Золото твоих глаз, небо её кудрей

436

Если вы очень плотно набьёте карманы мелкими золотыми монетами, то карманы могут порваться. Золото довольно тяжёлое, знаете ли. А уж если его набивать так, как набивал карманы Буратина, то никакая ткань не выдержит. Не мешало бы об этом почаще вспоминать всяким чиновникам, которые любят набивать карманы деньгами народными!

…! - Этот восклицательный знак заслуживает отдельного разговора.

Первоначально автор хотел закончить действие каким-нибудь эффектным восклицанием. Но потом ему пришло в голову, что в этом действии и без того немало восклицаний, а именно целых двадцать три (если, конечно, считать и комментарии тоже). С большими усилиями автор сократил их число до одиннадцати. Но потом ему пришло в голову, что одиннадцать — это какое-то дурацкое число, и проницательный читатель непременно обратит на это внимание. И решит, что у автора нет чувства внутреннего ритма, что он не чувствует провиденциальный символизм чисел, что он вообще нечуток к тонкостям. Я испугался и для начала решил вернуть в текст какое-нибудь восклицание из числа исключённых ранее, чтобы восклицательных знаков стало двенадцать. Ибо число 12 никто не назовёт дурацким, потому что символизма в нём дохрена.

Но тут мне стало жалко уже затраченных на редактуру усилий. Знаете, что чувствует автор, когда что-то вычёркивает из текста? Как серпом по кумкватам, если честно. И что, мои страдания были напрасны?

Тогда, после долгих раздумий, я решил сделать какой-то отдельный восклицательный знак, ни с чем не связанный. Ну вот хотя бы в примечаниях его поставить, пусть он там стоит, как огненный столп посреди степи.

А чтобы читатель не подумал, что я ссылаюсь на какой-то реально поставленный восклицательный знак, я разместил его в самом конце, там, где все восклицания в тексте давно кончились.

Можно также считать это примечание своеобразным надгробием над так и не написанным эффектным восклицанием, которым я спервоначала хотел завершить эпизод. Пусть это будет единственный в своём роде семантический кенотаф неосуществлённому замыслу.

Примечание 1. Хотя нет, всё-таки не единственный: Мандельштам-то уже посвятил стихотворение несказанному слову. Вот так всегда — только измыслишь что-то новое, а тут высовывается какой-нибудь замшелый классик и ухмыляется: мол, ничего-то ты, брат, придумать нового не можешь, у нас уже всё было.

Примечание 2. А с другой стороны — у меня скорее не кенотаф получился, а эффи́гия. Ну то есть это не пустая гробница, а изображение умершего. Хотя самой-то фразы нет, а вместо неё точки какие-то. Ну, значит, это даже не просто эффигия, а что-то вроде транзи́. Что, согласитесь, весьма готишно.