Золото твоих глаз, небо её кудрей

Действие двадцать второе. Эквифинал, или Визг, прыжок, беспамятство и кое-что ещё

20 декабря 312 года о. Х. Директория, ул. Пятницкая, д. 31 стр. 2. Второй этаж, кабинет 201.

Сurrent mood: morning/ой что было вчера!

Сurrent music: Мальчишник — Секс без перерыва

— Никогда такого не было, и вот опять, — грустно сказала Ева Писториус, лёжа на любимой подстилке и окидывая печальными взором свой рабочий кабинет. Превратившийся в какую-то помойку. То есть даже не в какую-то, а в самую настоящую.

Нельзя сказать, что это превращение произошло одним махом. Многое копилось. В последние дни кабинету пришлось потерпеть такое, чего приличное, уважаемое административное помещение терпеть никоим образом не должно. Но финальный аккорд, превративший обычную захламлённую комнату в ужас-ужас, имел место вчерашней ночью.

Охохонюшки! А впрочем, судите сами.

Четверть помещения занимал низенький понячий письменный стол. Свободной поверхности на нём не было вовсе. Ибо он был покрыт слоями папок, скоросшивателей, конвертов с печатями и без, каких-то квитанций, отдельных листочков и тому подобного хлама. Откуда всё это взялось, Ева в душе не имела. Скорее всего, это всё нанесли помощники за те дни, покуда она была занята Львикой.

Самую высокую пирамиду венчал преогромный талмуд с медными уголками: офисная инструкция по экономии бумаги. На нём растянулась пьяная, помятая мышь Перепетуя. Свесив нечистый хвост в засохшую чернильницу, она тихонечко всхлипывала, оплакивая поруганное девство своё.

Стену напротив окна закрывали серые железные полки офисного шкафа. Самая верхняя была приоткрыта, и было видно, что внутри там творится примерно то же, что и везде. На полочке примостилась мышь Фрида Марковна и мастерила цепочку из скрепок. Цепочка уже почти достигла пола.

По всему пространству комнаты были разбросаны:

— маркеры, высохшие и годные, со следами зубов;

— штопор;

— выдранный вместе с клавишей литерный рычаг от пишущей машинки «Эрика», почему-то с буквой «Ю», погнутый, но не поломатый;

— коврик для мышки^{164};

— скрепки;

— пыль;

— коробка из-под зефира в шоколаде;

— растоптанный декоративный абажур из бумажных роз и листьев магнолии;

— осколки стекла;

10. крылышко моли, прилипшее к дверце шкафа;

11. восемь или девять пустых бутылок из-под того самого, чем поят лошадей, в т. ч. две из-под сидра;

12. мельхиоровый подстаканник;

13. вмятина на мельхиоровом подстаканнике, яростно пускающая солнечные зайчики и оттого выглядящая как бы отдельным от подстаканника предметом;

14. мышиный помёт — как высохший, так и относительно свежий;

15. под шкафом таящаяся неведомая ёбаная хуйня;

16. прочее;

17. рассыпанные игральные карты с голыми тетеревами.

Под окном скопилась груда вышенеупомянутого — но тоже разнообразного — сора. На ней лежал брюхом кверху услужающий ящерок Бантик и регенерировал. Если конкретнее — он отращивал себе хвостик и заднюю лапку. И то и другое у него временно отсутствовало^{165}.

На подоконнике стоял патефон. Диск крутился. Из раструба доносился скрипучий голос: какой-то короед-сказитель негромко, но с выражением читал стихи Павла Антокольского, пиздострадательного содержания.

По идее, патефон должна была бы закрывать от нескромных взглядов портьера. Но она не закрывала его, ибо отсутствовала. Так как была отторгнута от карниза силой, а если совсем уж без экивоков — отчекрыжена нахуй. Надорванный ламбрекен свисал уныло, как знамя поверженного домена.

А посреди всего этого неебического срача и разгрома лежала завёрнутая в портьеру — ту самую, отчекрыженную — Львика. И громко храпела.

Но не это было худшей из проблем, о нет. Не разгром, не Львика, не оторванные портьеры и конечности. И не стихи Антокольского. Если правду молвить — хуй бы с ним, с Антокольским!

Худшая из проблем находилась по ту сторону двери. Откуда доносились звуки педобирской балалайки, и томно-хриплый голос ронял в пространство грустные слова:

«Чтоб тебя подняло да раздёрнуло» — зло подумала Ева.

Ева заставила себя встать. Колени затрещали, как несмазанные.

— голос окреп, в томности его проскваживала тягучая жалость к себе.

Ева Писториус на негнущихся ногах потопала к двери. Бум, бум, блям — грохали копыта. Одно всё время приклеивалось к полу. Ева скосила глаза и заметила прилипшую к нему жевательную смолку. Следовало бы кликнуть Фриду, но сил не было.

..

— Дзбысп! — это Ева со всей дури стукнула в дверь копытом.

Музыка оборвалась.

— Это всё ещё ты? — безнадёжным голосом спросила поняша.

— Нет, это не ты, это я, — донеслось из-за двери. — А ты — это ты, моя сладостная пантера. Этот твой хвост! Я по нему весь прям с ума схожу какой-то.

— Деф позорный, — зашипела Ева сквозь зубы.

— А, это ты, Ева, — с неудовольствием сказал голос. — Почему ты такая равнодушная, Ева? Почему ты не хочешь моей любви, Ева?

Бедная поняша немножечко воспрянула духом.

— Ты имеешь в виду, — на сей раз в её голосе появилась надежда, — что ты меня вчера не… не… не это самое?

— Не помню точно, — признал голос из-за двери. — Если даже и ёб, то без всякого удовольствия. Прости, подруга, но ты в этом смысле мне ничем не запомнилась. Не оставила следа в душе. Вот Львика! Мать наша Доченька^{166}, какое восхитительное чудовище! То есть влагалище, — поправился он.

— А почему у меня под хвостом натёрто? — поинтересовалась Ева.

— Это намёк? Нет, ну если ты так настаиваешь — я в принципе не против, — задумчиво произнёс невидимый собеседник. — Если ты меня хорошенько приласкаешь и извинишься за вчерашний укус, я рассмотрю твоё предложение очень внимательно.

— Даже и не мечтай! — заявила поняша.

— О, гнев отвергнутой самки? Романтично! — воскликнул голос. — На эту тему у меня есть прелестное стихотворение, которое я ща пробалалаю тебе одной, тебе одной… — он забряцал струнами, ища первый аккорд.

— Лучше уж про мышей, — попросила Ева. — Хотя они-то тебе чего сделали? Чего ты их говнишь?

— Дура ты, Ева, дура, — грустно сказал голос за дверью. — Я же не про мышей твоих дурацких пою, я про высшее… Ну это же совсем простая символика! Перепетуя и Фрида Марковна — это день и ночь. Они бегают друг за другом, образуя время и сокращая наши дни. Хотя это лишь первый слой смыслов. На второй же слое Перепетуя символизирует светлую сторону души, а Фрида Марковна — её злоебучую сторону. Автор как бы едет на колеснице, запряжённой этими силами, олицетворяя собой разумное начало^{167}…

— Разумное начало из тебя, как из хуя дюбель, — заметила Писториус.

— Может, хватит через дверь разговаривать? — предложил голос.

— А ты нас снова полем не накроешь? — подозрительно спросила поняша.

— Во-первых, дверь фанерная, фанера вас не спасёт, — принялся рассуждать незримый собеседник. — Во-вторых, сейчас я не испытываю интереса к физической стороне любви. Мои яички, кои я так люблю, болят от полного истощения. А члена я вообще не чувствую. И вообще, поутру мне духовно…

— Ты только что другое говорил, — напомнила Ева. — Насчёт чудовища.

— Истинный поэт, — строго сказал голос, — способен испытывать эротический восторг без пошлого физического возбуждения.

— А ночью ты истинным поэтом был или так себе? — не удержалась Ева.

— Меня няшили, — сказал невидимый собеседник. — У меня на это потенция. То есть проекция. То есть, тьфу, эта… реакция! Совсем вы меня запутали, дуры!

— Сам дурак, — буркнула поняша и дверь открыла.

В комнату на четвереньках вполз голый Пьеро.

Видок у него был не то чтобы помятый, а прямо-таки истерзанный. Рожа была перечёркнута двумя шрамами, один из которых кровил. На скуле вызревал кровоподтёк. Плечи — иссечены мелкими царапинами. Левая щиколотка — туго замотана какой-то тряпкой со следами крови. Он был жалестен, и даже у Евы вызывал что-то вроде состраданья.

— Но только не дышите на меня! — предупредил Пьеро сразу. — Мне тяжело дыхание чужое.

— Мудила бесхвостый, — почти по-доброму сказала Ева, бредя обратно к подстилке. — Ну и что я теперь Карабасу скажу?

— Правду, — предложил Пьеро. — Он её всё равно из твоей головы выковырнёт. Или выковырняет.

— От слов тоже многое зависит, — заметила Ева.

Львика перестала храпеть, пошевелилась и пробормотала:

— Мама… я не могу больше пить…

Ева эту новость проигнорировала.

— Если словами, то примерно так, — начал Пьеро. — Вы вдвоём меня нашли в полусознательном состоянии. Ты забрала меня с собой, потому что решила выдать Карабасу. О нет, я не виню тебя! — простёр он тощую руку к потолку. — Я вижу в твоей прелестной головке истинную страсть. Властно влекущую к твоему чёрному повелителю! К тому же ты воздержалась от насилия над нежнейшею душою моею. А твоя подруга попыталась меня някнуть. Что и вызвало последствия. Которые тебе теперь так не нравятся.

