Свет проклятых звёзд

Грань между истиной и мнением

Белое кружилось на чёрном.

Белый шёлк на чёрном бархате. Среди складок холодной тончайшей ткани мелькали двумя серебристыми звёздочками мыски лёгких туфелек.

Снег летел сплошной стеной на фоне ночного неба, и белая живая кожа превращалась в чёрную мёртвую.

Белая льдина устремилась в чёрную бесконечность моря, закутанные в белый мех тела погрузились на чёрное дно.

Серебряные звёздочки взметнулись ввысь, к белым башням на фоне чёрного дыма.

Ощущение падения во тьму испугало, Ломион проснулся.

Страх, что проспал слишком много, и это могло стоить жизни и свободы ему и матери, заставил в панике вскочить, прислушаться и, задыхаясь, пытаться успокоиться.

— Нас не нашли, — произнесла мрачным голосом Ириссэ, что-то готовя на крошечном костерке в дальнем углу пещеры. — Поспи ещё.

— Нет.

Неловко поднявшись и поняв, как сильно устал за долгий бег по лесу, поиск укрытия и бдение, во время которого отдыхала еле живая мама, Майрил попытался не показывать бессилие и осторожно пошёл к выходу из землянки, чтобы убедиться в безопасности временного жилья.

— Может, останемся здесь? — спросила вдруг Ириссэ, и в голосе не слышалось ничего, кроме надежды.

— Зачем? — осмотревшись и убедившись, что поблизости никого нет, сын тёмного эльфа вернулся в пещеру. — Я ведь научился у отца и гномов всему, чему мог, я сумею обеспечивать нас, мы будем безбедно жить. А что нас ждёт в лесу? Сбежав из рабства, мы не должны вечно оглядываться. Ты же говорила, что город твоего брата надёжно скрыт в горах, значит, нас там не найдут.

— Майрил, — дочь верховного нолдорана сняла с огня небольшой котелок, который во время приготовления к побегу был взят Ломионом с кухни. Взятая с собой на первое время еда показалась особенной, вкусной, как никогда. — Сынок, понимаешь, в городе моего брата живут аманэльдар и те эльфы, что не приемлят войну и связанную с искажением мерзость. Они хотят забыть, а мы напомним. Я нарушила закон, который Турукано объявил главным в Ондолиндэ, — Нолдиэ тяжело вздохнула.

Сын видел — мать выглядит гораздо лучше, изменился и цвет лица, и взгляд, и движения, но…

— Я нарушила приказ, стала преступницей и заслуживаю казни. Если вернусь, Турукано придётся либо убить меня, либо пересмотреть закон.

— Не может быть, чтобы никто никогда не выходил из города, — Ломион снова начал прислушиваться к звукам снаружи.

— Я не разведчица, Майрил, — снова тяжёлый вздох, — не орлица. Надо было стать, но мне казалось это бессмысленным.

— В таком случае, — полунолдо с неохотой кивнул, — пора начинать готовиться к зиме. Уверен, ты знаешь много о выделке шкур и шитье тёплой одежды.

Смерив сына осуждающим взглядом, решив, что его слова — издёвка, Нолдиэ вздохнула:

— Майрил, я много знаю и умею. Но это не означает готовности делиться опытом. Однако ты прав — зима для нас опасна. Придётся греться, и нас может выдать дым, следы сбора хвороста или вырубки. Согласно картам…

Ириссэ вдруг осеклась. Карты… Карты отца лживы настолько, что им нельзя верить вообще! В них на каждом шагу указаны несуществующие богатые подвластные поселения! Карты Лаурэфиндэ правдивее, но их невозможно прочитать!

— Мама?

Нолдиэ усмехнулась.

— Я задумалась, Майрил. Согласно картам, здесь недалеко есть развилка реки, там расположены два или три поселения. Были расположены. До твоего рождения. Полагаю, жители меня не узнают, а тебя — ни разу не видели и даже не осведомлены о твоём существовании.

От мысли, что годы «замужества» настолько сильно и страшно изменили мать, Ломион помрачнел, глаза страшно блеснули.

