Свет проклятых звёзд

Поживи мирно

Когда Железные Горы остались позади, Торгор понял, что его уже ничем не испугать. Не здороваясь и не прощаясь ни с кем встречным, беоринг отправился прямиком в одну из сторожевых башен, потребовал вычеркнуть его из списков воинов осадного лагеря и в тот же день уехал домой. Догадываясь, что придётся объяснять свой поступок, Торгор совершенно не нервничал. В конце концов, что ему сделают? Отправят выполнять тяжёлую работу? Могилы копать? Поле пахать? Служить в армии в Дортонионе? Да легко! С радостью! Только бы не мёрзнуть, не голодать и не быть в глазах всех и каждого брошенным невестой дураком.

Наверное, это и есть настоящая свобода, когда наплевать на всех. Печально и неправильно, но, похоже, именно так устроен мир. Другого всё равно не дали, значит, надо жить в этом. И не жаловаться. Большинству людей ведь намного хуже!

***

«Гнев Валар не пройдёт,

И ветер большой дорогу найдёт,

Разрушит горы и скалы,

И ветру земли будет мало.

Завоет он смертной тоской,

Но не в ветре покой».

Арминас погрузился в воспоминания, то и дело слыша, будто наяву, песню, которая порой звучала на Ард-Гален, в основном, из уст кареглазых эльфов или оссириандских уроженцев. Уставшие от борьбы жители Сумеречного Края пели о недостижимом отдыхе в безопасности, строки пронизывали боль и бессилие, которое оставалось непонятным для аманэльдар, даже искалеченных войной.

«А после ветра — огонь,

Летящий как бешенный конь,

Сжигающий всё на пути,

Который насквозь никому не пройти,

Поскольку он льётся рекой.

Но не в огне покой».

Достичь тихого приюта тёмные эльфы мечтали любой ценой, возможно, не понимая этого до конца. Потерявшие в неравном бою слишком много, Авари были готовы принести в жертву Арду целиком и всё живое в ней, лишь бы больше не бороться. Арминас боялся, что однажды поймёт и разделит эту мечту.

Аманэльдар тоже нередко пугали друг друга легендой о Семи Песнях Истины или просто о Седьмой Песне, но в ней был совсем иной смысл — созидательный. В средиземских же строках не звучало ничего, кроме смерти.

Однако, несмотря на столь упаднические настроения, Мориквэнди выжили. Не все и даже не многие, но они продержались, дождадись помощи из-за моря.

Арминас вздохнул, ощущая надоевшую усталость от тоски по семье и ожидания, когда Варнондо казнит его за предательство короля. Только новый командир Крепости Исток не спешил рубить с плеча. Может быть, бескомпромиссный исполнитель приказов верховного нолдорана начал что-то понимать и переоценивать? Некоторые предполагали, будто Варнондо боится, что принц Финдекано вернётся и накажет его за самоуправство.

Однако сам страж склонялся к иному мнению. Вспоминая неудачный поход к отринувшим дружбу эльфов смертным, Арминас не мог отделаться от мысли, что все люди в той или иной степени недолюбливают эльфов, поэтому нельзя полагаться на младшую расу слишком сильно. Может быть, Варнондо тоже думает так, поэтому не хочет быть слишком жёстким со своими собратьями?

Как бы то ни было, страж радовался, что жив и не в тюрьме. А ещё грело знание: из очередной опасной авантюры все вернулись живыми и здоровыми. Странно складывалась жизнь: эльфы защищали людей от людей, а люди, в свою очередь, жертвовали собой, оберегая эльфийские королевства, которые встали нерушимой стеной между Морготом и мирными народами Средиземья. Кольцо замыкалось, и одной из главнейших его частей оставалась смерть. Седьмая Песня? Ей всё-таки суждено прозвучать? Неужели для каждого? Может быть, удастся обмануть рок?

«А после огня тишина

Обрушится словно стена,

И возвратятся сны,

Которым не будет цены!

И никому не дано

Сил изменить жребий свой,

Ведь в той тишине покой».