— Да уж, мало хорошего, — сказала поняша. — Слышь, отлепи мне жёву от копыта. Раздражает ужасно.

Пьеро не стал кобениться, подполз и соскрёб пальцами жевательную смолу. Понюхал, сунул в рот, пожевал. После чего скривился и сплюнул её на стену, к которой она и прилипла.

— Совершенно безвкусно, — вынес он вердикт знатока. — Кстати, как там мой заяц? И где он вообще?

— В гараже, я только что оттуда, — сказала Ева. — Сожрал кило «Алёнки». Интересно, кто его туда привёл? И с какой радости он твой? Ты его угнал вообще-то.

— Мы с ним сроднились, — заявил Пьеро. — Родство душ превыше права собственности.

— Хрен бы с ним, — решила Ева. — Делать-то что будем?

— Я намерен продолжить свой анабасис… эпигенезис… короче, съебать хочу, — сказал маленький шахид. — Пребывание у вас я рассматриваю как временный этап. И если снабдить меня потребным в дороге, я скоро избавлю вас от своего общества.

— Чем-чем снабдить? — не поняла поняша.

— Мне нужна еда для себя, шоколад для зайца, кое-какие аксессуары, деньги… — принялся излагать Пьеро. — Хотя нет, — решительно прервался он. — Судя по тому, что я вижу у тебя в голове, ты надеешься на какую-то черепаху. Мне она заранее не нравится. Пожалуй, мне не следует сводить близкое знакомство с этой особой. Так что — деньги и шоколад, и я умчусь в сияющую даль.

— Может, возьмёшь деньгами? — предложила Писториус.

— Я бы взял деньгами. Но шоколад мне нужен сразу, — объяснил Пьеро свою позицию.

— Грязное животное… иди ко мне… хочу тебя… — пробормотала спящая Львика, подёргивая хвостом.

Лицо Пьеро украсилось самодовольною лыбою.

— Она меня помнит, — сказал он благоговейно. — Я непременно посвящу ей стихотворение. Не столь пронзительное, как те, которые я проливаю к ногам моей Мальвины. Но достаточно изысканное, чтобы войти в любую серьёзную антологию современной поэзии… О, кстати! Мне ещё нужна инструкция для байка. Я его вообще-то его водить не умею.

В коридоре раздались шаги. Ева насторожила ушки. Сначала ей показалось, что идёт Лэсси, но у той шаги были легче и быстрее.

Пьеро, напротив, встревожился. Но суетиться не стал, а зажмурился, пытаясь проникнуть в чужой разум.

— Не пойму, — сказал он растерянно. — Там хуйня какая-то странная движется …

Дверь открылась. На пороге стоял лысый незнакомец чрезвычайно хомосапого вида. На нём был малиновый пиджак и синие брюки, лицо украшали огромные очки. В руке его была авоська с пузатенькими бутылочками.

— Только не спрашивайте, как я прошёл охрану, — сказал он. — Вы этим уже интересовались в прошлый раз. К сожалению, я слишком долго отсутствовал, и вы всё забыли. Позвольте представиться. Меня зовут Неуловимый Джо. Я пропаданец. Это такая способность. Меня или не замечают, или забывают через несколько минут после моего ухода. Ева, вы просили пива. К сожалению, поблизости я нашёл только «Хемуль особый крепкий». Вы как относитесь к «Хемулю»? Это вообще можно пить?

— Блядь… — отчётливо произнесла Львика. — Я ваще где? Бантик, у меня пися болит! Принеси мазь пожалуйста!

Искалеченный Бантик пронзительно запищал.

Ева издала долгий, протяжный стон и уткнулась лбом в пол.

Началось с того, что Львика захотела пива с ликёром.

Ева была не то чтоб против. Её смущало именно что это сочетание: пиво с ликёром. К тому же она подозревала, что этим дело не ограничится. И опять же, она сама была не прочь дерябнуть на ночь глядя. Но вот последствия… последствия могли быть.

Поначалу Львика не создавала проблем. Очухавшись после перелёта, она повела себя вполне комильфо. Её довели до офиса на Пятницкой, где уже была приготовлена комната — на втором этаже рядом с кабинетом Евы. Комната была отделана в понячьем стиле, так что Львика смогла сразу лечь на привычную подстилку, пожевать сена и вздремнуть.

Пока она отдыхала, расторопная Лэсси успела найти подходящий аквариум для львикиного ящерка Бантика, окончательно выправить львикин вид на жительство, купить свежего корма и снять столик в ресторане «Оffсы», дорогом и пафосном заведении для конских основ. Так что после пробуждения Львики поняши и черепаха пошли праздновать львикино прибытие.

До «Оffсов» они не дошли. Вместо этого они угодили в полицию.

Сперва Ева никак не могла понять, что с Львикой не так. Большой город, конечно, производил на неё впечатление, но держалась она естественно, ничего не пугалась, ритм жизни ловила. И всё-таки было что-то, что заставляло Еву дёргаться и поднимать ушки. Львика вела себя как-то странно. Иногда по мелочи — например, слишком громко говорила — а иногда и заметненько.

На Тверской она чуть не врезалась в огромную клыкастую свинью с сумкой на колёсиках, которая шла ей наперерез. Свинью было невозможно не заметить, но Львика пёрла вперёд, как будто не видя. В последний момент Ева удержала новую подругу зубами за гриву. Свинья, к счастью, торопилась, так что последствий это не возымело.

Потом на Виа Веккья, на переходе возле Библиотеки Шнеерсона, Львика тем же манером попёрла на обратнояйцевидную магнолию, бегущую куда-то по делам. Та охнула, упала, и тут на неё чуть не налетел першерон, нагружённый клетками с пигалицами. Лэсси среагировала мгновенно, буквально выдернув магнолию из-под копыт. Доширачка перепугалась и рассердилась, и, наверное, обратилась бы в полицию — но Ева сделала умильные глазки и чуточку подняшила разгневанную обывательницу. Та сменила гнев на милость и даже назвала Львику «бедненькой», а Еву погладила по мордочке веточкой.

При этом ни рассеянной, ни неадекватной Львика не выглядела. Она вовсю болтала с Евой, расспрашивая её об окружающем мире, всё внимательно рассматривала и пыталась запомнить. Так что Писториус решила, что это у неё остаточные явления от перелёта.

Однако прямо возле ресторана Львика вытворила такое, что у Евы челюсть отвисла. А именно — прямо посреди оживлённой улицы она, воровато оглядевшись, прыгнула на тщательно ухоженный газон и мощно облегчилась.

На этот раз полиции избежать не удалось. Следующие три часа обе поняши и их покровительница провели в участке. Участковый оказался удодом, так что даже возможности Лэсси не смогли ускорить вызволение из застенков. Когда же они, наконец, были отпущены, Ева осторожно спросила Львику, зачем она это сделала.

— Ну так никого же не было, только ты, вот я и подумала, что никто не увидит… ой, — поняша опустила мордочку, понимая, что ляпнула не то.

Тут-то до Евы и дошло.

Со Львикой было всё в порядке. Просто она вела себя как нормальная эквестрийская пони.

Ева провела немало времени в пути, общаясь исключительно с низкопородными. Так что она успела адаптироваться. Львика перенеслась из Эквестрии в Директорию за сутки. Поэтому она — на подсознательном уровне — воспринимала любых низкопородных как электорат. Ну или как существ бесправных, которые должны уступать поняше дорогу, расступаться, стелиться перед ней. И чьё мнение в любом случае не имеет значения. То есть для неё улица, забитая публикой, была пустой — потому что на ней не было ни одной поняши, кроме Евы.

Конечно, всё это было на бессознанке. Умом-то Львика всё понимала, проблема была в рефлексах и автоматизмах.

Они всё-таки поехали в «Оffсы», где с трудом нашли свободный столик. Ева осторожно изложила новой подруге суть проблемы. Та понурилась, но согласилась. И попросила Еву быть всё время при ней хотя бы первые дни — чтобы снова не попалиться на какой-нибудь фигне.

Ева забеспокоилась насчёт работы, но Лэсси подобное решение горячо одобрила. И более того — взяла с ней обещание побыть вместе с Львикой хотя бы недельку, пока та привыкнет. Что касается дел по Фонду, Лэсси сказала, что пусть она об этом не беспокоится, а ремонтом нового офиса пообещала заняться сама. При этом она так выразительно щёлкнула пастью, что Писториус разгильдяям-ремонтникам не позавидовала.

В «Оffсах» не подавали ничего крепче сидра. Однако Львика — видимо, от усталости и из-за обилия новых впечатлений — умудрилась набраться и сидром. В офис пришлось её транспортировать на извозчике.

Ночью Львика пришла к Еве, и та не стала противиться: Карабас это Карабас, а девочки это девочки. Правда, нетрезвые ласки золотистой поняши её не особенно впечатлили. Зато она сама постаралась доставить новой подруге как можно больше удовольствия. Был оргазм, потом рыдания, потом разговор шёпотом в темноте. Ничего особенного Ева не услышала — кроме того, что жизнь у Львики была не очень счастливой и у неё сложные отношения с мамой. Рыжая в ответ рассказала кое-что про себя. Поплакали, поцеловались, уснули. Утром Ева обнаружила голову Львики у себя на бедре, а её хвост нежно обвивал евину шею. С утречка дело пошло лучше, чем ночью, Ева даже кончила, что с девочками у неё бывало нечасто.

