Свет проклятых звёзд

Примечание к части Там ближе к концу актуально предупреждение "Эол" Потому что Голодрим

Когда свечи догорели, Ириссэ не заметила. Может, это было год назад?

Недорисованный портрет так и остался на столе, а глаза давно смотрели сквозь бумагу, ковры на полу, постеленные поверх шкур, и толщу камня.

Не сразу нащупав в полной темноте кремень и новые свечи, дочь верховного нолдорана вернула в свою тюрьму хоть какой-то свет и посмотрела на поделки, оставленные сыном, которые удалось спасти от безумного чудовища, утверждавшего, что столь неумело созданный мусор должен быть переплавлен.

Ириссэ тайком сохраняла ценное и не спорила: давно поняла — если будет перечить мужу, он лишит её возможности видеть сына, отдав мальчика на воспитание слугам. И тогда они вырастят из Майрила такого же монстра, как его отец. Этого не должно случиться!

«Я привезу тебе подарок, мама», — сказал сынок, прощаясь перед отъездом в Ногрод.

Обнимая дитя, Ириссэ с огромным трудом сдержала рыдания. Да, для мальчика и будущего мастера полезно путешествие, знакомство с гномами и их искусством, да и сама возможность увидеть мир за пределами пещеры. А что осталось пленнице? Пустота, одиночество и слуги, которым запретили разговаривать с женой хозяина — пусть истоскуется по общению и будет рада даже вниманию чудовища.

Это всё? Тупик?

Хотелось верить, что нет. В очередной раз решив, что должна бороться и не позволить себя уничтожить, Нолдиэ стала дорисовывать портрет своего похитителя, чтобы потом с наслаждением смять его и сжечь. От такого огня станет светлее не только в комнате, но и на сердце.

***

Наказание. Опять. Но за что?!

«Догадайся!»

Голос отца звучал в голове запертого в кладовке с углём мальчика, и отчаяние порождало бессильную злость.

Что я делаю не так? Почему мне всё нельзя, когда другим можно?

Ребёнок, пока не заслуживший, по словам отца, имя, сел на мешок и подпёр голову кулаками.

«Не всем даются имена по заслугам, — попытался спорить с неоправданно строгим родителем один из мастеров-наугрим, — тебя разве по заслугам назвали? Кто вас, первых эльфов именовал? Сами себя или друг друга в шутку?»

«Сравнил! — беззлобно рассмеялся Эол в ответ. — Ты ещё скажи, что мы не должны ничему детей учить — пройдёт тысяча-другая лет, сами и разберутся. Как первые эльфы!»

«Но мама мне дала имя!» — заступился за себя Майрил, однако тут же получил оплеуху, потому что «поганой речи Голодрим в присутствии отца звучать не должно».

«Имя можно перевести на правильный язык», — резюмировал гном, но Эол и слышать ничего не хотел:

«Не заслужил! Он пока никто! И никем, возможно, так и останется».

Ребёнок с отвергнутым именем стукнул себя кулаком по коленке. В моменты, когда родитель был добр и позволял вместе работать в кузнице, при этом сильно не нагружая и не заставляя трудиться, пока не упадёшь от усталости, Майрил чувствовал себя счастливым, забывал обиды и любил отца всем сердцем, однако в очередной раз наказанный по сути ни за что, вынужденный сидеть среди мешков угля без еды и возможности попросить прощения раньше срока, мальчик вспоминал всё странное и несправедливое, что постоянно окружало его с самого рождения.

Впервые покинув пещеру, мальчик от восторга начал бегать по лесу, радостно крича и смеясь, но сразу узнал, что этого почему-то делать нельзя.

«Никто не должен нас увидеть и услышать! Ты можешь выдать наше укрытие! Или ты делаешь так нарочно, предатель? Это твоя подлая голодримская сущность наружу лезет?»

«Мама плохая, потому что тоже из них?» — Майрил уже окончательно запутался, однако, такой вывод объяснял то, что папа не взял её с собой.

«Ей только покажи выход из дома, — ответил Эол, — она и меня, и тебя бросит».

Как же так? Почему? Неужели из-за того, что она из этих…

Но ведь у других не так!

Другие семьи обсуждают свои дома, рассказывают забавные истории, приключившиеся и с детьми, и с родителями, в других семьях не по одному ребёнку! И никто никого не бросает!