***

После тяжёлой работы спалось сладко всю ночь, и лишь под утро сон стал тревожным. Сначала зазвучал металл, потом задрожала земля, весь горизонт вспыхнул разноцветным пламенем, и пришлось бежать, сталкивая в преследующий огонь каких-то обгорелых существ, тянувших кривые подобия рук. Откуда-то появилась уверенность, что домой вернуться уже не получится и надо искать новое место. Не просто искать — отвоёвывать у чудовищ. Во сне были две девочки, старшую из которых называли матерью тьмы, а младшую — матерью света. Был и мальчик, над которым кто-то страшно хохотал.

«Вся наша семья здесь, под этим камнем, — сказал незнакомый голос. — Вся наша жизнь».

«Хорошо, что папа и мама не дожили и не увидели это», — промелькнула мысль.

Раздался лязг металла, и сон оборвался.

Чувствуя, как судорожно бьётся сердце, Брегиль попыталась отдышаться. Всё, что приснилось, забылось сразу же, потому что из коридора доносились громкие голоса и смех — вернулись последние разведчики.

Странное ощущение заставило содрогнуться, словно жизнь треснула весенним льдом под ногами. В одно мгновение натянув платье и собрав волосы под платок, дочь Брегора бросилась навстречу голосам. Она знала — гордая Лориан не станет бегать за своим мужчиной, и в этом её большая ошибка. Гордость, конечно, украшает, но оставляет ни с чем.

***

Когда земли, скрытые под пологом мрака и ужаса, остались позади, и оказалось, что в Белерианде раннее утро, Арахон коротко простился с Торгором, поблагодарил за помощь Маланора и, наскоро перекусив в ближайшей сторожевой башне, поспешил доложить командованию о безрезультатных поисках. Воин догадывался — похвалы он вряд ли дождётся, поскольку его авантюра не принесла результата. Если бы вода или подземный город нашлись, Арахона бы объявили героем, но теперь, скорее всего, припомнят бессмысленный риск со всей строгостью. Вероятно, больше не позволят командовать даже маленьким отрядом. Обидно!

Беседы с попутчиками-гномами, любезно согласившимися подвезти до «Маяка Мараха» — сторожевой башни на западе равнины, где обычно селились вожди и военачальники, отвлекали от печального будущего, а мысли о том, что после неприятной беседы состоится встреча с девами, и вовсе согревали душу лучше эльфийского вина. Особенно хотелось увидеться с Брегиль. Арахон пока совсем ничего о ней не знал, и это добавляло интереса свиданиям, к тому же юная аданет лишь набиралась опыта близости с мужчиной, раскрывалась диковинным нежным цветком в руках опытного садовода. Это так волнительно! Наверняка у эльфов есть песни о таких бутонах. Вот бы послушать!

Воспоминания о Брегиль скрасили дорогу, и Арахон не сразу понял, что уже пора слезать с телеги и подниматься в башню. Снова и снова возвращавшийся образ юной аданет заставлял мечтательно улыбаться, поэтому, оказавшись в комнате на верхнем этаже, воин не сразу заметил настроение своего вождя.

— Здравствуй, владыка Хадор, — кивнул он, переступив порог и всё так же думая не о том. — Знаю, что виноват в провальном походе, что подверг опасности людей, поэтому лишь скажу, что по-прежнему уверен — важны любые сведения, и я расширил карту пустыни. Я и двое моих соратников. Но никаких догадок о верном направлении поисков у меня нет. Я верно понимаю, что мы возобновим походы зимой, когда выпадет снег?

Сказав всё запланированное, Арахон посмотрел на своего вождя и едва не потерял дар речи — ожидая справедливого или не слишком гнева, осуждения, требования объяснений или извинений, воин не мог даже представить, что встретится с совершенно потухшим взглядом внезапно состарившегося человека, которого прежде боялся и превозносил, считал если не Айну, то кем-то сродни эльфам.

Помутневшие глаза вождя посмотрели на молодого соплеменника со скорбной мудростью и смирением.

— У нас новый приказ, — произнёс Хадор, зачем-то беря в руки свой легендарный шлем, до этого покоившийся на столе рядом с кубком и боевым кинжалом, которым нарезали хлеб. — Мы должны найти логово Моргота. Мы больше не станем ввязываться в битвы, не будем жечь селения и топить подземные мастерские. Только поиски. Но к ним нужно подготовиться, поэтому ближайший сбор состоится не ранее следующей осени, чтобы выйти в путь в зиму. Это значит, что у нас есть время на мирную жизнь. Его немного, Арахон. Воспользуйся и поживи. Жизнь проходит быстро! Тебе ведь уж три десятка миновало, а что ты повидал? Тьму эту проклятую, да орочьё вонючее.