В тот же день Лэсси сказала Еве, что она умница и делает всё правильно. И выписала ей премию в сто пятьдесят соверенов. Ева прекрасно поняла, за что именно. И на пару мгновений почувствовала себя проституткой. Лэсси, видимо, что-то заметила, так как сразу же пустилась в объяснения, что Львика наверняка будет таскаться по магазинам, и если Ева ничего не будет покупать сама, Львика начнёт покупать что-то подружке, а это будет не вполне удобно. Пришлось согласиться. Заодно Ева спросила, откуда у Львики деньги. Оказалось, у неё открыт счёт в директорийско-хемульском Промо-Банке, с ограничением на снятие средств. Коротко говоря, Львике был положен пансион в сто соверенов в день, да ещё с каким-то «резервным фондом» в тысячу монет. Ева усомнилась, что сто соверенов можно просадить за день на личное потребление. На что умудрённая жизнью черепаха только лишь хмыкнула.

Следующие дни прошли как в тумане.

Очень помогала Лэсси. Она вовремя возникала в нужные моменты, давала советы, решала вопросы, чтобы в следующую секунду вновь раствориться в воздухе. Особенно часто это происходило в первые дни, когда Львика столкнулась с регулированием — то есть с необходимостью иметь множество разных документов и справок, учитывать разнообразные обстоятельства, не удивляться странным ценам и так далее. Кончилось тем, что черепаха вручила поняшкам несколько бронебойных карточек и справок, которые решали почти все проблемы.

Львика тоже регулярно подкидывала проблем. Она очень активно осваивалась на новом месте. По мнению Евы — так даже и чересчур активно. Особенно активной она была в модных лавках, ресторанах и питейных заведениях. Выяснилось, что золотистая поняша любит принять на грудь — и соответствующую компанию. Однажды она набралась так, что пела и танцевала на столе в заведении для крупных хищников. Ева её едва успела увести. В другой раз её, пьяную и размякшую, чуть не затащили в подворотню два дикообраза. Еве пришлось их някнуть, чего она в Директории всячески избегала… В общем, с Львикой было трудно соскучиться, но и расслабиться тоже не получалось.

Девятнадцатого, однако, всё было довольно спокойно и даже мило. Ева даже выкроила пару часов на работу — прочитала очередной пук документов (они уже занимали весь стол, а их всё несли и несли). Львика тем временем сходила в консерваторию, закупилась в винном — бутылки прислали с бэтменами — и приобрела в антикварной лавке миленький абажурчик ручной работы, непонятно зачем. После чего всё-таки вернулась на Пятницкую и уговорила Еву прогуляться по Тверской.

Гуляние закончилось предсказуемо. Львика на минуточку заглянула в ма-а-аленькую ювелирную лавочку. Понравившаяся ей подвеска с брюликом стоила тысячу триста. Кроме того, для приобретения требовалась справка из полиции. Продавец также сообщил, что для легального ношения драгоценности требуется справка-диплом о высшем эстетическом образовании.

Львика уже привыкла к проездным талонам, укороченным рабочим дням, профсоюзным надбавкам и прочим местным особенностям. Но требование диплома её почему-то задело. Она пообещала доказать свою эстетическую полноценность прямо на месте и устроила маленький концерт для сотрудников магазина. Кончилось всё тем, что владелец — старый добрый жук — попытался подарить ей подвеску, стоя на коленях. К счастью, Ева успела за это время написать письмо Лэсси и сгонять магазинного бэтмена до офиса. Черепаха прискакала верхом, уже со всеми нужными бумагами и деньгами. Проблема была решена, Ева отпустила жука и они отправились в офис на пролётке. Разгорячившаяся Львика была навязчиво-нежна и лезла с поцелуями, всячески намекая на продолжение.

У Евы, однако, были на эту ночь другие планы. Она тосковала по любимому мужчине и была намерена хоть эту ночь провести у него. Поэтому она заговорила Львике зубы всякими отвлечёнными рассуждениями — и удрала.

Личная жизнь не состоялась. У Карабаса было ЧП. Дезертировал Пьеро, по ходу угнав чужой дорогой байк. Пришлось возвращаться неудовлетворённой — физически и морально.

Львику она нашла у себя в комнате. Та не спала, а изучала справочник по общественным организациям Директории^{168}. Увидев понурую Еву, она не стала приставать, а предложила немножко прогуляться, развеяться и чуть-чуть выпить. Почему-то её потянуло на пиво с ликёром.

В другой момент Ева, наверное, не согласилась бы. Но сейчас, после такого облома, ей нужно было как-то утешиться. Алкоголь хотя бы притуплял сердечную скорбь.

Поехали на улицу Горького. Сначала сунулись в «Якорь». Там Львике не понравилось: тесно и душно. К тому же сидящий за соседним столиком енотовидный лев в бандане, увидев поняш, стал зыркать и нехорошо коситься. Еве стало неприятно и они ушли без заказа.

Ещё одно знакомое им заведение, «Фаренгейт», оказалось закрытым на комплексную проверку. Разозлённая Львика решительно свернула в Большой Гнездниковский, надеясь обрести что-нибудь там. Ничего не нашли; однако проходивший мимо лемур, будучи спрошен, порекомендовал свернуть в арку, где, по его словам, располагался «чудный маленький подвальчик». Поняши так и сделали — и оказались возле светящейся вывески с двумя кошками.

Еве кошачья кухня не нравилась. Львика, однако, обрадовалась и заявила, что гамбургер с сочной мышатиной — это именно то, что ей сейчас нужно.

Пришлось спускаться. Ступеньки были узкие и очень высокие, так что Еве пришлось держаться за перила зубами, а Львике — тереться боком о стену. Зато внизу оказалось уютненько: высокие своды, удобные столики, мягкий электрический свет. И почти никого из посетителей. Только какая-то кошечка доедала свою мороженку, да в углу сидел неприметный хомосапый и сосредоточенно раскладывал пасьянс. На столике перед ним остывала одинокая чашечка кофе.

Поняши вертели головами, осматриваясь, когда к ним выбежал седой манул — то ли менеджер, то ли хозяин заведения.

Заглянув в его масляные глазки, Ева испытала смешанные чувства. С одной стороны, она поняла, что обслужат из по высшему разряду. С другой — что оказываемое им внимание может оказаться чересчур назойливым. Так что она несколько засомневалась в удачности львикиного выбора.

Зато манул никаких сомнений не испытывал. Он точно знал, чего хочет. Пока он суетился и гонял официантов, устраивая поняшам лежанку, его взгляд ощупывал, облизывал, прямо-таки обгладывал тела подруг — сантиметр за сантиметром. Ева чувствовала, как у неё дымится задница от огненно-блудных взоров развратника. А львикин хвост должен был и вовсе самовозгореться — с такой неистовой страстью манул пытался заглянуть под него, занюхнуть под ним. Ан нет! Может, кому и казалось, что тонкий и гибкий хвост ничего не прикрывает, но генетики своё дело знали: всё, что нужно, оставалось под защитой. Облизывающийся охальник и так подбирался и этак, и всё оставался ни с чем.

Девочки устроились на принесённых специально для них матрасиках и погрузили мордочки в корытце с тёмным пивом. Сорт был типично кошачий, с мятой и витамином «С»^{169}, но пошёл хорошо, душевно. Хитрый манул достал из какого-то погребца бутылку редкого черносмородинного ликёра и со словами «красавицы, это только для вас» щедрой рукою добавил его в корытце. При этом его мягкая лапа как бы случайно коснулась львикиной спины и слегка по ней проехалась. Львика сделала вид, что не заметила, и даже слегка вильнула хвостом. Котяра аж заурчал от похоти.

В этот самый момент к манулу подбежала низенькая крысуля и что-то зашептала ему на ухо. Рожа манула сделалась несчастною. Он повернулся к поняшам и сказал, что вынужден срочно бежать по неотложным делам. Вид у него при этом был такой, будто его оттаскивают от лакомства.

Ева постаралась не ухмыльнуться. У неё это почти получилось.

Без похотливого котяры стало как-то свободнее. Ева расслабилась. Девочки лежали и болтали, потом Львике захотелось светленького. Она крикнула кого-нибудь, подбежала официантка-полёвка, пропищала, что «пиво сейчас приедет». И показала на маленькие рельсы, проложенные у стены на уровне столика.

Сначала Ева подумала, что по рельсам ездит тележка с пивом, таскаемая какими-нибудь маленькими существами. И почти угадала: через пару минут по рельсам действительно покатились тележка с полоскательницей пива в кузовке. Удивительно было то, что она двигалась сама — медленно, но уверенно, пощёлкивая на ходу. Доехав до поняш, она остановилась.

В рыжей поняше взыграло любопытство. Она свистнула услужающих мышей. Те тележку разгрузили, после чего сняли её с рельс и перевернули. То, что увидела Ева под кузовом, её улыбнуло.

— Это что? — заинтересовалась Львика, отвлекаясь от пива.

— Игрушка. Электрический моторчик, — объяснила Ева. — Вот смотри, тут магнитик, а тут катушка. По рельсам идёт слабый ток. Он подводится на катушку, магнитик притягивается, но когда он проходит вот здесь, то дёргает реле, ток переключается, и он отталкивается. А тут кривошипно-шатунный механизм, он преобразует это во вращение…

— Забавно, — сказала Львика. — А можно сделать такую тележку большую? Положить рельсы и на ней ездить?