— Если бы не Эол, — примирительно сказала Ириссэ, — у меня бы не было тебя.

Слова матери вызвали резкий протест. Ломион чувствовал: свобода заставила родительницу ощущать себя виноватой в том, что с ней случилось. Но это же не так! Да, закон города нарушен, но ведь это не значит, что любой встречный искаженец имеет право безнаказанно издеваться над беглянкой! Хотелось начать спорить и бросаться обвинениями в адрес отца, но почему-то Майрил понял — не стоит. Может быть, маме просто нужно время?

— Хорошо, — закончив с едой, полунолдо встал, прислушался. — Пойдём в то поселение.

Ириссэ печально улыбнулась. По глазам эльфийки становилось понятно: она боится встретить прежних знакомых почти так же сильно, как и слуг мужа. Спасённая пленница осталась бы жить в лесу, если бы это не было опасно. Но Майрил чувствовал: мать не ощущает себя счастливой даже вне дома-тюрьмы, и такое понимание причиняло боль, сильнее разжигало ненависть.

Не в силах больше ждать, Ломион бросился собирать вещи и прятать следы стоянки. Если погода не испортится, путь будет лёгким.

***

— Да, так и говорят — собаки труп нашли. Далеко, да. Там, сами знаете, лес какой, не ходим в него обычно, даже к границе не приближаемся. А псам же не объяснить, они и рванули. Примерно в двухстах шагов от оврага на границе с той проклятой землёй тело и лежало. Похоронили мы его, её то есть, и дальше пошли. А чего нам бояться? Даже если орочьё какое случайно забрело, мы и с оружием, и много нас. Перебьём и не устанем даже.

В таверне кипела жизнь. Обычно довольно тихое место сейчас полнилось эльфами, съехавшимися с разных уголков Белерианда, и Келебрех радовался удаче узнать как можно больше. После нападения на Таргелион с востока, Орлы Гондолина стали чаще и дольше летать по Белерианду, поскольку предводитель разведчиков утверждал, что вторжение представляло собой отвлекающий манёвр. На самом деле, по заверениям Глорфиндела, Моргот провёл на территорию эльфов своих лазутчиков, те обосновались тайно в лесах и постепенно расселяются, чтобы незаметно вредить. Главный Орёл, похоже, окончательно лишился покоя и требовал сведения о каждом клочке земли.

Келебрех не осуждал военачальника, был даже рад больше времени проводить на свободе, однако скучал по кузнечному делу и по возможности находил работу везде, где надолго останавливался, а после привозил любимой супруге больше и больше сделанных своими руками украшений.

«Ты, случаем, не внук Феанаро Куруфинвэ?» — спросил однажды Авара белегостский торговец, смотря его изделия.

«Нет, не внук», — уклончиво ответил дальний родственник Мириэль, не вдаваясь в подробности.

Гном многозначительно угукнул, поняв, видимо, слова эльфа по-своему. Впрочем, это не имело значения для молодого мастера, которому очень польстило сравнение. Келебрех надеялся, что бородач оценил его умение, а не внешность или говор, как это обычно случалось в обществе аманэльдар.

— Вы труп осмотрели? — задал охотникам вопрос хозяин таверны — похожий на бывшего воина Нолдо, и Гондолинский Орёл выдохнул: не придётся спрашивать это самому, тем самым привлекая лишнее внимание. — Если орки убили — сами понимаете, что это значит для нас.

— Если бы орки убили, мы бы сразу это поняли, — нехотя отозвался один из охотников — высокий чернолосый Нолдо с неприятным взглядом. Келебрех невольно подумал, что это тоже чей-то лазутчик. Интересно, чей? — Но на ней была целая одежда. И рана всего одна.

— Может, из Дориата бежать пыталась? — недобро усмехнулся его собрат. — Мелиан не любит тех, кто не ценит её усилия по защите границ.

— Если труп не со стрелой в затылке, то это не дориатрим постарались, — хмыкнул Синда, явно нетрезвый, обнимавший сразу двух эльфиек, которые не обращали на него внимания и общались между собой.

