Свет проклятых звёзд

Гундор над этим посмеётся

На дороге валялась раздавленная лягушка. Возвращавшиеся по зову рогов с охоты юноши, скорее всего, не обратили бы на трупик внимания, если бы рядом не лежало украшение, которое обычно дарят на свадьбу: медальон из черепа перепёлки. Было похоже, будто кто-то пытался расстроить чью-то семейную жизнь с помощью колдовства, а за такое полагалось суровое наказание. Показав старшему из внуков вождя Халдана находку, эдайн решили взять и лягушку, и медальон с собой, чтобы попробовать найти злодея, только брать проклятую вещь в руки никто не решался.

Не желая выглядеть трусом перед будущими подданными, Халдир — ещё не отрастивший бороду парень, поднял трупик и свадебный дар и, гордясь собственной неописуемой храбростью, пошагал домой сквозь густую поросль, давая понять — дороги ему не нужны.

***

Эльфы могли бы двигаться без остановки, однако людям понадобился ночлег. Маблунг осмотрелся, словно лес полнился врагами, хотя берёз в округе не наблюдалось, собрался уходить, но вдруг Аклариквет встал от костра. До этого он сидел, будто в полусне, и играл на маленьких деревянных гуслях с дор-ломинским клеймом.

— Я заметил, как ты отреагировал на слова Галдора, сына Хадора, — менестрель тронул воина за плечо. — Знаешь, я тоже о многом сожалею, а сейчас, кажется, выпил лишнего и очень хочу тебе об этом рассказать.

Находившиеся поблизости эльфы и люди переглянулись.

— Не время, — коротко ответил дориатский страж, однако Аклариквет его не собирался слушать, поскольку хотел лишь быть услышанным сам:

— Никогда не будет подходящего времени, Маблунг, — произнёс он, аккомпанируя себе на гуслях. — Я тоже раньше не ценил мгновения, а теперь…

Мой путь дождём размыт, — запел он вдруг, — я потерян и разбит,

Вдоль рваных ран души моей вода струится.

Сколько так бродить,

Теплом пытаясь растопить

Боль былых надежд под коркой льда?

Оставь меня! Смогу ли навсегда

Когда-нибудь любовь к тебе забыть?

Взгляд менестреля становился всё более отсутствующим, и дориатский страж невольно вспомнил измотанного уничтожающими душу чувствами к принцессе Лутиэн Даэрона. Музыка хитлумского певца заставила всех вокруг отвлечься от дел и отдыха, Маблунг заметил реакцию каждого: кому-то очень нравилось услышанное, кто-то осуждающе качал головой, а Зеленоглазка весьма выразительно поджала губы. Это ревность?

— В моих венах — странный яд

Снов, в которых говорят

Воспоминания мои ещё живые.

Дарят мне покой,

Ласкают прошлым разум мой.

В будущем тебя со мною нет… — Аклариквет замолчал внезапно, будто забыл, что дальше, перестал играть и замер мраморной статуей. — Эта песня, — сказал он, подумав, — всё, что осталось у меня от воспоминаний о Валиноре. Я ведь родился там и не знал других земель, да и не хотел знать! Я просто желал быть один из множества счастливых аманэльдар, но что-то в моей судьбе повело меня не по той дороге, и я потерял всё, что имел, и что мог иметь!

Прощай! Не нужно лишних слов.

Они — дыханье ветра,

Растаит их тепло под каплями дождя.

Я надеюсь, что меня помнят в Валиноре по этой песне, а не по… Остальным. Маблунг! Мне безумно жаль, что и ты меня знаешь по Празднику Объединения!

Зеленоглазка от удивления ахнула, с опаской взглянула на сидевших рядом у костра эльфов короля Нолофинвэ. Те делали вид, будто ничего не замечают.

— Я бы пел только о любви, понимаешь? Мне не нужно ничего иного! Но что в итоге? Я пою обо всём, кроме любви.

— Да? — дориатский страж снисходительно улыбнулся. — Но ведь ты поёшь только о любви. К верховному нолдорану. И это правильно, музыкант.

— Нет же! То есть… — Аклариквет замотал головой.