— Нельзя, — с сожалением сказала Ева. — Пришлось бы делать очень много таких магнитиков и катушек. И аккумулятор будет очень тяжёлый.

— А зачем аккумулятор? — не поняла Львика. — Вот смотри, тут рельсы. Они же железные? По ним можно ток пустить?

Рыжая поняша посмотрела на подругу с неким уважением. За последние дни она убедилась, что Львика — типичный гуманитарий. Правда, она знала всякие вещи про экономику, но вот в электричестве не понимала ровным счётом ничего. И тем не менее сейчас она сказала почти разумную вещь.

— Ну смотри, — начала она. — Во-первых, железо — так себе проводник. Во-вторых, сильный ток опасен. Хотя можно было бы что-то придумать. Например, висячие провода сверху. И что-то вроде удочки с токосъёмниками. Но чтобы всё это двигалось, нужен достаточно сильный электромагнит. А электромагнит не может быть сильным.

— Почему? — спросила Львика.

— Из-за компоненты вязкости, — принялась объяснять Ева. — Мы живём в тесла-среде. Катушка является чем-то вроде тесла-решётки, только очень плохой. И в ней возникает абсорбционный ток. Ну то есть компонента отрицательной проводимости. В магнитном поле это приводит к экспоненциальному росту вязкости…

— Ев, ну не понимаю я всего этого, — пожаловалась Львика и приложилась к пиву. — Ты мне по-простому объясни. Что будет, если в катушку пустить сильный ток?

— Чваф! — Писториус единым духом всосала остатки пивасика со дна корытца и протянула лицо Перепетуе, которая облизала ей губы и промокнула салфеткой. — Вот это и будет.

Львика повела ухом, показывая, что ждёт чего-то более внятного.

— Ну, сгорит катушка, — уточнила Ева. — Будет много дыма и вони. Если только провод не будет толщиной с мою ногу. У нас в НИИПРе такая катушка была. Для опытов. Но её с места не сдвинешь.

— А там, где нет зацепления? — спросила Львика.

— А там нет электричества, — отбрила Ева.

— А если под землёй? — не отставала Львика.

— А где ты видела электричество под землёй? — не поняла Ева.

— Погоди-погоди… — Львика наморщила лоб. — Что-то здесь не так. А, вот. Помнишь, ты меня в «Семёрочку» водила?

Ева кивнула. «Семёрочка» была большим торговым центром на Вандомской площади.

— Там же есть лифт? Он же как-то движется? И это не червяк его тащит?

— А, ну так это паровик, — отмахнулась Ева. — Электричеством нагревают воду до пара, пар расширяется и толкает поршень, а он через передачу крутит вал с тросом. У нас паровики на заводах работают. И здесь тоже, наверное.

— Ну а если паровик поставить на тележку, а тележку на рельсы… — снова взялась за своё Львика.

Ева прижала уши. Глупые придумки непрофессионалов её раздражали.

— А если поместить электромотор в большой железный ящик? — наконец, спросила Львика. — Железо ведь это… экранирует?

Писториус засмеялась. Она понимала, что это нехорошо, но ей было смешно.

— А ты когда-нибудь видела большой железный ящик? — спросила она.

— М-м-м… — Львика задумалась. — Большой железный не видела. Но вот бронзовые статуи? Некоторые очень большие.

— Потому что они цельные внутри и заземлены, — начала было Ева, но тут пришла официантка — выручать тележку. Общими усилиями её снова поставили на рельсы и она уехада, звеня и подпрыгивая на стыках.

— А если всё-таки под землёй? — Львика на отставала. — Земля же теслу экранирует? Может там работать большой электромотор? Ну вот скажи — может?

Ева задумалась: вопрос был не таким уж простым.

— Под водой точно может, — сказала она, наконец. — Где-то метров пять, наверное, нужно, чтобы катушки не грелись. Насчёт земли — это сложно, земля разная. Это считать надо. Допустим, слой глины… — она закатил глаза, вспоминая формулы из справочника, — это метров… метров… рассеяние гауссово… минусуется дельта… вектор-магистратум^{170} там какой…

— Меркурий во втором доме, луна ушла, шесть — несчастье, вечер — семь, — выдала Львика.

— Что? Mercury? Ртуть? — подняла глаза Ева. — Плохой проводник, удельная проводимость один ноль четыре на десять в шестой, как у лантанидов, и не во втором, а в шестом доме^{171}… э-э-э, какая луна? Ты вообще о чём?

— Да так, я шутканула. Это же из Булгакова цитата, — золотистая поняша снисходительно улыбнулась. — Ты что, «Мастера и Маргариту» не читала?

— Это что-то гуманитарное? — переспросила Ева с необычайным презрением.

Львика собиралась ответить колкостью, но не успела. Откуда-то из-под сводов раздался звон, грохот. На столик и на поняш посыпались куски стекла. Корытце из-под пива шлёпнулось на пол. Кружка, кувыркаясь, полетела в темноту.

С визгом шарахнулась в сторону Перепетуя. Кошечка с мороженкой издала негодующее мяуканье. А на столик к поняшам пизданулся кто-то живой — хотя и окровавленный весь, как ростбиф.

После нескольких секунд ступора Ева осторожно вытянула шею и всмотрелась в нежданного гостя. И прихуела.

На Евубессмысленно пялился Пьеро.

До 14 января 311 года помещение в доме 2 по Ананасову переулку занимал эргастул для бэтменов. Он исправно снабжал товаром Птичий Рынок — один из старейших центров торговли мелким электоратом.

Это объясняет и специфику места: комнаты с очень высокими потолками — подвал плюс первый этаж. Бэтмены, как известно, не могут долго находиться в помещениях, где невозможно летать — от этого они впадают в невротическую кому или убиваются об стену.

После подписания Наполеоном Пендельшванцем постановлений от 29 декабря 310 г. N 899 ПП «Об упорядочивании работорговли и аренды электората» и от 10 января 312 годаN 906 ПП «Об усилении пожарной безопасности в городской черте» Птичий Рынок закрылся^{172}. Смысл в эргастуле отпал, владельцы перевезли товар в Измайлово, а помещение сбыли с рук первым же попавшимся покупательницам — двум сёстрам, Серене и Люси Мурмяучевым, которые сначала намеревались сделать в помещении мини-отель для птичьих основ, а впоследствии — после выхода очередного правительственного постановления, запрещающего мини-отели с жилфондом менее четырёх комнат — открыли ресторан «У двух кошек», рассчитанный на хомосапых.

Ресторан ничем не выделялся среди других таких же и тихо загибался, когда в дело вошёл недавний иммигрант из какого-то мелкого анклава, манул Селиван. Он переориентировал заведение на обслуживание преимущественно кошачьих и отказался от ориентации на обезличенную еду для всех хомоподобных в пользу настоящей кошачьей кухни — мышиных ножек в панировке, котлет на крысином хвостике и т. п. — и крафтового пива с перечной мятой и лимонником. В сочетании с обаянием хозяина — большого жизнелюба, прекрасного собутыльника и галантного кавалера — это резко поправило дела. В подвальчик стали захаживать не только кошаки с кошавками, но и просто любопытные, желающие познакомиться с кошачьей кулинарной культурой. В июне 311 года «Две кошки» даже вошли в знаменитый список «Афиши» — «Двадцать мест, которые непременно стоит посетить».

К сожалению, ни одно успешное предприятие не обходится без подражателей и конкурентов. Это случилось и с «Двумя кошками».

Уже в ноябре того же года в непосредственной близости от «Кошек» открылся подвальчик «Пара капель», владельцы которого сделали основной акцент на валерьянке и прочей наркоте. А по двадцатым числам каждого месяца они стали устраивать так называемый «Большой кошачий концерт» — мероприятие в высшей степени сомнительное, чтобы не сказать хуже. Лет пять назад подобное было бы пресечено полицейскими мерами. Но увы, полиция Директории сама превратилась в рассадник всяческих безобразий. Так или иначе, именно это злополучное обстоятельство и объясняло почти полную пустоту у «Кошек».

Что касается самодвижущейся тележки с рельсами — она осталась со времён эргастула. Тележка использовалась для развоза кормов сидящим на яйцах бэтвумен (самкам бэтмена)^{173}. Сёстры Мурмяучевы её собирались демонтировать, но предприимчивый манул сделал из этого забавный аттракцион с развозом пива между столиками.

Единственным — и практически незаметным — напоминанием о прошлом оставалось большое окно под сводом. Раньше оно служило летком для бэтменов. Манул не стал его заделывать, а просто закрасил стекло чёрной краской, чтобы солнечный свет не портил продуманное освещение.

Вот именно в это самое стекло…

— но по порядку, по порядку!

Первый раз Пьеро угодил в яму на углу Ярославского Проспекта. Вопреки горделивому названию, это была узкая, кривая и грязная улица, сплошь перекопанная^{174}.

Причиной падения было слишком резкое торможение. Заяц разогнался до каких-то совсем уж немыслимых скоростей и перемещался гигантскими прыжками. Один раз он сиганул через спящего на скамейке кенгуру, потом чуть не снёс какой-то шлагбаум, потом пересёк двойную сплошную, и только перспектива врезаться в огромную липу на углу проспекта остановила его^{175}. Заяц затормозил — но увы и ах, у Enduro Glide Ultra есть проблема с торможением. Состоящая в том, что байк останавливается слишком резко, амортизируя удар передними лапами, в переднем полуприседе до половины высоты корпуса. Седок, естественно, при этом вылетает из седла.