Воину почудилось, будто его окатило ледяной водой. Всё это оказалось слишком неожиданным, а кроме того, молодой адан понятия не имел, как жить без «тьмы вонючей да орочья проклятого». Или наоборот? Впрочем, какая разница?

Решив, что девы способны исцелить нежной любовью даже последствия столь ужасного потрясения, Арахон выслушал вождя, коротко сообщившего о дальнейших планах и направился в свой «цветник». Там и покормят, и приласкают, и спать уложат. Что ещё нужно для счастья?

***

Брегиль чувствовала — надо действовать. Сейчас. Бросить все силы в самоубийственную атаку, и будь, что будет!

Лориан тоже поспешила навстречу своему мужчине, когда повозка с дровами и стальными жердями остановилась у госпиталя, и с неё спрыгнул золотоволосый красавец. Однако, увидев рвение соперницы, знахарка резко развернулась и медленно, завораживающей походкой направилась обратно в подземелье, демонстрируя, что у неё есть гордость и самолюбие.

«А у меня нет! — подумала дочь Брегора. — Зато я своего добьюсь, а ты потеряешь!»

И бросилась на шею Арахона.

— Я хочу попробовать натянуть на твой длинный носик ночной колпачок, — игриво произнесла она, осыпая лицо и шею воина поцелуями. — Научишь?

— Обязательно, любовь моя, — взгляд мужчины стал искренне влюблённым и восхищённым, Брегиль будто слышала несказанное губами: «Ты — моя единственная! Только ты в моём сердце! Ты — моя жизнь! Без тебя я умру!»

— Ты любишь меня? — девушка посмотрела в глаза мужчины.

— Люблю, — услышала она в ответ и впилась губами в лицо Арахона, словно желая высосать из кожи кровь.

Объятия стали жарче, тела прижались крепче.

Лориан не оборачивалась. Уходя прочь, она знала — неверный мужчина всё равно к ней вернётся, как возвращался всегда. Может быть, не пускать его на порог? Может, пора вспомнить о гордости не только напоказ перед всеми? Однако, думая, сколько времени и сил уже потрачено на эти изматывающие отношения, знахарка снова уверялась в желании отстоять своё, даже если это совсем не приносит счастья.

А пока можно напиться и поплакать на плече подруги. Той тоже есть, о чём погоревать. Вместе будет легче.

***

Тела двигались в такт, весь мир перестал существовать, поскольку осталось лишь одно стремление — достичь пика наслаждения. И плоть всячески помогала в этом: не ощущалась усталость ног, мышцы напрягались до дрожи, но без боли, всё становилось неважным, главное — удовольствие. Скорее, быстрее, сейчас!

— Ты любишь меня?

— Люблю.

Вопрос и ответ произносились снова и снова, слова звучали всё убедительнее.

— Люблю тебя!

— Я тоже!

— Люблю!

— Люблю.

Поцелуй прервал повторяющиеся признания, сладкое напряжение сорвало с губ протяжный стон. Пульсация и дрожь постепенно унялись, дыхание выровнялось, и Брегиль рассмотрела комнату в башне, в которую её привёл Арахон. Здесь время от времени спали караульные, поэтому из мебели была лишь небольшая жёсткая кровать, стол и два стула, у окна находился ящик, в углу — рукомойник. Судя по пыли, тут давно не появлялся тот, для кого важна чистота мебели и пола. Да, убрано, вещи не раскиданы, бельё стиранное. Было. Но вряд ли здесь часто бывала женщина, считавшая эту комнату своей.

Брегиль посмотрела на Арахона, снявшего с причинного места «колпачок» и теперь расслабленно развалившегося на узкой жёсткой постели, приперев любовницу к стене.

Прикинув, что рядом нет оружия, к тому же слишком многие видели, как разведчик и помощница знахарок уединялись, Брегиль собралась с духом.

— Ты не знал, что я — дочь фиримарского вождя Брегора, сына Боромира?

Вопрос заставил Арахона приподняться и посмотреть с недоверием.

— Не знал, да?

— Не знал.