— Ты говоришь так, — стараясь не показывать усталое безразличие, Маблунг посмотрел в глаза Нолдо, — словно не собираешься возвращаться в Хитлум. Но ты даже не видел тех, к кому идёшь!

— Я собираюсь! — запротестовал менестрель. — Ты просто не понимаешь меня, потому что никогда не думал о ценности мгновений, из которых создаёшь воспоминания о себе! Я знаю, как меня запомнили в Валиноре, и мне жаль, что я прилагал усилия именно к такому образу для себя. Мне не приходило в голову, что однажды я стану лишь воспоминанием для тех, кого вижу едва ли не каждый день, что должен позаботиться о том, как будут говорить обо мне в прошедшем времени.

Дни ползут, проносят мимо

Радость и мою печаль,

Я ловлю твой образ мнимый,

Что уходит ночью вдаль.

Сновидения помогают,

Пью их яд я до дна!

Мои слёзы высыхают,

Исчезая навсегда.

Оставь меня! Я боль вкусил сполна!

Сумею ли я простить и всё забыть?

Прощай. Не нужно лишних слов.

Они — дыханье ветра.

Растаит их тепло под каплями дождя…

— Певец, — Маблунг отступил на шаг, потом ещё, — мне нужно обеспечить безопасность вам, моему королю и себе. Я не должен стоять здесь и слушать тебя. И да, мне тоже жаль, что ты запомнил меня по Празднику Объединения, и дело не только в моей нелепой одежде. Но ты должен понимать: Нолдор нет места ни в Дориате, ни в его окрестностях. Тебя… Вас не примут здесь. Надолго.

Менестрель начал обдумывать услышанное, и воин этим воспользовался — исчез среди буков и клёнов.

— Хорошо, что тебя Варнондо не слышал, — подойдя к Аклариквету, шепнула ему на ухо Зеленоглазка.

— Мне сейчас ничего не жаль, даже жизни и свободы, — громко заявил менестрель. — Я пьян и хочу выплеснуть накопившуюся обиду. Меня не ценят те, ради кого я пожертвовал всем! Мне уже нечего терять, моя жизнь утратила ценность, как хитлумские ресурсы в глазах торговцев Таргелиона!

— О, мгновение, ради которого не жаль умереть! Знаю-знаю! — колдунья рассмеялась. — Да, леди Глорэдэль? Ты ведь помнишь эту историю?

Женщина с сомнением покачала головой, отдала мужу половину своего ужина, поторопилась к палатке:

— Подожди, Лайхениэ, я для брата запишу. Что за история?

— Это случилось во времена постыдной повальной хвори, — начала вдохновенно говорить эльфийка. — Когда в Барад Эйтель только появились Младшие Дети Эру, сначала возникла только одна проблема: к знахаркам стали приходить женщины, требуя вылечить от беременности. Мы были в ужасе, поскольку никогда не беременели без желания, и не могли понять, как можно хотеть убить дитя во чреве, однако постепенно поняли, почему у аданет так происходит. Правда, понимания оказалось недостаточно, и мы всё равно не могли себя заставить лечить от беременности.

— Вы обучили этому Младших, — кивнула Глорэдэль.

— Да, — Зеленоглазка покачала головой. — И стали искать способ для вас предотвращать… Заражение. Ребёнком. У нас появилось несколько помощников — изначально три женатые пары, у которых слишком часто рождались дети. Мы стали давать им пробовать разные примочки и масла.

— И ведь у вас получилось! — дочь дор-ломинского вождя вдохновенно заулыбалась. — Теперь умные женщины могут беречь себя! И не умирать рано из-за постоянных родов!

— А умные мужчины могут беречь жён, — немного обиженно добавил Кабор, дожёвывая жареное на костре мясо.