Именно это и произошло с маленьким шахидом. В яму он упал спиной вперёд, но очень удачно приземлился в мягкую сырую грязь на дне. Пьеро распластался на её нечистом лоне, можно сказать, идеальным образом. Он даже ничего не ушиб. Более того: яма была прямо под фонарём, так что он устроился с максимально возможным в подобной ситуации комфортом.

Заценил ли он своё счастье? Нет! Он лежал в грязи, преисполненный самой чёрной неблагодарности к судьбе.

Он думал о том, как же больно и обидно после столь чудесного спасения прямо из немилосердных рук Карабаса — когда оно казалось таким близким! — снова очутиться в этих немилосердных руках! Ибо, очевидно, его поимка — дело уже решённое. Заяц, очевидно, убежал (о том, что Enduro Glide Ultra без нагрузки бежать не может, наш герой, естественно, не знал). А пешкодралом Пьеро — истерзанный, слабый, — успеет пройти разве что пару кварталов, прежде чем его найдут полицейские. Они схватят его, надают пиздов, сломают пару рёбер и в таком виде сдадут Карабасу, который сделает из него фарш. И главное — Мальвина так ничего и не узнает. Она не спасётся от жестокой мести бар Раббаса, Мальвина! Она погибнет, Мальвина! У-у-у-у-уиииии!

Тут Пьеро почувствовал, что на затылок ему что-то каплет, а вообще-то — струячит.

Сначала он подумал, что это какая-нибудь гадость. Но, подняв глаза, он понял, что ошибался. На него лилась чистейшая из биологических субстанций: слёзы.

Плакал заяц. Положив голову на край ямы, он рыдал навзрыд, как Пастернак в феврале.

— Отказ системы… Ошибка пятьсот три… — сигнализировал он сквозь рыдания. — Несистемная ошибка… Бедный я бедный… Плохо… Страшно… Ню-у-у-у-у!

Пьеро вскочил, с чвяком отлепившись от грязи. Яма была неглубокой, до головы зайца можно было дотянуться.

Маленький шахид подпрыгнул и ухватился за крепления седла. Огромная заячья морда оказалась у него над самым лицом.

Он подтянулся и поцеловал зайца в лобик.

— Плохонько мне… — прошептал заяц.

— Зайчик, миленький, — зашептал Пьеро, — ну пожалуйста, ну давай ещё немножко поскачем… Вставай, мой хороший, вставай, мой серенький…

Заяц с усилием подался назад, вытаскивая Пьеро из ямы.

Что произошло с зайцем, понятно. Он попал под воздействие эмо-поля Пьеро.

Дабы больше не возвращаться к этой теме, опишем ситуацию as is, с привлечением данных науки.

Таблица 1. Стандартная классификация базовых паранормальных способностей по Балтимору-Куперу^{176}.

СПОСОБНОСТЬ

Наследуемая Ненаследуемая Распространённая Малораспространённая Редкая

Контролируется субъектом

Няш всех видов (кроме питонского), отвод глаз, биолокация, способности тесла-мутантов Зоны

Эмпатия (апперцептивная), абсолютная память

Эмпатия (ситуативная), телепатия I уровня, приворот, отворот, резистентность к паранорму

Эмпатия (ретроскопическая), телепатия II уровня и выше, психократия, психокинез, атмокинез

Эмоционально стимулируемая

Няш питонов^{177}, проклятия креаклов

Видение ауры, целительство

Эмо-воздействие, резистентность к паранорму, автогения

Телепатия II уровня и выше, Дар предвидения

Химически стимулируемая

Мандалайство^{178}

Резистентность к паранорму, аллюризм, сверхсила

Эмо-воздействие высокого уровня

Дар предвидения

Спонтанная (неконтролируемая)

Введение в блудняк, удодство^{179}, негативное влияние на вероятность (эффект обломинго), перенос негативной вероятности (кенни-эффект)

Чувство опасности (отрицательный дар предвидения), чуйка пролетарская

Эмо-воздействие

Телепатия глубинная, Дар предвидения

Итак, согласно таблице, эмо-воздействие относится к ненаследуемым малораспространённым способностям, требующим эмоциональной и/или химической стимуляции.

Это логически следует из самой сущности эмо-поля: не испытывая эмоций, транслятору просто нечего транслировать. Чем эмоция сильнее и однозначнее, тем легче осуществляется трансляция.

Что касается объёма поля, то его можно увеличить только путём приёма препаратов — например, айса. Тот же Пьеро, будучи под айсом, мог накрывать полем весьма значительную аудиторию.

На текущий момент Пьеро был химически чист, и к тому же с ушибленной головой. Эмо-поле, им сгенерированное, было достаточно скромным — однако зайца оно накрыло. На простодушного (IIQ=42) скакуна эмоции Пьеро произвели сильнейшее впечатление, вырубив целый ряд рефлексов, в т. ч. рефлексы противоугонной системы — что и позволило нашему герою продолжить своё путешествие по ночному городу.

Второй раз Пьеро спешился в тупике имени Брокгауза и Ефрона.

Причина была банальна — это и в самом деле был тупик. Заяц увидел стену и затормозил, на сей раз относительно аккуратно. И встал. Встал намертво. Напрасно Пьеро дёргал его за уши, кричал «заворачивай» и колотил его ногами в грудь. Скакун стоял перед стеной как лист перед травой и бормотал «ошибка пятьсот три, ошибка пятьсот три, запрещение четыреста пятьдесят один» — что маленькому шахиду не говорило ровным счётом ничего.

В конце концов Пьеро спрыгнул с седла вниз. Заяц дёрнулся и заткнулся.

Пьеро подошёл к глухой стене последнего дома. Было темно, только под самой крышей светилось маленькое окошко. Остро воняло мочой разных основ. Похоже, тупик использовался как общественный туалет.

Маленький шахид тоже справил нужду, потом отошёл подальше от вонючего. Присел на корточки, прочно упёрся пятками в холодные плиты мостовой. Он очень устал. На него навалилось деревянное, каменное, свинцовое равнодушие. Не хотелось ничего — ну то есть ничего вообще. Просто сидеть здесь, сидеть и ждать. Ждать, пока найдут.

Заяц, судя по всему, впал в то же состояние. Он сел на задние и застыл, подобно статуе в парке Горького.

Пьеро смотрел на молодой месяц и ни о чём не думал — пока не услышал стихи. Кто-то шёл прямо к нему и негромко читал вслух:

— Это чьё? — лениво, без интереса спросил Пьеро, даже и не надеясь получить ответ.

— Эдуард Лимонов, «Пятый сборник»^{180}, — неожиданно любезно объяснил невидимый. — Когда-то мне нравились его стихи. Ну хорошо ведь написано: «так зачем я тебе от стены, где всегда раздвигали штаны, где воняет безмерно мочой, так зачем я тебе городской». К сожалению, по-русски помню только это. А вот немецкий вариант почему-то запомнился. Хотя, конечно, у Лимонова про родную землю было «бля», а немцы перевели — «шлюха». Ну, им так понятнее. Конкретный народ… был. Н-да. А ты у нас этот самый… ну как тебя? Пьеро? Который похож на мудака?

— Я такой и есть, — сказал Пьеро в порыве самоуничижения.

— Ну, зачем ты на себя наговариваешь? До настоящего мудака тебе ещё расти и расти… Ладно, это всё too old, как говорят педведы.

Невидимка вышел из тени. Это был хомосапый, одетый весьма причудливо — в шляпе-стетсоне, малиновом пиджаке (в неверном ночном свете казавшемся чёрном) и синих брюках (казавшихся белыми). Нос его украшали огромные очки.

— Я Неуловимый Джо, — представился незнакомец. — Надеюсь, ты обо мне что-то слышал.

В другое время Пьеро непременно заинтересовался бы столь удивительной персоной, но сейчас он просто вяло кивнул: да, слышал.

— Тебя я знаю по трём снам, — продолжал Джо. — Один был очень-очень давно, второй — четвёртого декабря. Третий ты увидишь довольно скоро, если всё будет нормально. Помнишь хоть что-нибудь? На спящих лост-эффект не действует.

Пьеро сжал голову руками. Вспоминалась какая-то бурлящая толпа и заполошный крик «Убиииииили!»

— А ещё там пёсик был, — напомнил неизвестный. — Он тебя уестествил…

— Если жив буду, оторву Напси второе ухо, — пообещал Пьеро неизвестно кому и зачем.

— Ну, оторви, дело житейское… А ты, я гляжу, совсем очичибабился. Чего ты тут сидишь?

— Не знаю, — честно сказал Пьеро.

— Знаешь, знаешь. Не держи в себе, — ласково сказал Джо.

Поэт вздохнул, чихнул и начал повесть о своих злоключениях.

Говорил он долго. Заяц шумно дышал в темноте, как бы создавая атмосферу доверия и сопереживания.

— Н-да, — сказал Неуловимый Джо, когда его собеседник иссяк. — Плохи твои дела.

— Хуже не бывает, — уныло согласился Пьеро. — Карабас меня, наверное, уже ищет…

— Не думаю, — процедил Джо. — Он, конечно, крут, но здесь свои порядки. Сейчас он, скорее всего, объясняется с полицией. Искать начнут завтра. Ночью, когда движение мешать не будет. Позовут эмпатов, найдут след ауры. И потихонечку дойдут до того места, где ты спрячешься.

