Золото твоих глаз, небо её кудрей

Действие сорок третье. Амарилло, или Древняя электроника терпит поражение от ласковых глаз

20 декабря 312 года о. Х. Директория, ул. Пятницкая, д. 31 стр. 2. Второй этаж, кабинет 201.

Сurrent mood: careful/заботливое

Сurrent music: см. ниже

Ева Писториус — Карабасу бар Раббасу. Частное письмо. Черновик

Выкинь всю эту херню, Фрида

Ева Писториус — Львике Поклонской Софт-Пауэр amp; Частное письмо. Черновик

Фрида, всё это выкинь

— И много она такого написала? — спросил Карабас, дочитав до конца. Вообще-то ответ был у Львики в голове. Но он знал (оттуда же), что Львика не любит, когда ей смотрят в голову. И тем более, когда это демонстрируют. Поэтому Карабас проявил вежливость телепата — дождался ответа словами.

— Полная мусорка, — вздохнула Львика. — Она всю ночь эти письма сочиняла. Так и не сочинила. И ушла. Лэсси рвёт и мечет, — добавила она.

Они расположились в карабасовом гостиничном номере. Карабас восседал на белом кожаном диване, пони устроилась на ковре. Больше никого не было. Карабас остался в одиночестве. Пьеро бежал, Напси погиб, Арлекин завёл себе нескольких состоятельных любовников и жил у них, предаваясь любимому пороку. Но раввин не особенно скучал по обществу: сейчас ему никто не был нужен. Кроме Евы Писториус. Вот её-то ему и не хватало.

Ева Писториус пропала третьего января. Ну то есть как пропала. Львика проснулась и подруги не нашла. Не было также и мышей. Сначала она думала, что Писториус с утра пораньше ускакала по делам. Однако и вечером она не вернулась. Львика улеглась спать у неё, думая, что завтра проснётся рядом с ней.

Ночью Львику растолкала Лэсси — оказывается, большая стая джигурды прорвалась в Город, нужно было срочно отработать эту тему. Евы не было. Львика и Лэсси вдвоём кое-как справились, но сама по себе неявка напарницы на выход было чем-то из ряда вон выходящим. Львика предположила, что Ева у Карабаса и там предаётся любви, забыв о долге. Разъярённая Лэсси отправилась было к раввину, незаметно проникла в номер — и нашла бар Раббаса спящим на диване. И он был один, совсем один.

Выйти черепаха не смогла: раввин проснулся и Лэсси парализовал. Рерих, впрочем, не испугалась и предоставила Карабасу все необходимые объяснения в мысленном виде. Карабас её освободил, они поговорили, после чего раввин снялся с места и сам поехал на Пятницкую, разговаривать со Львикой. На Пятницкой его встретил неприветливый охранник и запертый на ключ кабинет. Экспресс-осмотр голов сотрудников выявил следующее: Львика здесь была, потом куда-то ушла. Причём ушла в расстроенных чувствах.

Карабас встревожился уже всерьёз. Исчезновение обеих поняш могло быть делом чьих-то рук, лап или хелицер. Дела в Городе творились нехорошие, скверные.

Он отправил бэтмена к Лэсси с кратким изложением ситуации. Та ответила, что сейчас она задействовала свою личную агентурную сеть и ждёт результатов. Раввин немного успокоился: он понимал, что Лэсси — профи. Так что он решил подождать до вечера, а сам занялся своим основным делом. То есть поисками пропавшего доктора Карло Коллоди.

К сожалению, его усилия никак не давали резултьата. Всё, что удалось выяснить — что доктор Коллоди был направлен непонятно куда личным решением Нефритового Сокровища, ныне покойного. Что-то, наверное, знал бывший губернатор Пендельшванц. Но он исчез с концами: никто и понятия не имел, куда он смылся. Карабас пересёкся и с Лэсси Рерих (тогда — в первый раз) и убедился, что в её голову стучаться бесполезно — она была очень сильной менталисткой и всё время держалась настороже.

Однако же раввин разведал — подпоив институтского завхоза-дикообраза, на которого вышел благодаря сверчку — что за пять дней до смерти Семнадцать Дюймов подписал выдачу третьим лицам ценнейшего дохомокостного оборудования. На вопрос завхоза, кому оно предназначено, цилинь буркнул — «в экспедицию». Больше ничего завхоз не знал, но это была хоть какая-то зацепка.

На четвёртое января Карабас наметил несколько встреч с разными существами. Отменять он ничего не стал, все рандеву провёл. Результатов было ноль. Карабас плюнул и поехал в участок к Тамбовскому. Какового и припряг искать пропавших поняш.

