Свет проклятых звёзд

Чего стоит бояться

По мере приближения Тол-Сириона настроение сильнее и сильнее портилось.

Это был не страх — отвратительное постыдное чувство Финдарато Инголдо слишком хорошо помнил и ни с чем бы не спутал.

Это была не скука — узнать не только из писем о делах сына королю казалось интересным, встречу правитель ждал с нетерпением.

Это было не то мерзкое понимание грядущих неприятных разговоров, что неминуемо случались со всей остальной роднёй, вечно за что-то осуждавшей вежливого послушного Артафиндэ, молча глотавшего насмешки и высокомерную иронию.

Это было… предчувствие?

Финдарато всё отчётливее казалось, будто за ним гонится прошлое. Нет, оно не идёт по следу — тёмное минувшее умнее — оно лжёт, обманом находит удобное для своего боя место встречи, чтобы отомстить, отыграться и победить.

Мать говорила, что за злые слова в адрес отца придётся заплатить, и только глупец, не осознающий всей силы Айнур, способен осуждать почитающих Валар сородичей.

«Смертные так же думают о нас, — мысленно говорил себе Финдарато, смотря на белоснежные башни Минас-Тирита. — Интересно, кто-нибудь из них угрожал родне расплатой за неуважение к эльфам? Настолько ли на самом деле отличаются силы Младших Детей Эру от Старших, как у Эльдар и Айнур?»

Ощущение нависающей, гнетущей тьмы среди ясного весеннего дня было таким странным, что король начал посмеиваться с самого себя.

«Чем же я заплачу, матушка? — задал он молчаливый вопрос. — Жизнью?»

Ответом стали страшные воспоминания о тьме, позоре и безысходности, и почему-то сын валинорского нолдорана понял — нет, расплата жизнью была бы недостаточной.

«Но матушка, я делал и гораздо более чудовищные вещи, нежели насмешки над отцом. Или ничего нет хуже непочитания Валар и их покорных слуг?»

Эдрахиль, как и всегда, ехал рядом, его лошадь так горделиво вышагивала, что это казалось забавным. С ним поравнялся отец, похлопал по плечу.

— Орикон, — Финдарато со всей серьёзностью сдвинул брови, — в честь вереска какого оттенка тебя назвали?

— По пути к священному холму рос бирюзовый с золотом, — задумался верный короля, — он был похож на цвета нашего Дома.

— В Третьем Доме — Доме Арафинвэ, всё было таким, — вздохнул нарготрондский король, — а ведь вереск в Валиноре цвёл сотен оттенков! Его было много, мне казалось, что вересковые ковры — неотъемлемая часть нашей жизни. А когда цветы завяли, их место рядом со мной занял ты, Орикон. И знаешь, от тебя пользы гораздо больше. Твои побеги — Миньятолос и Эдрахиль — лучшее украшение моей свиты.

Воин поблагодарил владыку, послал коня вперёд.

— Мой прежний лорд — Новэ Корабел сказал бы, что тем, кто предал доверие Вала Улмо больше нет хода на Тол-Сирион, — заговорил вдруг Эрривион, до этого долгое время молчавший. — Он бы сказал, что наше отступление в Нарготронд — знак отречения от защиты Владыки. Спрятавшись под землёй, мы продемонстрировали уверенность, будто полагаем, что сами защитим себя лучше, чем Вала. Значит, нечего нам делать на благословлённом Улмо острове.

— Там посадили вереск, — отмахнулся Финдарато, чувствуя себя теперь ещё паршивее, — я обязан на него взглянуть. Потом извинюсь перед Вала и вернусь в подземелье. Или в Фиримар. Не хочу сейчас думать наперёд.

Бывший подданный лорда Кирдана согласно кивнул. По глазам эльфа было похоже, что он сам не верит в своё предостережение, а сказал больше ради забавы и демонстрации отречения от прежних ценностей.

Увидев на реке лодки-лебеди, устремившиеся навстречу гостям, король Инголдо почувствовал, как тьма с довольной ухмылкой радуется удачно расставленным сетям.

«Над болотом туман, — перед мысленным взором замелькали воспоминания о погибающем во мраке Валиноре, — волчий вой заметает следы.

Я бы думал, что пьян,

Так испил лишь студёной воды

Из кувшина, что ты мне подала,

Провожая в дорогу,

Из которой я никогда не вернусь,

Жди-не жди, никогда не вернусь.