— Ускачу, — сказал Пьеро. Сидеть и ждать полицию ему почему-то расхотелось.

— Никуда ты не ускачешь. Во-первых, тебе нужно есть и спать. Во-вторых, твоему зайцу это тоже нужно. Ты знаешь, что его надо кормить шоколадом? И где ты его возьмёшь? У тебя есть деньги?

Пьеро молчал, подавленный справедливым обвинением.

— Ты вообще-то даже водить не умеешь, — добил Джо. — Это не ты едешь, это тебя заяц несёт. По адресной книжке в своей головёнке. И тебя непременно поймают, если ты не возьмёшься за ум и не будешь слушаться старших. То есть меня.

— Слушаться? — не понял Пьеро.

— Именно. Тебе очень повезло. Наши интересы на данный момент совпадают. Видишь ли, я очень не хочу реализации ветви событий, которую продавливает тентура. Ну, тот вариант, в котором мы с тобой крайний раз пересекались. Так вот, я именно этого очень, очень, очень не хочу. Но до последнего времени думал, что альтернативы нет и придётся сдаваться Алхазу Булатовичу…

— Это кто? — на всякий случай спросил Пьеро.

— Ты его не знаешь. Очень старый человек. Даже старше меня. Я его, правда, пережил… в каком-то смысле. Земля не принимает моих следов, но я по ней, хотя бы хожу. А этот — пирожок с ничем, фантом призрака. Но меньшей сволочью он от этого не стал. Хотя вот это уж точно too old. В смысле — старые дела. Короче. Судя по третьему сну с твоим участием, в тентурепоявилась одна ниточка. Куда она ведёт — не знаю. Но из основной ветви она точно выпадает. И ты на ней — важная персона. Так что я тебе буду какое-то время помогать. Что там с зайцем?

— Не разворачивается, — сказал маленький шахид.

— А не надо быть таким ленивым и нелюбопытным, — строго заметил Неуловимый. — Я вот сколько веков живу, и всегда был в курсе технических новинок. Ща мы твоего скакуна уработаем…

Он подошёл к байку.

— Непонятка четыреста один, — сообщил заяц нехорошим, напряжённым голосом. — Вы не авторизованы. Отойдите от меня. Предупреждение четыреста! — он клацнул зубами.

Джо преспокойно протянул руку к самой пасти могучего зверя и что-то ему показал — небольшое, неказистое.

— Так точно, вашбродь, — внезапно сказал заяц и присел. — Слушаю, вашбродь!

Неуловимый решительно потянул зайца за ухо и начал говорить прямо в ушную дырку. Говорил он долго. Заяц кивал головой, время от времени бормоча что-то невнятное, с постоянным повторением таинственного «вашбродь».

— Садись, — наконец, сказал он Пьеро.

— Что ты ему показал? — спросил поэт, карабкаясь на зверя.

— Маленькую красную книжечку, — объяснил Джо. — Это очень полезная вещь.

— Книжечку? — заинтересовался Пьеро. — О чём она?

— О том, что её владельца надо слушаться, — ответил Неуловимый. — Такие книжечки имеются у сотрудников определённых структур. Они самым поразительным образом действуют на швейцаров, дворников, нищих, сотрудников госучреждений, проституток, извозчиков, педобиров и много на кого ещё. Странно было бы, если бы они не действовали на зайцев.

— Его повернуть бы надо, — сказал Пьеро, ёрзая в седле.

— Ну так поворачивай, — не понял Джо.

— Он не поворачивается, — пожаловался поэт.

— А ты ему прикажи, — посоветовал Неуловимый.

— Повернись! — крикнул Пьеро и подёргал зайца за ухо. Заяц не шевельнулся.

Неуловимый Джо неожиданно хихикнул.

— Ты ему скажи, направо или налево^{181}, — объяснил он. — Он же не понимает.

— Направо! — скомандовал Пьеро.

Заяц дёрнулся, но остался на месте.

— Направо кру-гом! — скомандовал Джо.

На этот раз всё получилось. Заяц даже присел на задние лапы и принял стартовую позу.

— Есть, вашбродь! — доложился он.

— Теперь держись покрепче, — сказал Джо. — Он тебя доставит.

— Куда? — не понял Пьеро.

— Куда надо, — Неуловимый улыбнулся, блеснул зубами в темноте. — Там-то мы и встретимся. А, кстати…

Он снял с головы шляпу и протянул её Пьеро.

— Надень. Пригодится, — очень серьёзно сказал он.

Маленький шахид решил не спорить. Он взял шляпу и нахлобучил её на бошку по самые уши.

— На стаааарт… — протянул Джо. — Внимание… Марш!

Заяц дико заверещал и прыгнул в темноту.

Предупреждение 400- Warning 400 Bad Request. «Вы хотите плохого». Произносится зайцем, когда седок требует от него нарушения правил дорожного движения, безопасности или нравственности.

Непонятка 401- Mistake 401 Unauthorized. «Я вас не знаю». Есть два случая, когда заяц может сказать подобное — или он не признал владельца, или на него пытается сесть посторонний без разрешения владельца.

Запрещение 451- Prohibition 451 Unavailable For Legal Reasons. «Это противозаконно». Произносится, когда от зайца требуют нарушить маркированную границу частного владения или причинить вред другому существу.

Ошибка 503- Error 503 Service Unavailable. «Не обслуживаю». Заяц хочет сказать, что он не может двигаться дальше по непонятной для него самого причине.

Так точно, вашбродь! Слушаю, вашбродь! — недокументированные сообщения.

Пьеро терзался. Сомнения терзали его. Ему казалось, что он забыл что-то важное.

Держась за уши зайца и слушая свист ветра в ушах, он напрягал память. Что-то было, что-то вот только что было, что-то очень существенное. Но что?

Он прокручивал в голове последовательность событий. Вот он лежит на кровати и подслушивает разговор Карабаса с Болотным доктором. Вот он прыгает из окна. Вот он падает на спину зайца. Вот он скачет, вот он падает. Вот он выбирается из ямы и снова скачет. Вот он заезжает в тупик, поссать. Вот он выезжает из тупика. Вот он опять скачет… где, когда, что было-то?

Над головой промелькнула ветка, чуть не сбила шляпу. Поэт пригнулся, обнял заячью голову. От зайца пахло жаркой мокрой шерстью.

Шляпа Пьеро тоже смущала. Он не мог припомнить, откуда она у него. Кажется, где-то подобрал… но зачем надел? Это было неясно. Снимать же её почему-то не хотелось.

Внезапно заяц выпрыгнул куда-то на свет. Мимо побежали высокие фонари, и маленький шахид понял, что он каким-то образом очутился на Тверской. Хотя до сего момента он был абсолютно уверен, что скачет прочь из города, к Мальвине. Ну или не к Мальвине, но прочь из города уж точно.

Напрасно поэт дёргал зайца за уши, орал в ухо команды и вообще суетился. Заяц двигался одному ему ведомым маршрутом.

Когда они проскочили полицейский участок, Пьеро запаниковал. Он бы соскочил, но на такой скорости это было невозможно.

Заяц свернул в переулок, потом в другой. Проскочил через какую-то арку.

Впереди была тёмная глухая стена с чёрным пятном посередине.

В какую-то крохотную долю секунды маленький шахид поднял, что ему пиздец. Заяц или вмажется в стену или затормозит, во втором случае в стену вмажется только Пьеро. В любом случае выжить у него шансов нет.

Страха не было. Наоборот, маленького шахида охватил какой-то самоубийственный восторг. Небытие распахнуло перед ним врата, и он был готов войти в них головой вперёд.

Перед самой стеной заяц припал к земле, отчаянно тормозя и вспахивая асфальт когтями.

А Пьеро лёгкой ласточкой взмыл с седла и полетел прямо в середину чёрного пятна.

Небытия, однако, не случилось. Вместо этого случился удар, грохот, звон, что-то острое посекло Пьеро лицо и плечи и он, кувыркаясь, полетел в темноту. Потом его приложило обо что-то твёрдое и он выключился.

После нескольких секунд бессознанки Пьеро пришёл в себя и осторожно открыл глаза. И прихуел.

На него с непередаваемым изумлением взирала Ева Писториус.

— И что нам теперь делать? — растерянно спросила Львика, глядя Еве пониже крестца.

— Дай подумать, — отозвалась обладательница рыжей попки, ёрзая на своей подстилке и пытаясь открыть зубами бутылку сидра.

Львика искренне не понимала, что происходит. Почему они вообще занялись этим непонятно откуда взявшимся дурацким существом, зачем привезли к себе домой — офис на Пятницкой Львика уже привыкла считать домом — и куда его теперь девать.

У Евы была другая проблема. С одной стороны, она собралась было срочно отправить бэтмена Карабасу. Который сейчас примчится, схватит дезертира и примерно накажет его. А её, Евушку, полюбит ещё сильнее.

С другой стороны… Ева относилась к Пьеро не то чтобы уж совсем нежно, но всё-таки приятельствовала. И отдавать его — бестолкового и несчастного — на расправу Карабасу ей всё-таки не хотелось. То есть нет, не так! С того мига, когда она увидела Пьеро и признала его, ей было абсолютно ясно, что она должнадоставить его к Карабаса. Хотя бы потому, что Карабас увидел бы её секрет у неё в голове, и никогда бы не простил ей того, что она отпустила дезертира, даже не попытавшись его пленить. Но ей не хотелось, чтобы Карабас сильно мучил Пьеро. Ей — по-женски — хотелось бы, чтобы тот его слегка поругал и простил. Сейчас она как раз подбирала слова, чтобы уговорить любимого быть поснисходительнее.