После эпичного провала с Пьеро Карабас поставил вопрос так, что Тамбовский ему должен по жизни. Тамбовскому такой постанов категорически не нравился, но Карабас умел убеждать. Так что волчара, свою судьбу хуя и бля^{300}, задействовал своих доносчиков. И, как ни странно, оказался успешнее Лэсси. Какой-то мелкий сучилыш-пыщеклюзик стуканул, что в питейном заведении «Зацапа и Пастекваска» видели поняшу с львиным хвостом. Тамбовский послал Карабасу бэтмена. Раввин поспешил в бар. И Львику там нашёл. Пьяную, в порванной попонке, рыдающую у стойки. Львика не давала себя увезти и даже попыталась его някнуть. Карабас оказался сильнее и принудил идти с собой. Привёз в номер, заставил проблеваться, а потом устроил ей ускоренную детоксикацию, форсировав выработку алкогольдегидрогеназы. После чего девушка пришла в себя, умылась и привела себя в порядок. После чего сказала, что Ева, оказывается, бросила их обоих и ушла навсегда. И показала Карабасу бумажки, извлечённые из евиной мусорной корзины.

— Всё-таки это очень странно, — сказал Карабас, откладывая в сторону оба письма. — Насколько я знаю Еву, она не легкомысленная. У неё есть чувство долга. Она могла расстаться со мной или с вами — в личном плане. Но оставить вас наедине с электоратом? Это на неё не похоже.

— Вот и я тоже так думала, — грустно сказала Львика. — Скобейда, голова раскалывается… У вас тут нет ничего? В смысле — чего-нибудь? — она подняла глаза на раввина.

— Да понял я, понял, — сказал Карабас, вставая. — Сейчас принесу.

— Как, холодненькое? — Львика вытянула шею.

— Нормальное, — буркнул раввин, открывая холодильник и доставая оттуда пиво. — Из кастрюли вас устроит? Полоскательницы у меня нет.

— Да я и так могу, — сказала поняша, открывая зубами пробку.

— Полегчало? — осведомился Карабас, наливая себе в кружку.

— Уффффф. Что-то я перебрала, — самокритично заметила Львика, слизывая пену с губ. — Я всё думаю, куда она могла пойти.

— А что там с кровью? — спросил Карабас.

Львика посмотрела на него с неудовольствием.

— Я знаю, что вы телепат, — сказала она. — И мне это не очень-то нравится.

— Уж простите, — сказал Карабас. — Но я беспокоюсь.

— А я тут что, хвостом машу и песни пою? — огрызнулась поняша.

— Какая-то песня у вас в голове вертится, — заметил раввин. — My pony and me, вот это.

— А, песня… Ну да, песня. Давайте лучше про кровь. На полу были пятнышки. Засохшие. Я не эмпат, но на красное вино это было не похоже. Вот я и думаю. У неё тяжёлое детство было, вы же знаете. Может, сокро… — она осеклась.

— Сокровище, — договорил раввин. — Вы же её так зовёте?

— Тогда вы и про чудовище знаете? — подозрительно спросила пони.

— Ну в общем да, — признал Карабас. — Сразу говорю: меня эти дела не касаются. Так что давайте договоримся так. Найтмер Блэкмун — легендарный персонаж эквестрийской истории. Вы к нему никакого отношения не имеете. Для меня вы — дочь Верховной Обаятельницы. Всё.

— М-м-м… ну и хорошо. — в голосе Львики, однако, проскользнуло лёгкое разочарование. — Ну вот я и думаю: может, она… ну это самое?

— Насчёт суицида — вряд ли… — протянул раввин. — Хотя… О дьявол! Ну конечно!

— О кто? — не поняла поняша.

Карабас вытянул руку и сделал жест, призывающий к молчанию. Закрыл глаза и просидел так минуты три.

— Львика, извините за нескромную просьбу, — наконец, сказал он. — Вы не могли бы припомнить последнюю близость с Евой? Это может быть важным.

Поняша закрыла глаза, хвост её нервно задёргался.

— Понятно, — сказал раввин. — Значит, в тот момент вы были нетрезвы?

— Мы обе набрались, — самокритично сказала Львика.

— И к тому же вы были простужены? Вы чувствовали евин запах? Нет? Или всё-таки что-то было? Кровью не пахло?

Львика неожиданно сильно стукнула себя хвостом по бедру.

— Скобейда! — сказала она досадливо. — У неё же эти дела… Когда же у неё последний раз было…

— Семнадцатого октября, — Карабас провёл рукой по бороде, вспоминая. — Она в лёжку была, живот прихватило. Я её лечил.