— Но потом возникла иная проблема, — Зеленоглазка скривилась. — Эти три пары перемешались. Потом начали приводить других… кхм… помощников в исследовании. И мы вспомнили про то, как болели наши атани. Всё поселение! Пришлось заново рассказывать забывчивым Младшим, какие страшные последствия имеет распутство, а мне в ответ поведали сказку, будто жила в одинокой башне на берегу бурной реки прекрасная дева, с которой каждый мечтал разделить постель, ибо могла она подарить такое наслаждение, на какое никто больше не способен. Проблема лишь в том, что провести с ней можно только одну ночь, после которой жизнь теряет смысл, ведь больше никогда такого счастья не испытать. И несчастные любовники бросались из окна башни в реку, а прекрасная дева выходила на балкон и оплакивала каждого. И свою печальную судьбу заодно. Рассказчики говорили много, и я поняла, о ком шла речь! Я помню женщину, которую мы пытались лечить. Нам пришлось забрать её из дома во время повальной хвори. Я помню, как ругалась её мать, как плакал маленький сынок. А она думала только о близости с первым встречным! Конечно, она заражала смертельной хворью каждого, кто с ней ложился! Разумеется, столь похотливая особа была страстной и дарила весьма необычные ласки, поэтому привлекала, но одна ночь с ней становилась приговором любому мужчине. Однако именно ей посвятили сказку, песню и стихи! Не нам, спасавшим Младших от болячек! А ей! И таким, как она!

— Можно я запишу песню об этой распутнице? — спросила Глорэдэль, краснея. — Хочу послать брату, пусть посмеётся.

***

Галдор вышел из палатки справить нужду. Была уже глубокая ночь, и костры в лагере погасли. Несколько эльфов сидели около едва тлеющих углей, погружённые в раздумья.

Отлив с довольным кряхтением и резким движением поправив штаны, сын вождя подошёл к Эльдар.

— Я слышал, ваши соратники не преуспели в прошлый раз, пытаясь договориться с халадинами, — заявил он, стараясь говорить чётко, несмотря на многодневное безмерное распитие вина. — Но в этот раз я такого не допущу!

Втородомовские воины переглянулись, сдерживая улыбки, глядя на растрёпанного, помятого, далеко не молодого человека.

— Мы сначала скажем этим дикарям, а потом и покажем, — Галдор поднял кулак над головой, потряс рукой, — что наша армия больше, чем их! Наши бойцы лучше вооружены, у нас есть доспехи и лекарства для быстрого выздоровления раненых! Мы сомнём их сопротивление! Не позволим себя унизить!

— Я не позволю тебе проливать здесь кровь, — возник из темноты единственный светловолосый эльф на поляне. — Именем короля Тингола и владычицы Мелиан. И не смей больше произносить эти слова.

— А, это ты! — узнав Маблунга, Галдор хохотнул. — Пастух для низших рас! Как вы там называете наших лордов? Голодрим, да? На вашем языке это означает нечто, не относящееся к мудрым искусникам, да?

Дориатский страж не продолжил разговор, снова исчез во тьме.

И вдруг от догоревшего костра полилась простая мелодия, которая, однако, почему-то завораживала.

— Мой путь дождём размыт, — зазвучал голос Аклариквета, — я потерян и разбит,

Вдоль рваных ран души моей вода струится.

Сколько так бродить,

Теплом пытаясь растопить

Боль былых надежд под коркой льда?

Оставь меня! Смогу ли навсегда

Когда-нибудь любовь к тебе забыть?

Галдор замер, чувствуя, что не может вспомнить, о чём собирался сказать. В сердце зашевелилась странная, словно живая тоска, пробуждая желание жить и стыд за пьянство. Эти чувства нередко возникали и ранее, но сейчас почему-то ощутились иначе, словно найдя путь глубже в душу, нежели прежде. Воспоминания о любимых, навсегда ушедших из мира живых, резанули по сердцу, яркой искрой вспыхнул страх однажды потерять и родителей, и сестёр, и брата, и племяшек… Хватит ли сил пережить ещё хотя бы одну смерть? Даже об отце почему-то сейчас думалось без ненависти.

— А ты, — рыгнув и подтянув штаны ещё раз, указал адан на Аклариквета, — господин, хватит колдовать. Я и без тебя, господин, с мозгами. Понимаю, что можно, а что нельзя.

Поклонившись, Галдор ушёл в палатку. То ли ему показалось, что вслед прозвучал голос сестры, то ли нет. Глорэдэль сказала кому-то, что над этим Гундор тоже обязательно посмеётся.

Примечание к части Песня: «Вечный дождь» гр. «Дыхание пустоты»