— В любом случае, это странно, — хозяин таверны сощурился. — В лесу нашли убитую безоружную женщину, которую не обокрали, не изнасиловали. Может, ревнивый муж? Или соперница?

— Кто знает, — пожал плечами пьяный эльф, отпустив обеих спутниц и нежно взявшись за внушительный кубок.

«Никто не знает, — с досадой подумал Келебрех и бросил многозначительный короткий взгляд на сидевшего в другом конце зала соратника, — а нам придётся выяснять».

Авар знал — скорее всего, правда никогда не откроется, а, возможно, откроется не вся, однако уже заранее глубоко презирал того, кто столь подло поступил с несчастной эльфийкой.

***

В библиотеке, как и всегда в дождливый день, собралось много гондолиндрим, и Пенголод воспользовался возможностью показать горожанам новый том валинорской летописи.

— Там, где царствуют орлы, нет места воронам, — вдохновенно говорил летописец, вспоминая свои мечты о том, каким должен быть Манвэ.

— Господин Пенголод, — появившаяся рядом золотоволосая эльфийка в жемчужно-голубых одеждах пыталась скрыть смущённую улыбку, но не могла, — сюда идёт командир Лаурэфиндэ, и он опять чем-то недоволен.

Книжник сдержал смешок: конечно, недоволен. Слишком подозрительный вояка с радостью бы запретил все книги вообще, даже учебники по воинскому искусству, потому что, попав в руки врага, они научат морготовых рабов эльфийской тактике. А эльфийской грамоте — словари. Уничтожить!

— Спасибо, Фумеллотэ, я буду готов.

Девушка, снова и снова устремляя нежный взгляд прекрасных синих глаз на двери, слегка попятилась, однако не ушла.

«Она ведь не ради меня здесь, — с досадой подумал книжник, понимая, что всё равно бы не ответил взаимностью, однако чувствуя обиду, несмотря ни на что. — Она влюблена в этого безумца. Бедняжка! И почему всем девушкам так нравятся воины?»

Перед глазами встал глупейший турнир из когда-либо виденных.

«Мы — мирные лорды, — пояснял Пенголоду Эктелион, рассматривая выглядевший стеклянным меч. — Ондолиндэ — абсолютно безопасный город, поэтому и оружие, и доспехи у нас игрушечные».

На арене было красиво: кварцевые клинки, хрустальные щиты, латы из тонкого аметиста, всё это разбивалось в крошку и делало песок сверкающим в лучах солнца. Задачей участников была не победа, но наиболее красочное выступление, и Лаурэфиндэ, недавно вернувшийся из леса, оказался непревзойдён в этом бессмысленном прекрасном фарсе.

Тогда юная Фумеллотэ, пришедшая с родителями на праздник, и влюбилась в самого не подходящего для нежных чувств эльфа. Пенголод помнил этот момент: подойдя к знакомым, книжник хотел подарить юной деве книгу о лориэнских маках, в честь которых и дали имя долгожданной дочке родители. Поначалу Фумеллотэ радостно слушала и кивала, но потом случайно взглянула на арену, когда восторженные крики зрителей стали особенно громкими, и…

***

В голубое небо взлетел вихрь из сверкающих золотом осколков граната: нагрудный панцирь черноволосого воина со стеклянным звоном рассыпался, открывая поражённой публике скрытые под агатовой бронёй алые кристаллы.

— А-ах! — восторженные зрители захлопали в ладоши, и ювелир, создававший турнирный доспех, с гордостью встал и с места и поклонился, зная — овации эти для него.

Прозрачный клинок, отражая и искажая образы вокруг встретился с хрустальным щитом, осколки разлетелись каплями росы.

— А-ах!

Золотоволосый воин закружился, глухой шлем, полностью закрывавший голову от ранящих осколков, не давал увидеть лицо, однако каждый узнал «мирного лорда Дома Золотого Цветка».

Каждый. Кроме никогда не встречавшей его девы.

— Кто это? — восхищённо выдохнула Фумеллотэ, забыв про книгу и летописца.

— А-ах!