— А цикл у неё сорок четыре дня, — оживилась Львика. — Сорок четыре — сорок пять, вот как-то так. Вот это я точно помню. Но вообще-то у неё за неделю начинается, — вспомнила она. — Я бы заметила.

— Уже не начинается, — ухмыльнулся раввин. — Я её от этого вылечил. Сорок четыре дня… Вроде на Новый Год выпадает. Но всякие стрессы, плюс моё лечение…

— То есть у неё что, ПМС? — догадалась, наконец, Львика.

— Не только, — Карабас задумчиво накручивал пейс на палец. — Хотя и это тоже. Отсюда истерика и кровь на полу. Но проблема не в этом. Ева действительно верная. И любить нас двоих не сможет. Так что вопрос нужно как-то решать. Но сначала надо её найти.

— Так значит, месячные… Аптека! — Львика вскочила. — Она точно была в какой-то аптеке. Она же панацин хапками жрёт. И тампоны! Бантик! Ко мне! Быстро! Вы не могли бы меня одеть?

Карабас накинул на поняшу попонку, водрузил на себя шляпу и устремился.

На улице они столкнулись нос к носу с Лэсси, с двумя бэтменами на плечах. Тратить время на разговоры не стали: черепаха быстро прокрутила перед раввином всю информацию на текущий момент. Её было немного. Поиски ничего не дали. Евы не было нигде — даже в полиции. Маленькая лошадка как сквозь землю провалилась.

Идею насчёт аптеки Лэсси восприняла сразу и тут же отправила бэтменов с указаниями. После чего все трое, не тратя времени, пошли в ближайший аптекарский киоск.

Нужное место обнаруждили через час. Нашёлся свидетель, который видел поняшу на Моховой. Там же находилась аптека «Бiла кiшка», недавно открытая семейством упырей-гомеопатов, съехавших из Зоны поближе к цивилизации. Известна была апрека богатым ассортиментом всяких средств от кровотечения, обезболивающими травками и огромными набором тампонов, прокладок и менструальных чашечек. Ева просто не могла миновать это место.

Лэсси тормознула тарантас, щёлкнула зубами перед носом кучера и сама заняла его место. Першероны несли молча и быстро. Карабас волновался, кусал бороду. Львика нервно стучала хвостом о дерево.

«Бiла кiшка» оказалась уютным двухэтажным домиком, крытым черепицей. Внутри было всё как в аптеке — вертящиеся этажерки со скляночками, длинные полки с посудой вида диковинного, а также длинный прилавок. За прилавком стоял молодой чернявый упырь в вышитой рубахе и трепался с маммилярией в глиняном горшке. Маммилярия жаловалась на погоду и выпрашивала для себя эмалированную посудину.

Лэсси бросилась к прилавку, посмотрела на маммилярию со значением (та заткнулась) и спросила у упыря, видел ли он здесь поняшу.

— Яка така поняша? — нарочито медленно, как бы сплёвывая слова, загундосил упырь. — Мы такых не знаемо…

Тут он внезапно выпучил глаза и захрипел: это Карабас, ознакомившись с содержимым его башки, передавил ему дыхалку.

— Они её похитили. Туда, — быстро проговорил он, показывая на занавешенный угол зала. И бросился первым.

Там оказалась лестница, ведущая на второй этаж.

Верхняя комната была тёмной и неуютной. Окно закрывала простыня, сквозь которую едва-едва пробивались солнечные лучи. Остро пахло нашатырным спиртом, ландышевыми каплями и кровью.

Среди поломанной мебели на джутовом матрасе лежала Ева. На голове у неё был полотняный мешок со свисающими тесёмочками, передние ноги замотаны верёвкой, А рядом с ней пристроился белый, как лунь, старик-упырь. Кровососущий орган его находился у поняши под хвостом.

Услышав шум, старик жидко хлюпнул кровососью и оглянулся. Увидел Лэсси с открытой пастью, надвигающегося Карабаса, и в ужасе заголосил на упырином:

— Ни! Ни! Я ничого не робыв! Всього лише килька крапель! Килька крапель!

Карабас склонился над Евой. Она была жива, ровно дышала — но спала.

— Что вы ей дали? — почти спокойно спросил раввин. Но в голосе у него было что-то такое, что старый упырь забился в угол и сказал что-то вроде «ва-ва-ва». Раввин, однако ж, понял — поскольку смотрел сквозь голову.

— Снотворное, — сказал он. — Какой-то новый препарат. Думает, что антидота к нему нет.

— Это мы ещё посмотрим, — сквозь зубы сказала Лэсси, освобождая Еву от пут.

