Свет проклятых звёзд

На что похожи облака?

— Радуйся, милая, завтра ты вернёшься домой, — всегда спокойный голос эльфийки прозвучал фальшиво, несмотря на попытки знахарки улыбаться. — Брегор соскучился по тебе, каждый день по несколько раз требовал гонцов с новостями.

— А сам не приходил, — тихо произнесла Барадис, еле шевеля губами.

Сил совсем не было, наверное, от бесконечных эликсиров. Неудивительно, что их давали так много — целители хотели скорее поставить на ноги «полюбовницу человеческого вождя» и не жалели снадобий. Но почему же так плохо? И сколько прошло дней в окружении лекарей? Середина зимы уже наступила или ещё далеко? На стёклах давно морозные узоры, жаль, не рассмотреть. Говорят, они на папоротник похожи.

— Брегор не хотел тревожить тебя своими делами, — ещё фальшивее произнесла эльфийка.

Зачем она врёт? И о чём умалчивает?

— Твоё возвращение станет первым радостным событием для Брегора за долгое время, — ложь, ложь, ложь… — У него ведь умер отец, нужно было похоронить, помянуть. С восставшими покончить. А это не просто! У его сестёр тоже не всё гладко — Бериль овдовела, у Андрет беда. И всё это на плечах главы семьи! Но завтра…

— А сегодня поздно уже, да?

Эльфийка ответила не сразу, и в ожидании её слов Барадис внезапно поняла — уже нет сил даже говорить. Это напугало, захотелось доказать себе, что всё в порядке, и завтра действительно домой.

— Сегодня нельзя? Точно?

— Да, вечер уже, — вроде бы хоть в этом не соврала знахарка. — Поспишь ночь, а завтра за тобой приедет карета на полозьях, похожая на огромные волшебные сани. Ты оденешься в меха и лучшее платье, очаруешь Брегора, словно в первую встречу. А дома будут ждать накрытые столы, что ломятся от яств, всюду расставят цветы из эльфийских оранжерей, музыканты…

— Музыканты, — вздохнула аданет, стараясь не думать о том, как болит тело и хочется помочиться. Всё равно ведь не получится толком, лишь хуже станет. — Мне в детстве нравилась песня про слепого мальчика. Я представляла себя на месте этого ребёнка. Только почти не помню уже ничего… Песня начиналась вроде со слов… «На что похожи облака?»

***

— «На что похожи облака?» — спросил меня мой сын слепой, — мама, которую почти незрячая девочка всегда старалась разглядеть с особым усердием, не любила петь о несчастном мальчике, однако только так дочка соглашалась есть тазики черники «для глазок» и запивать чем-то горьким от простуды. — «Я б объяснил тебе, но как? Ведь ты не видишь, мой родной».

«Ну, объясни хоть как-нибудь, ведь я, как все, хочу всё знать!

А правда, что они плывут и могут быстро исчезать?»

Ложка за ложкой кисловатая ягода отправлялась в рот, пачкая бледно-розовые губы синим и фиолетовым. Вот бы всей вымазаться в чернике, только волосы оставить! Жаль, не разрешат.

— «Да, это правда, облака бывают разные, сынок, — мама вздохнула, хлюпнула носом. — Вот это — будто бы река, а это — сена пышный стог.

Вот это — сети рыбака, а это — словно серый волк».

«Ну, папа, что же ты умолк, и у тебя дрожит рука?..»

На этом месте, Барадис знала, будут слёзы и вздохи, придётся жевать в тишине, ждать, когда продолжится песня. Почему? Почему мама плачет? Её дочка ведь не слепая! Она видит! Плохо, но видит!

— «На что похожи все цвета?» — спросил меня мой сын слепой.

«Я б объяснил тебе, но как? Ведь ты не видишь, мой родной».

«Ну, объясни мне как-нибудь, я, как и все, хочу всё знать!

А правда, что они цветут, и не могу я их понять?»

«Вот это — красный цвет, сынок, он так горяч, как кипяток.

А белый цвет, он так красив! Он, словно бы, холодный лёд».

Барадис любила этот момент, всегда брала в рот ещё ягоды и начинала крутиться около маленького зеркала, трогая волосы.

— «А осень золотом полна, она, как мать твоя, добра.

Трава зелёная юна, напоминает мне тебя».