Красные осколки снова взмыли в небо, новый хрустальный щит рассыпался в крошку. Удар, певучий звон, последний кварцевый клинок переломился, и оставшиеся безоружными бойцы, сняв шлемы, с хохотом обнялись, пожимая руки.

— А-ах!

— Его имя — Лаурэфиндэ. Это брат супруги короля.

Фумеллотэ разрумянилась и смущённо опустила глаза.

***

— Привет, славный летописец, — зло сверкая глазами, заявил вошедший мирный лорд, осматриваясь. — Я хотел беседовать наедине, однако ты собрал народ, и, пожалуй, я буду говорить при них.

— И тебе привет, шуточный воитель, — не удержался Пенголод от колкости, однако воин почему-то обрадовался и весело искренне рассмеялся, совсем не обидевшись.

Синие глаза посмотрели выразительно, благодаря за поддержание игры в обычного горожанина. Возникла напряжённая пауза, Фумеллотэ встала так, чтобы её было видно.

— Я хочу проверить, насколько твои почитатели способны думать над текстами любимого летописца, — Лаурэфиндэ перешёл в наступление.

— О чём ты, светлый лорд? — смущённо краснея, спросила дева, стараясь выглядеть храброй.

Наверное, Пенголоду показалось, что взгляд всегда сторонившегося женщин воина потеплел, однако даже такой мимолётный мираж заставил занервничать.

— Скажи мне, прекрасная леди, — предводитель Орлов заговорил снисходительно, только глаза выдавали искреннюю симпатию, — что ты думаешь о песне про Альквалондэ на стихи нашего славного летописца?

— Про Альквалондэ? — переспросил Пенголод. — Почему про Альквалондэ?

— Потому что так захотелось гондолиндрим, друг мой книжник. Ты разве не знаешь о троих менестрелях, танцевавших и певших в гостях у леди Симпины?

— Нет…

— Я могу всё объяснить! — начала защищать друга семьи Фумеллотэ, невольно улыбаясь воину. — Никто не хотел ничего плохого!

— Увы, леди, — Лаурэфиндэ отвёл взгляд от девы, посмотрел на Пенголода, потом снова вернулся глазами к эльфийке, — если зло свершилось, неважно, нарочным оно было или нечаянным.

— Но я просто хотела, чтобы новая песня была спета!

— Твоё желание сбылось. Только красота изуродовала историю.

***

На площади с исполинским фонтаном, в котором могли бы одновременно купаться все члены Дома Эктелиона, собрались прибывшие гости из Медных, Стальных и Серебряных Ворот, играла музыка, танцевали эльфы.

Фумеллотэ гордилась собой: первой прочитав самые новые книги друга семьи, она предложила менестрелям Серебряных Врат исполнить очень красивые будоражащие воображение стихи про орла. Любое упоминание птиц Манвэ и защитников Песни Гор встречалось с радостью и вдохновляло на творчество, поэтому никто не подумал отказываться.

И летний солнечный день зазвенел пугающей прекрасной музыкой, заблестел драгоценными брызгами фонтана.

«Над бездной, где скалы подпирают поднебесье,

Орёл жил, полёт чей могуч был и прекрасен.

Был нежным — так старая лилась в печали песня,

Силён был, а гневаясь, порывист и ужасен.

Орлицы по взмахам его крыльев тосковали

И солнце в кровавых поединках затмевали.

Мечтали любовь ему великую доверить,

Не знали — любил он безответно птицу-лебедь!

Однажды спустился он к ней с облака на камень

И дважды пытался разбудить в любимой пламя.

Но горе! Она орлу отказом отвечала

И боли его сердечных мук не замечала.

Надменный, он просто стал безумным от страданий,

Мгновенно любовь свою убил на том же камне

И с криком вознёсся в поднебесье. Птица-гордость!

И сгинул, направив свой полёт в шальную пропасть.

Мы часто, впадая в прихотливости блаженство,

Злощастье придуманное чтим как совершенство.

Нам верить дано всегда: мечты — они с крылами.

Но лебеди не будут вить гнёзда в любви с орлами».