«Проклятые Голодрим!» — отец аргументировал этим всё.

Ладно… Голодрим плохие. Зато Наугрим, эти смешные дяденьки и тётеньки с длинными бородами, очень весёлый народ! И город у них красивый! А горы какие! Высокие, со снежными вершинами! И лес рядом с Ногродом не такой, как дома. Но почему об этом нельзя сказать? Почему сразу станешь предателем, если заговоришь о своей пещере или о маме?

«Есть тайны, — однажды всё-таки снизошёл до объяснений отец, — которые приводят к страшным вещам. Например, я знаю секрет металла, способного уничтожить всех злых чудовищ в Арде, и если эту тайну откроют создателю страшных тварей, мне конец. И конец всему миру, потому что некому станет создавать оружие против монстров. А я, в свою очередь, никому не могу передать секрет сплава, чтобы не подвергать опасности других мастеров».

Майрилу стало жутко, однако сердце наполнилось гордостью за родителя. Очень нравилось верить, что сказанное — правда.

Устав сидеть, юный эльф спрыгнул с мешка, нагнулся и осторожно развязал шнурок, чтобы достать уголёк и порисовать на полу. То, что за это могут отругать, почему-то не пришло в голову, а от нечего делать разыгралось воображение.

Перед последней ссорой с отцом эльф, не заслуживший имя, был допущен до помощи в ковке решетчатых ворот из серебра. Мальчик завороженно любовался, как металл меняет цвет, обретает форму, как очищается, становится жидким, а потом снова затвердевает, как изгибается, превращаясь в цветы и копья. Гордился возможностью принимать в работе участие.

«Ты хотел привезти маме подарок? — улыбался Эол. — Закончим дело — получим столько мирианов, что скупим все сокровища Ногрода!»

Что сделал не так, Майрил не понял, но отец почему-то разозлился и снова запер сына среди мешков. Что ж, если заняться нечем, можно порисовать.

Угольки были разной формы, размера и цвета. Юный эльф знал — наугрим хуже различают оттенки, поэтому родитель всегда сам проверял качество топлива для печей.

«Нас этим торгашам не обдурить!» — с гордостью хвастался Эол, а Майрил грустил, что не с кем поиграть, раскладывая угли в ряд от самого светлого до абсолютно идеально-чёрного.

Наиболее красивый и удобный уголёк был выбран довольно быстро, и на полу появилась зарисовка серебряных ворот. Воображение подсказывало, что в пустоте эта красота быть не может — нужна стена или вход в пещеру. Или во дворец! Но как выглядят дворцы, о которых говорила мама? Пока папы нет рядом, можно вспоминать всё, что она рассказывала, но этого недостаточно для чертежа!

Вокруг ворот выросли стены и башни, на шпилях затрепетали флаги со звёздами.

Уголёк кончился, пришлось снова лезть в мешок.

— Эй! Ты чего делаешь, малец?! — беззлобно, однако строго воскликнул вошедший гном — помощник отца. — Быстро отмой пол!

Рядом с мальчиком шлёпнулась мокрая тряпка, и дворец начал послушно размазываться чёрными разводами, словно тая в дыму и копоти пожара.

— А когда тебе дали имя, мастер-гном? — спросил Майрил, бросая измазанную углём ткань в ведро с водой. — За какие заслуги? Сколько тебе было лет?

— Для моей семьи главным моим подвигом стало моё рождение, — захохотал бородач, проверяя шнуровки мешков. — Слушай, малец, твой батя тебя именовать не хочет, но мне как-то называть тебя надо. Скажи, как на твоём языке будет «сын тёмного эльфа»?

— Почему тёмного? — удивился мальчик.

— А потому что ваше племя разделено на два рода: эльфы Светлой Земли и эльфы Сумеречной Земли. Заморские — светлые, местные — тёмные.

— Ломиэльдарион, — неуверенно ответил Майрил, боясь, что отец опять отругает за неправильный язык. Если услышит, конечно.

— Слишком длинно, — отмахнулся гном. — Ломион подойдёт?

— Да, — зелёно-карие глаза юного подмастерья загорелись. — Только это тайна, хорошо?

— Не бойся. Это не имя, а просто слово. Прозвище, заслуженное подвигом — рождением в семье Эола.

— Ладно, — согласился Майрил. — А можно мне уже выйти отсюда? Я извинюсь, правда.