Тогда я сыну не сказал, что чёрный цвет ему знаком,

Ведь он не видит ничего, и для него черно кругом.

— Мама, мама! Спой ещё раз, пожа-а-алуйста! Ну пожа-а-алуйста! Я съем ещё черники! Правда-правда!

***

— Я помню, что в той песне держали в тайне чёрный цвет, — прошептала Барадис. — Как будто, если не говорить о Морготе вслух, он исчезнет. Как будто мальчик прозреет, если не упоминать о тьме.

Помолчав немного, аданет закрыла заплывшие глаза. Очень тянуло на горшок, но так не хотелось вставать ради пары жгучих капелек!

— Давай ещё примем лекарство, — как-то безнадёжно, уже даже не пытаясь врать, произнесла знахарка. — И я помогу тебе подняться. Ты давно не облегчалась. Завтра я тебя сама причешу, припудрю, ароматными маслами смажу. В честь твоего возвращения домой будет праздник. И много цветов!

Чуть не плача, поднявшись с постели, тяжело опираясь на руки целительницы, Барадис попыталась отвлечься. Цветы. Много цветов! И музыканты, которые о них поют.

— Завяжи мне глаза белой шёлковой лентой, — решила придумать свою мелодию и стихи аданет. — Возьми меня за руку и веди вдоль мостов и каналов,

Сквозь поле с тюльпанами,

По воде, над водой, вверх к облакам…

Отведи меня туда, где сосны и скалы,

Где горизонт всегда так ослепительно чист!

Где нас встретит покой,

Где никто не найдет нас,

Где ласкают тетиву радуг золотые лучи.

О, Эру, какая ерунда получается!

Эльфийка искренне засмеялась, растирая, массируя и согревая мазями живот и спину больной, а потом честно похвалила:

— Что ты! Очень красиво! Я бы послушала такую песню.

Боль немного отпустила, стало легче, захотелось спать.

— Положи меня бережно в высокой траве, — начала смелее фантазировать Барадис, представляя, разумеется, не Брегора, а одного красивого золотоволосого менестреля, который часто пел про бессмертную любовь на летней ярмарке. Какая же прекрасная была музыка! Какие дивные стихи! Не то, что… — Вплети в мои волосы алые маки,

Склонись надо мной, будто вестник печальный.

Биение сердца, трепет крыльев над тишиной хрустальной…

Нет, я не могу сочинять стихи.

— Не сдавайся, ты ведь сильная, — наверное, не о песне сказала знахарка, помогая поправить сорочку и вернуться в постель.

Как же хорошо лежать на мягком! Тело тянет и ломает всё равно, но хотя бы не так мучительно. От снадобий, наверно, скоро спадёт жар, станет легче.

«Завяжи мне глаза, подними меня на руки, — уже не вслух продолжила сочинять Барадис. — Отвези меня в дивный заморский край.

Положи меня бережно среди алых цветов.

Останься… и больше… не исчезай…»

***

Дом полнился цветами, музыкой и напивавшейся до поросячьего визга роднёй, однако Брегор ушёл оттуда при первой возможности. То мёртвое тело, что усиленно украшали и поливали маслами, уже не было его любимой женщиной, а значит, ей не нужно ни внимание, ни слёзы.

Вождь оставил всех, кому хотелось изобразить фальшивую скорбь, и с самой верной охраной отправился на пепелище, оставшееся от военного склада.

Что могло уцелеть в ненасытном предательским пламени? Точно не одежда, палатки или запасы провизии. Не лекарства и не доски. Только оружие. Конечно, это знак и напоминание!

— Моргот, — обводя взглядом освещённые факелами обуглившиеся стены, процедил Брегор, — Чёрный Враг! Это ты проклял род людей! Из-за тебя мы болеем и умираем! Это ты отнял у меня Барадис! Ты заплатишь за это! Пусть никто не верит в силу человеческого рода, в кровь Беора, но я клянусь: ты будешь повержен! Я не вечен, да, но моя ненависть не погаснет вместе с моей жизнью! Она будет возрождаться снова и снова, пока не повергнет тебя в бездну! Тебя и всех, кто встал на твою сторону! Будь ты проклят, Моргот! Ты сам и всё, что ты создал! Всё, что создали для тебя твои рабы!

Примечание к части Песни:

«Слепой сын» гр. Белый Орёл,

«Баллада о белых крыльях и алых лепестках» гр. Fleur