Что касается героя этих размышлений, он вёл себя как сильно ушибленный. Причина тому была в том, что он и был сильно ушибленный. Нет, он вроде как был в сознании — но очень условно. Идти не мог, пришлось укладывать его на спину Львике и тащить наверх. Ева не помнила, кто ей помог уместить неудобного хомосапого на спине подруги — но кто-то явно помог, сама она не справилась бы. Кто-то помог и с извозчиком, и с разгрузкой, и с зайцем этим дурацким… но вот кто? В памяти осталось что-то красное и что-то синее, красное вроде было сверху… или синее сверху? В голове что-то мелькнуло, закрутилось и исчезло — будто вывинтили шуруп. Осталась дырочка, которую тут же и затянуло насущной заботой: как бы всё-таки убедить Карабаса, чтобы он не убил этого дурака сразу?

— М-м-м-м-мнээээ, — промычал Пьеро, пытаясь встать.

— Куда собрался? — Ева осторожно боднула его мордочкой в спину, ожидая, что он тут же и упадёт.

Против ожиданий, он не упал. Наоборот, он осторожненько-осторожненько распрямился. Тощие колени его ходили ходуном, но он стоял.

— У меня была шляпа, — сказал он почти нормальным голосом. — Вот здесь, — он схватился за голову, точнее — за спёкшуюся корку крови и грязи, которая её покрывала. — Где моя шляпа?

— Эй, — обеспокоенно сказала Ева, — с тобой всё в порядке? Какая шляпа? Не было у тебя никакой шляпы!

— Вы забрали шляпу, шляпу мою украли, сраные. обормотки… и одежду мою забрали… и штаны… я тут голый стою… — бормотал тем временем Пьеро, ощупывая себя. Бледная, безволосая кожа его покрылась противными мурашками.

— Мне надо идти… — бубнил маленький шахид, — идти мне надобно, быстро-быстро… Зайчик! Зайчик! — вдруг заорал он так, что у поняшки заложило уши. — Зайчик убежал… — растерянно сказал он. — Это вы его спугнули, засранки!

Львика грозно поднялась со своего места и встала, хлеща себя хвостом по бёдрам.

— Ты как нас назвал? — переспросила она голосом, не предвещающим ничего доброго.

— Львика, не надо! — успела крикнуть Ева, когда Пьеро внезапно метнулся к двери.

Ева прыгнула с места. Пьеро, не оборачиваясь, врезал ей ногой по лицу. Удар был сильным и точным. Ну, почти точным: пятка не достала до носа совсем чуть-чуть. Поняша, не думая, чисто на рефлексах, бросилась на пол, схватила зубами другую ногу маленького шахида и сжала зубы.

Будь Пьеро в форме, всё это кончилось бы для Евы не самым лучшим образом. Но Пьеро не был в форме. У него была разбита — несколько раз! — голова, он был изранен, и наконец, истощён. И всё же включившиеся навыки боевика его не подвели. То, что вбито, уже не выбьешь.

Он не упал. Он не начал вырываться. Он сделал как учили: с силой пропихнул захваченную зубами ногу ещё дальше в рот. Поняша на автомате его открыла. Пьеро освободил ногу, упал, сгруппировавшись, на пол, перекатился. На его исцарапанном лице появилось нехорошее сосредоточенное выражение. Он быстрым движением схватил с пола пустую бутылку и грохнул её о край стола. «Розочка» зловеще блеснула. Ева с опозданием вспомнила всё, что слышала про боевое прошлое поэта.

— Хотите сдать меня Карабасу? — прошипел он злобно и осмысленно. — Выдать! Выдать меня хотите! Авотхуй! Уйду, скобейды, как есть уйду…

Львика уставилась на Пьеро, ловя его взгляд.

— Маленький что ты бегаешь маленький тебе страшно маленький иди к мамочке… — забормотала она майсу.

Пьеро выронил было розочку, но тут же собрался с духом и закрыл лицо руками.

«Плохо» — решила Ева. «Надо было самой». Кого другого Львика бы, может, някнула, но Пьеро в нынешнем своём наадреналиненном состоянии был орешком довольно крепким. Увы, перехватывать чужой няш было нельзя — потенциальная жертва могла и вовсе сорваться с крючка.

Маленький шахид встряхнулся, как мокрый пёс. Осторожненько приоткрыл глаза и начал отступать к двери.

— Львика! — взмолилась Ева. — Напрягись! Включи теплоту!

— А-а-а о-а-ау… — пропела Львика, буравя Пьеро взглядом.

Пьеро замер.

— Львика, голосом! — заорала Писториус.

— Я люблю тебя больше, чем Море, и Небо, и Пение^{182}… — пропела золотистая поняша. — Я люблю тебя дольше, что дней мне дано на земле-е-е…

Пьеро задёргался, пытаясь отвернуться. Но поздно: взгляд его намертво приклеился к зрачкам няши.

— Ты горишь, как звезда — как звезда в тишине отдаления… и твой образ не тонет во снах, ни в волнах, ни во мгле… — голос Львики всё рос, поднимался огромным алым парусом. Ева аж попятилась: такие огромные грации излучала сейчас её подруга.

Ева как бы понимала, что сейчас ей надо бы подобраться к няшимому Пьерику и как следует ёбнуть его по затылку копытом. Но обаяние Львики подействовали и на неё: ей хотелось слушать, слушать, слушать. — хотя вообще-то по жизни она Бальмонта на дух не переносила.

«Да она же за двести может, на драйве-то на своём» — подумалось ей. Мысль не удержалась, смытая голосом.

— Я тебя полюбила нежданно, безумно, отчаянно… — от звукового напора тоненько задребезжало стекло. Этому звону аккомпанировал характерный звук: кто-то с первого этажа — разбуженный охранник, наверное — стучал по трубе, намекая, что можно и потише вообще-то.

— Как я вижу тебя — голос Львики внезапно очень нежным и каким-то золотым, струнным, — как слепой открывает глаза…

Маленький шахид пытался что-то промычать, но горло перехватило, ноги подкосились. Он пал на колени, пал и пополз, оставляя кровавый след — из прокушенной ноги текло. Но он не замечал этого, он вообще не замечал ничего — он плыл, горел и таял одновременно. Член его трепетал, лицо заливали сладкие слёзы. Ибо он уже не мог, он уже истекал, он уже готов был выплеснуться…

Услужающая мышь Перепетуя, закатив глазки, шлёпнулась с евиной шеи на пол…

Ева, собравши волю в хапок, поднялась и осторожненько-осторожненько пошла по стеночке, намереваясь зайти Пьероше за спину…

— И, прозрев, поразится, что в мире изваянность спаяна… — тут Львика превзошла саму себя, тут было уже точно за двести граций …

И вот на этих-то словах про изваянность всех и накрыло.

Накрыло пьеровым эмо-полем,

исполненном бесконечной, безграничной, вселенской любови

любови любови ЛЮБВИ, а-а-а о-а-ау!

страстного порыва

к внезапно-изваянной стрась трась трась трасти

мордасти! мордасти! о! о!

до опиздененья!

сердец и телес единенья!

сердец и телес, даааа! овладетеньки люлю бу бушкой

И тут маленькие лошадки, хомосапый мудила, мышка и ящерок, изнемогая от любви — и желанья насладиться ею вполне -

— кинулись друг на друга, и всё заверте…

— Ну и запашок тут у вас стоит, — Неуловимый Джо неизящно сморщил неизящный нос.

Ева отвела глаза. Львика посмотрела с вызовом. Пьеро сделал равнодушное лицо.

Они сидели всё в той же комнате. Ева вызвала уборщицу, так что тут было прибрано. Хотя для полного благолепия требовался разбор стола, возвращение на место оторванной шторы и влажная уборка. Ева отложила всё это на потом. Сначала нужно было понять, как теперь жить — в особенности с Карабасом.

— Я рассчитывал, что ты хотя бы поспишь, — сказал Джо, глядя на Пьеро.

— Да я поспал, — ответил Пьеро. — Там, за дверью. Там диванчик есть. А нельзя было как-нибудь по-другому?

— Вообще, конечно, нехорошо получилось, — признал Джо. — Но у меня не было выбора.

— Как ты меня вообще нашёл? — спросил Пьеро.

— Гм… Видишь ли, дорогой мой Пиэрий, я знал, что сегодня случится. Ну, в общих чертах. Мне об этом рассказал один осведомлённый товарищ. Во сне. У нас с ним вообще получился содержательный обмен мнениями.

Пьеро понял, о ком идёт речь.

— Когда? — просто спросил он.

— По моему личному календарю, я видел этот сон неделю назад. По твоему — это какое-то близкое будущее. Насколько я понимаю, в этот момент ты будешь находиться уже не здесь.

— С Мальвиной? — встрепенулся Пьеро.

— Насколько я понимаю, да, но не только. Там у вас соберётся какая-то странная компания… Впрочем, неважно. В общем и целом. То, что я тебя повстречаю у зассаной стены, я знал. Собственно, оно-то тебе и приснилось. Место приметное, я его запомнил. И успел найти. Просто методично обошёл все тупики неподалёку от «Интуриста». А вот места второго рандеву я не знал. Пришлось выяснять у зайца.