Струи фонтана разлетались бриллиантовыми каплями, сверкая в лучах солнца чарующими красками, и баллада о гибели лебедя из-за гнева орла вызывала у аманэльдар одну, самую болезненную ассоциацию.

***

— Эта песня искажает суть войны! — собрался с мыслями и начал напирать Глорфиндел. — Ты понимаешь, летописец, что нельзя подавать народу конфликт Феанаро и Ольвэ как романтическую историю?! Морифинвэ не любил принцессу Айриэль и убил её не за отказ выйти за него замуж! Ничего красивого в альквалондском кровопролитии не было! И никто не должен допускать мысли, будто война — это про любовь!

— Но лорд Лаурэфиндэ, — снова вступилась за потерявшего дар речи книжника дева, — многие молодые гондолиндрим не видели войны! Для некоторых из нас это что-то далёкое и страшное, но… Именно там и познакомились родители, полюбили друг друга…

— Да как ты не понимаешь? — мирный горожанин опять не смог остаться суровым под взглядом Фумеллотэ. — Счастливые исключения есть везде! Рóга научили работать в кузнице у Моргота в рабстве! А я узнал, насколько губителен холод во льдах Хэлкараксэ! Я научился видеть тропы там, где их нет, узнал, как убивать орков и защищать близких! Один мой бывший соратник женился на деве из Тэлери, охраняя её от Нолдор, а знакомый менестрель менял ненужные жителям Альквалондэ вещи на ценности и еду! Пойми, одна звёздочка не сделает чёрное небо белым! И даже тысяча звёзд на это не способна! Нельзя превращать летописи о войне в любовные истории!

— Может быть, я просто про птиц написал, — невинно пожал плечами Пенголод.

— Получается, нужно выбросить из памяти всё доброе, что имело место на фоне зла? — спросила Фумеллотэ.

— Конечно, нет! — Глорфиндел выдохнул. — Нельзя подменять одно другим.

— Может быть, мне уйти, раз вы друг с другом спорите? — обиженно поинтересовался летописец.

Собравшиеся в библиотеке горожане засмеялись.

— А где грань? — спросил вдруг эльф, протиравший и раскладывавший книги по полкам. — Когда заканчивается правильная история, и начинается подмена? И для всех ли это происходит в одно и то же время?

Фумеллотэ смущённо опустила тёмно-золотые ресницы, сделала неуверенный шаг к воину. Чувствуя, как доспех на сердце начинает трескаться, будто стекло от удара кварцевым клинком, предводитель Орлов Ондолиндэ внезапно вспомнил, что и так задержался в библиотеке дольше, чем собирался, поэтому вынужден уйти.

— А над вопросами смысловых границ должны думать книжники! — заявил он, обернувшись в дверях. — Это такая же оборона мирного населения, как войска на рубежах города!

Сделав шаг вслед за Лаурэфиндэ, Фумеллотэ остановилась.

— Пока мы говорили про подмену понятий о войне, — тихо сказал ей летописец, — произошла ещё одна подмена. Под видом важной для судьбы народа беседы, здесь имел место… хм… имела место любовная игра, в которую нельзя выиграть. Полагаю, твоему отцу пора подыскать тебе хорошего мужа.

Глаза эльфийки расширились до невозможного размера, девушка вздрогнула, покраснела и поспешила прочь из библиотеки.

— Орёл и Лебедь, — нараспев произнёс сам себе Пенголод, видя, что большинство эльфов вокруг не хотят продолжать разговор, по крайней мере сейчас, — может быть, им просто не нужно было совместное гнездо, и хватило бы полёта? Ведь очевидно — от такой любви может родиться только отвергаемый всеми урод.

***

Ириссэ снова устала слишком быстро, однако сдаваться не собиралась, поэтому взяла две палки и стала опираться на них. Майрил то и дело уходил вперёд, либо назад, прислушивался, всматривался в просветы между деревьями, и когда очередной день начал клониться к вечеру, сын улыбнулся еле живой матери:

— Впереди справа виднеются дома. Мы пришли. Скоро отдохнём, амил.

Примечание к части Песня «Орёл и лебедь» гр. «ODISSEY»