— Понимаешь, — Брегиль заулыбалась, принялась гладить подрагивающей рукой влажные волосы воина, — все знают о наших отношениях. Мы обязаны пожениться. Моего отца называют Свирепым, и это заслуженное прозвание, а не лесть.

— Но зачем тебе такой муж, как я? — попытался спасти положение Арахон.

— Я люблю тебя, — безапелляционно произнесла девушка. — А ты любишь меня. Ты сам это сказал.

***

Гномий шатёр пропах элем, куревом и жареным мясом с пряными травами. По мере опьянения участников застолья, разговоры становились громче и откровеннее, бородачи то и дело запевали песни, приглашали дев на танцы.

— Синеглазый в поле василёк, — поглядывая на заглянувшего на огонёк Арахона, подмигивая ему, щебетала под дудочку рыжая гномиха, — в золоте пшеницы скромен, невысок.

Говорит подружка-проказница:

«Василёк не любит, а дразнится!»

Только я — такая, раньше и теперь,

Сердце мне шепнуло: «Никому не верь».

Знаю, знаю точно — ты влюбишься,

И в моих веснушках заблудишься.

Чтобы встретить солнышка восход,

Малая травинка на цыпочки встает.

Волей и неволей тебя я жду,

Разверни гармошечку на ветру.

Милый, милый, долгожданный мой,

Мы дошли до дому с песней озорной,

Приколол на кофточку василёк.

Остуди же щёчки мне, ветерок.

Вот я — такая, раньше и теперь,

Сердце мне шепнуло: «Ты ему поверь».

И теперь я знаю — ты влюбишься

И в моих веснушках заблудишься.

Веселье продолжалось, эль лился рекой — гномы отмечали окончание летнего сезона торговли, и уверяли — золота хватит на семь колен. Конечно, это было преувеличение, но Арахон не думал об успехах коротышек, ему просто нужно было выговориться. А не своим же соратникам жаловаться на шутку судьбы!

— Виновата ли я, виновата ли я,

Виновата ли я, что люблю? — завела новую песенку гномиха. — Виновата ли я, что мой голос дрожал,

Когда пела я песню ему?

— Да что ты так расстроился, брат? — пытался утешить едва не плачущего воина бородатый торговец. — Женитьба — это не конец жизни. Это вообще не так и страшно, как говорят!

— Целовал-миловал, целовал-миловал,

Говорил, что я буду его,

А я верила всё и, как роза, цвела,

Потому что любила его.

— Ты не понимаешь, — Арахон выпил, налил, выпил, снова налил. — Я не считаю свадьбу чем-то ужасным, да и пора, наверное, но…

— Ой, ты, мама моя, ой, ты, мама моя,

Отпусти ты меня погулять!

Ночью звёзды горят, ночью ласки дарят,

Ночью все о любви говорят!

— Мне придётся породниться, — разведчик протёр ладонью вспотевшее лицо, — с потомками дикарей! Племя Мараха — благороднейший, древний род! Мы были равны эльфам, дружны им. А эти беоринги — вечные ученики, не способные развиваться самостоятельно!

— Виновата сама, виновата во всём,

Ещё хочешь себя оправдать!

Так зачем же, зачем в эту лунную ночь

Позволяла себя целовать?!

— Ой, брат, не зазнавайся! — гном покачал головой. — В тебе сейчас обида говорит, но ты протрезвеешь и слов своих устыдишься. Брегорова дочка — хорошая девушка. Повезло тебе с ней.

— Виновата ли я…

Арахон выпил. Утром предстояло выдвигаться в путь на юг, чтобы до заморозков успеть в Дортонион и сыграть там свадьбу. Владыка Хадор говорил посвятить время жизни. Но он не мог иметь в виду это! Разве ради такого стоит воевать? Почему сражающиеся за свободу сами становятся рабами?

Кто-то похлопал по плечу — утешают. Что гномам ещё остаётся? Добрые они, не то, что потомки дикарей. Сами рабы и других в неволю тащут! Никакого от них спасения! Дикари! Проклятые дикари!

— Виновата ли я, виновата ли я,

Виновата ли я, что люблю?

Виновата ли я, что мой голос дрожал,

Когда пела я песню ему?

Примечание к части Песни:

"Притча" из мюзикла "Леонардо" (переделанная)

"Голубоглазый василёк" и "Виновата ли я" гр. "Золотое кольцо"