— А как? — заинтересовался Пьеро. — Я думал, он просто так бежит куда-то…

— Просто так, — заметил Джо, — никто никуда не бежит. Заяц существо глупое и подневольное. Он бежал ни абы куда, а по списку адресов, который был у него в голове. Он мне их и рассказал. Как обладателю красной книжечки. Впрочем, про это тебе знать не обязательно… В общем, предыдущий хозяин зайца ему дал маршрут. Сначала до тупика, потом ещё в одно место, а потом в эти самые «Кошки». Вот по этому маршруту он и бегал. Хорошо, что то место было далеко, а то бы я не успел.

— А в тупик-то зачем? — не понял Пьеро.

— А вот за этим, — Джо достал маленький стеклянный пузырёк и протянул его поэту. — Там и купил. Дилер, правда, конскую цену постаиил, но я богатенький. Вот, бери. Продукт, конечно, не тораборский… но вроде не бодяжный.

Пьеро внимательно посмотрел пузырёк на просвет.

— Это то, о чём я думаю? — спросил он, осторожно показывая глазами на Львику. Та заметила.

— Да пробовала я, — призналась она. — Думала, обаяния прибавит. Оказалось — ни-фи-га. Ну, пару песенок я под этим делом сочинила. Потом кто-то маме стуканул. Крику-то было… Ай-ай-а, единственная дочка снаркоманилась. Хотя айс вообще не наркотик.

Пьеро покрутил пузырёк в руке, растерянно похлопал себя по голым плечам.

— А, тебя ещё одеть надо… — протянул Джо. — Львика, я тебя могу о чём-то попросить?

— Да пожалуйста, — золотистая поняшка слегка потянулась.

— Видишь ли, я отсюда выйти не могу. Вы забудете, что я здесь был, придётся снова представляться, это долго и ни к чему. Можешь очень быстро спуститься вниз и взять какую-нибудь шмотку у охранника? Он вроде горилла по основе? Попроси рубашку. Гориллы внутренние карманы любят, это будет самое оно. Только очень быстро! Справишься?

Львика не стала кобениться и выскочила за дверь. Копыта застучали по паркету.

— Ещё шляпа какая-то была… — вспомнил Пьеро.

— Это я тебе дал. Чтобы ты, если опять упадёшь или из седла вывалишься, не так сильно ушибся. Кажись, помогло.

— Совершенно не помню, куда она девалась, — пожаловался Пьеро.

— Очень жаль. Я тоже к ней привык. Ничего, украду другую, — Джо вздохнул. — Как же мне иногда хочется приобрести что-нибудь законно, честно и благородно… Хотя вот айс я купил честно. Но сам продукт…

Снизу донёсся голос Львики и бурчание охранника.

— Где-то минута, — озабоченно сказал Неуловимый. — Ч-чёрт, никогда не угадаешь с этим лостом. Одних сразу накрывает, другие минут десять помнят… От основы многое зависит. Интересно, как с пони…

— Всё это очень мило, — перебила Ева. — Но мне-то что делать? Карабас всё узнает. И получится, что я помогла дезертиру… и ещё с ним потом это самое… — она смутилась.

— Тоже мне проблема, — заметил Пьеро.

— Вообще, конечно, Карабасу что-то за это полагается, хотя бы чисто символически, — задумчиво произнёс Неуловимый. — Тентуратакое любит… Пожалуй, сделаю ему какую-нибудь мелкую любезность.

Влетела запыхавшаяся Львика, таща в зубах что-то длинное и белое.

— Ффух! — сказала она, роняя тряпку. — Успела. Вроде всех помню. Одевайся, — сказала она Пьеро.

Тот поднял хламиду, брезгливо понюхал.

— Потный какой-то у вас охранник, — сказал он.

— От тебя тоже не розами пахнет, знаешь ли, — отбрила поняшка.

Пьеро понюхал левую руку, потом правую. Потом занюхнул свою подмышку.

— Как странно, — сказал он. — Левая рука пахнет вроде тобой. А правая — Евой. А вот под мышкой неопределённость какая-то…

— Да хватит уже! — Ева сказала это несколько более нервно, чем того требовала ситуация. — Одевайся и вперёд!

Пьеро нырнул в рубаху, задёргался в ней, как в мешке, ища горло и рукава.

— А насчёт того, о чём ты говорила, Ева, я думаю так. — Неуловимый Джо посмотрел на поняш слегка укоризненно. — Мне кажется, девочки, вам лучше обо всём забыть. Ну, про разговор со мной вы точно забудете, лост-эффект. Что касается остального… Львика, ты случайно не компаньонка Ордена Охотниц Вондерленда?

— Почему случайно? — даже немного обиделась Львика. — Меня мама сама принимала.

— То есть как убирать память, тебя учили? Сама делала? — продолжал допытываться Джо. — А граций у тебя хватит?

— Если без сопротивления, то всё нормально получается, — ответила Львика.

— Тогда почисти Еве голову. Справишься?

— Вы это о чём? — Ева закрутила головой.

— Ева, — строго сказал Джо. — Ты хочешь, чтобы Карабас ничего не узнал? Ну, в смысле, о Пьеро и всем таком прочем?

— Да ещё бы, — сказала поняша.

— Ну вот мы о том, — сказал Джо. — Доверься нам. Только сначала разберусь с этим зайцем дурацким.

— Я им управлять не умею, — забеспокоился Пьеро.

— Разберёмся. План такой. Сейчас я тебя спрячу. Возьму зайца в повод, доведу до одного места. Пока ты со мной, тебя никто не запомнит. Ауры тоже не останется. А сейчас давайте с девочками всё решим. Львика, вы там с Евой пошепчитесь. Ты знаешь, что надо делать? Граций хватит?

— Да знаю я, — отозвалась золотистая. — Ева, мне придётся тебя немножечко някнуть, извини.

Ева легла на подстилку и постаралась расслабиться. Львика легла рядом, прижалась к евиному телу.

— Закрой глазки и слушай внимательно, — затянула она, — слушай внимательно…

— Иди, — скомандовал Джо Пьеро. — Ты же не хочешь, чтобы тебя заняшили? Вон отсюда быстро.

Пьеро, путаясь в рубахе — она свисала ниже колен — скрылся за дверью.

— Не о чем беспокоиться, ничего не было, не было, — пела Львика, — всё что тебя тревожит, всё что беспокоит насчёт той ночи беспокоит — ничего не было… только глупый сон… глупый сон… глупый сон… сон забудется… можешь спать… можешь спать… спать…

Ева всхрапнула и засопела.

— А как со мной? — Львика подняла глаза на Неуловимого Джо.

Тот потрогал себя за нос и поправил очки.

— Ты не дура, — сказал он, наконец. — Рассказывать кому-то — не в твоих интересах. Встречаться с Карабасом тебе и раньше было незачем, а теперь и подавно. Хотя если встретишься — он в твоей голове вряд ли будет рыться. Тем более, воспоминания у тебя будут в очень больших дырках. Не могу дать хорошего совета — всё равно не запомнишь. Всё, побегу, пока Пьеро меня не позабыл.

— Подожди, — попросила Львика. — Скажи… кто меня завернул в портьеру? И поставил Антокольского?

— Я, — сказал Джо. — Я заглядывал… с утречка. Вы уже все спали. Ты лежала на сквозняке. Я закрыл окно и тебя закутал. И пластинку поставил. Мне это показалось… забавным, наверное.

— Спасидо, — сказала Львика. — И больше ничего не было? Ну, в смысле?

— Ты всё равно забудешь, — ответил Джо. — Ладно, скажу. Мне это и в голову не пришло. Я человек. Я не могу делать это с тем, что ходит на четырёх ногах.

Львике — совершенно неожиданно — стало обидно. Подумав секунды полторы, она поняла, что ей оченьобидно.

— А нас в школе учили, — сказала она грустно, — что в древности люди любили лошадей. А лошади любили людей. Это всё неправда?

— Нет, правда, но… — Джо щёлкнул пальцами, — не в этом же смысле!

— Карабас любит Еву, — сказала Львика. — Именно в этом смысле. А он тоже человек. Может, вам просто девушки не нравятся?

Джо захохотал. От хохота него свалилась шляпа, и Львика увидела его большую, блестящую лысину.

— Меня назвали пидарасом… — фыркал он, — потому что я… не трахнул лошадь… Львика, прости, я побегу. А то Пьерика лостом накроет.

— Знаешь, — сказала Ева, ища в темноте львикино ухо, — мне тут недавно приснился совершенно дурацкий сон. Прикинь, будто твой Бантик моей мышке… — она, наконец, ухо нашла и договорила уже в него.

— Да ну тебя, — сказала сонная Львика. — Глупости какие. Эта твоя Перепетуя от Бантика прячется. А чего от него прятаться-то, я не знаю? У него ещё лапка не отросла.

— Может, забить его? — предложила Ева.

— Да ну, я привыкла, не люблю менять мелких… А ещё чего тебе снилось?

— Дурь всякая. Сама не знаю, почему вспомнилось. Что-то мы делали… Почему-то Пьеро с нами был. Помнишь, я рассказывала? Этот, который от Карабаса сбежал?

— А что, он тебе нравился? — голос Львики был сонным, тяжёлым.

— Да нет, не очень… Вот я и удивляюсь, надо же. Надо бы почаще у Карика бывать… Нехорошо ему без меня-то… Эй, ты меня слушаешь?

Спящая Львика сладко шмыгнула носом.