— За что?

— Ну… не знаю, но извинюсь. Я не хочу тут больше сидеть! Мне скучно!

Гном посмотрел на мешки.

— Хорошо, давай повезём уголь вдвоём, — согласился помощник Эола. — Я скажу, что ты был молодцом, и папаня тебя простит. Бери, поднимаем и кладём вот сюда, Ломион.

Радость заставила улыбнуться, хотя страх наказания мешал веселью. С обидой подумав, что любит гномов больше, чем папу, Майрил взялся за мешок и, делая вид, что совсем не ощущает тяжести, помог погрузить уголь в тележку.

— А теперь покатили! — подмастерье отца бодро засвистел какую-то забавную мелодию, и юному эльфу стало чуть менее страшно.

***

Разумеется, о возвращении мужа и сына Ириссэ никто не предупредил — слуги сохраняли молчание, выполняя приказ хозяина, однако пленница-жена почувствовала, что её мальчик скоро придёт домой. Ради встречи с Майрилом можно было стерпеть любые издевательства! Главное, чтобы ненавистный гад не настроил сына против матери, потому что в таком случае жизнь потеряет последний смысл.

Дверь комнаты-темницы открылась, и Майрил, гордый и повзрослевший, со сдержанной улыбкой, не спеша вошёл, держа в руках фонарь и большую шкатулку. Вместе с ним был Эол, который что-то говорил, но Ириссэ его почти не заметила. Бросившись обнимать своего мальчика, эльфийка заплакала, совершенно потеряла ощущение реальности и даже не запомнила, что оказалось в шкатулке. Главное — сын её не ненавидит!

— Хватит, иди. Мне надо с женой побыть.

Слова монстра разбили вдребезги отчаянное счастье, Ириссэ почувствовала дрожь, ненависть вспыхнула неистовым пламенем, но разум заставил подавить эмоции, напомнив, что хуже полного одиночества и отсутствия возможности видеть сына вряд ли что-то может быть.

Чудовище приблизилось, стиснуло плечи.

— Твои слуги тебе безоговорочно верны, — с трудом выдавила слова Ириссэ. — Можешь не проверять.

Кривая усмешка оказалась единственным ответом. Одна рука по-прежнему держала плечо стальной хваткой, другая подняла подол платья и проникла между ног. Сначала только пальцем.

Удостоверившись, что жена не солгала, Эол развернул её спиной и силой уложил в постель, поставив на колени и вдавив головой в подушки.

— Понравится тебе или нет, зависит не от меня, — голос монстра прозвучал с уверенностью в правоте.

Платье задралось, руки стали умело нажимать, теребить, гладить, двигаться вперёд-назад.

«Пожалуйста, — опустошённо подумала Ириссэ, стараясь не плакать, — давай уже быстрее! Доделай, что хотел, и проваливай!»

Между ног ощутилось прикосновение языка, пальцы продолжали ласкать, и это могло бы быть приятно.

«Он пытается по-хорошему, — подумала пленница-жена, — надо подыграть. Вдруг?..»

Мечты о побеге согрели душу, касания чудовища показались менее отвратительными.

Попробовав представить, как перехватывает инициативу, как прикасается губами к… Ириссэ содрогнулась от омерзения, подумала, что придётся встречаться взглядом, и тогда фальшь станет заметной. Разве что…

— Завяжи мне глаза, — прошептала эльфийка, пробуя улыбаться, чтобы голос звучал ласковее, — я хочу поиграть в твоё тело вслепую.

Ответом стало молчание и внезапное грубое соитие, которое свело на нет все предшествовавшие ласки. Больно! Больно! Больно…

И долго. Очень долго! Слишком!

Чувствуя в себе напряжённую ёрзающую плоть, Ириссэ застонала, переходя на сдавленный крик.

Скорее заканчивай! Пожалуйста!

Движения стали грубее и резче, проникновение — глубже, а потом всё прекратилось.

— В следующий раз, сегодня не хочу, — ответил, наконец, на предложение жены супруг, поправил штаны и громко захлопнул за собой дверь, однако почти сразу вернулся: — С сыном будешь общаться только в моём присутствии! Придётся контролировать твои методы воспитания.

До этого момента Ириссэ казалось, что хуже не будет. Теперь стало ясно — она снова слишком хорошо подумала о чудовище.