную и красивую девушку, а неисчислимые бедствия, которые могут придти по её стопам. И последнее, — да, заключительная речь цензора великолепна, и полна воистину, рыцарского великодушия, но не будем забывать, что в ней он прямо признался в пристрастности к делу, так что отныне, суду поневоле придётся быть пристрастным к подсудимой, чей героизм стал угрожать порядку и покою Республики, и уже пошатнул преданность и праведность одного из лучших наших драгонариев. Что же, постараемся при этом быть ещё и справедливыми.

Его проводили хлипкими хлопками. Сразу же после него поднялся главный из судей:

— Итак, мы выслушали все стороны. Все выступившие показали своё несравненное искусство красноречия, пытаясь убедить суд в своей точке зрения или оправдаться, но все, даже товарищ драгонарий, не упомянули самого главного вопроса, ради которого и собрался здесь суд — Неподчинение Приказу! Дисциплина — вот на чем стояла и стоит Идея Амаля, и именно её, вместе со светом цивилизации наша Республика несёт варварским народам! Задача Суда Чести Амаля — даже не оправдать или обвинить — отнюдь, мы должны примерно наказать виновную. Да, признаю, суд в сложном положении — как случается очень редко, в этом деле, неисполнение приказа привело к победе. Но разве это оправдывает нарушение одного из принципов Идеи Амаля⁈ Как Судья этого процесса, я считаю, что если подсудимая и заслуживает какого-то снисхождения, то только за то, что она — женщина и инородка, а женщину — можно простить за минутную слабость, но никогда — за нарушение приказа! Ибо нарушение дисциплины есть первый шаг к непослушанию, а непослушание — есть предательство! Я поддерживаю обвинение в его опасениях! Нужны ли нам командиры-предатели⁈ Нет. Никогда нет. И наша задача — выяснить, насколько глубоко страсть к предательству запустила свои когти в душу инородки Явара! — он выпил воды из стакана и перевел тему: — Так же мы не должны упускать из виду, что Партийный Комитет, долженствующий быть неспящим оком Сынов Амаля и поддерживающим в них высокий дух и великие принципы нашего общества, в момент, торжества и победы Оружия Республики, пал в сеть интриг и очковтирательства. Разве можно допустить, чтобы великая победа — лучший символ единения союзников и Республики и апофеоз достижений наших мыслей и сил, долженствующая объединить и воодушевить граждан, превратилась в свою противоположность — семя раздора⁈ И Партийный Комитет, вместо того чтобы поддерживать боевой дух легионеров, наоборот, понижает его нелепыми претензиями к командующим стратигам, позорит имя Республики и Сената, выставляя наше великое государство — неблагодарным! При этом, пренебрегая своими прямыми обязанностями — борьбой с вражеской пропагандой, контролем разумов, дезертирством и распоясавшимися террористами и партизанами! Обвинитель много распинался в том, к каким последствиям может привести проступок обвиняемой и товарища архидрагонария, но по невежеству или умыслию упустил возможные последствия обвинения, которые могут привлечь к куда более серьёзным последствиям, как и указывал товарищ архидрагонарий. Суд должен поставить точку в претензиях, как к той, так и к другой стороне! — (Партийный Прибеш, кажется, вздрогнул, слыша эти слова): — И под конец, должна ли Республика позволять своему высшему офицеру, Архидрагонарию Флота самоустраняться от процесса⁈ Имел ли он право, руководствуясь своей симпатией к одной из сторон, избегать личного разбора дела и обращаться к Сенатской Комиссии, зная, что против него и героев-победителей свидетельствует его личный враг⁈ Не трусость ли это⁈ А нужен ли нам малодушный командир⁈ Стоила ли предательница-инородка такого пренебрежения к своим обязанностям и долгу Сына Амаля с открытым лицом встречать личных врагов⁈ — он выпил ещё стакан и резко приказал:

— Подсудимая! Выйдите для допроса!