И не сомкнуть кольцо седых холмов,

И узок путь по лезвию дождя,

И не ищи — ты не найдёшь следов,

Что воин вереска оставил, уходя».

Финдарато вдруг подумал, что отвратительно расстался с семьёй. Всегда покорный и удобный принц умудрился рассориться со всеми, обидеть каждого, кто не покинул Валинор. А ведь можно было поступить иначе… Только теперь уже ничего не исправить, остаётся лишь представлять, как всё могло бы сложиться.

«Словно раненый зверь,

Я бесшумно пройду по струне.

Я не стою, поверь,

Чтоб ты слёзы лила обо мне,

Чтоб ты шла по следам моей крови во тьме —

По бруснике во мхе

До ворот, за которыми холод и мгла.

Ты не знаешь — там холод и мгла…»

Интересно, скучает ли Артаресто по матери? Может, спросить?

«Ты однажды вдохнёшь

Терпкий запах октябрьской луны,

В сердце сдвинется нож,

Боль поднимется из глубины.

Неужели ты ждёшь воплощение беды,

Духа сумрачной стали,

Чтобы снова дать мне напиться воды,

Этой пьяной хрустальной воды?

Но не сомкнуть кольцо седых холмов,

И узок путь по лезвию дождя,

И не ищи в морозной мгле следов,

Что воин вереска оставил, уходя…»

За мрачными мыслями остаток пути пролетел незаметно, а когда пришло время спешиваться и готовиться к переправе, настроение вдруг изменилось на противоположное. Вероятно, сыграла роль бодрая песня, зазвучавшая вдруг с белокаменных стен. Минас-Тирит жил и радовался, сиял, излучал уверенность и мощь. Здесь не оставалось места ни тьме, ни страху.

«Покорны дракону стихии: огонь и вода! — полилась в такт танцу синих с золотом знамён мелодия. — И громы, и молнии тоже дракону подвластны.

Но что не сумеет дракон ни за что, никогда —

Так это в себе обуздать бесконечные страсти.

И страстно в любое сраженье бросается он,

Любого врага бьёт без жалости, но и без страха.

Силён, но всегда и во всём предсказуем дракон,

И это приводит его к неизбежному краху.

И больше всего обожают драконы себя,

А слабых и меньших всегда и во всём презирают.

Не помнит дракон, что он просто большая змея,

Не видит дракон, что он ходит по самому краю.

Дракона нельзя заглушить, если хочет он петь,

Дракона нельзя изловить, если в поле он мчится,

Но ждать не умеет дракон, не умеет терпеть,

Не сможет дракон никогда ничему научиться!

Наше слово — закон!

Ослабеет дракон

И осмелится биться едва ли.

Словно муха он влип!

И отныне в пыли

Станет ползать, как прочие твари.

Раньше сила была!

Но чужая земля

Для врага непокорна вовеки!

И узнает дракон,

Что беспомощен он,

И себя ощутит человеком».

Радость от встречи с сыном и его семьёй прогнала остатки мрачных мыслей, и Финдарато решил позволить себе забыть, с какой целью приехал.

— Знаешь, Ресто, — рассмеялся король, крепко обнимая наследника, — твои менестрели сделали мою жизнь краше: я представил себе золотого червя, пьяного, дурно пахнущего, который требует от лорда Айканаро особого отношения. Спасибо твоим музыкантам! Награди их от моего имени.

— Непременно, отец.

— Моя дорогая Толлунэль! — Финдарато крепко обнял невестку, краем глаза оценив платье принцессы. Да, это валинорский шёлк. Верна своей любви. — Зная, как ревностно ты относишься к героизму своих воинов, я поручаю тебе написать ответ лорду Маэдросу Химрингскому о готовности твоей армии разбить полчища морготовых тварей.

— О, я с радостью исполню твой приказ, владыка! — глаза эльфийки вспыхнули очень недобро. — Лорд получит ответ! В самые короткие сроки!

— Вот и прекрасно, милая.

Артаресто указал рукой на взрослых детей, которых венценосный родственник видел только на портретах, присылаемых в письмах.

Обняв не по-праздничному мрачного Инглора и трепещущую от волнения Финдуилас, смотрящую сквозь венценосного родича, Финдарато решил, что пока ему совершенно нечего сказать этим двум юным эльфам, а говорить положенные фразы ни о чём — недостойно великого мудрого владыки.

И пусть молчание короля каждый расценивает, как хочет.

Примечание к части Песни: «Воин вереска» гр. «Мельница»

«Драконобой» из мюзикла «Песнь о Довакине»