Львика, с трудом забравшаяся по узкой лесенке, очумело вертела головой.

— Что они с ней сделали? — наконец, спросила она.

— Усыпили. Гурман хуев, — зло, но уже без ярости ответил раввин, кивая на съёжившегося старикашку. — Еву отнесём вниз, а там разберёмся с этими гавриками.

Насчёт «отнесём» Карабас погорячился. Спящая поняша дёргалась, мумукала и лягалась. В конце концов раввин взял Еву на руки и осторожно спустился на первый этаж. Львика и Лэсси спустились следом, гоня перед собой дедушку-упыря.

На первом этаже молодой смог продышаться и прийти в себя. Он сидел на полу, массируя горло. Маммилярия орала и требовала, чтобы он немедленно вызвал полицию. Карабас взял горшок с болтливым растением и метнул его в угол. Горшок разбился, кактус тоже поломался. Зато стало тихо.

— Рассказывайте всё, тварюки суклатыжие, — сказал раввин, выкручивая старику щупло. Молодого он просто отоварил по рёбрам.

Упыри разрыдались и заговорили.

Выяснилось следующее. Аптекарская семейка, помимо легального бизнеса, занималась ещё и тайным. А именно — выполняла заказы разного рода кровососущих существ. Кровь упыри добывали из клиентов аптеки, под видом экспресс-анализов и целебных кровопусканий. Основными покупателями были инсекты, нетопыри, зяблики и росянки. В «Кiшке» можно было заказать и получить практически всё — начиная от венозной крови отарка и кончая менстрой юной профурсетки. Дело было только в деньгах и времени.

Менструальная кровь особенно ценилась. Ароматная, тёмная, несвёртывающаяся, богатая ферментами жидкость считалась среди кровососов редким деликатесом. Продавали её чуть ли не по каплям. Неудивительно, что по этой тематике упыри специализировались особо. При этом владелец заведения и сам обожал менструальные выделения — по каковой причине охотно лечил самок от чрезмерных кровоизлияний старым народным методом отсасывания. Некоторым даже нравилось.

Когда в магазин пришла Ева, старый хрыч чуть с ума не сошёл — так волшебно от неё пахло. В другое время он бы её, наверное, как-нибудь уговорил. Но Писториус была в очень дурном настроении и никакие намёки на «старые народные методы» на неё не действовали. Старик аж заколдобился и угорел по ней. И пошёл на преступление. Не в силах расстаться с источником волшебного нектара, старик заварил ей успокаивающего чая, в который вбухал ядрёную дозу новомодного снотворного. Дозу он не рассчитал. Но не сильно огорчился, а понёс лошадку наверх — посасывать её писечку. Что будет, когда Ева проснётся — или когда её найдут — он даже и не подумал, настолько его пропёрло.

— Ну зрозумийте ж, — убеждал он Карабаса, потрясая кровососью. — Якый дивный напой! Скильки млости! Яка консистенция! Який же колир! Я ж тонций поциновувач! Я б николи соби не пробачыв бы! Який аромат! Який смак! Це неописуемо!

Карабас слушал эти излияния без сочувствия. Старик со своими восторгами был жалок, смешон и некошерен. К тому же он посягнул на любимое Карабасом существо. Он переглянулся с Лэсси и обменялся с ней парой мыслей. После чего встал и сказал, что они с Львикой сейчас привезут спящую поняшу на Пятницкую, а там будут ждать, пока она проснётся.

На прощание он пожелал черепашке приятного аппетита.

Львика отправилась по делам. Вернувшись — уже затемно — она обнаружила Карабаса, устроившегося на полу возле спящей Евы и тихонько подрёмывающего. Пейсы свисали на грудь, из бороды раздавалось побулькивание — такое, какое бывает, когда крупный мужчина спит в неудобной позе.

«Бедненький» — невольно подумалось Львике.

Воистину, страшна женская жалость, даже невольная! И более того, невольная — она самая опасная! Опасаются её даже ангелы ада, не говоря уже о всех прочих — в том числе богомолах, коацерватах, нейронах, лептонах, заебонах и мунафиках, а также и всяких прочих разных^{301}. Ибо всё сущее ведает: сначала баба тебя жалеет, потом кормит, потом обогревает, потом поебушечки, а потом у тебя трое детей, ипотека и холодный борщ вместо стейка и компот вместо бургундского. А крыла твои ангельские аккуратно ампутированы, ощипаны и намертво вмаринованы в известковый уксус. Ах! — для того ли ты жил? Ой что? Не для того, говоришь теперь ты? Вот то-то и оно-то! И это ведь ещё не самый плохой вариант! А в плохом варианте — ты лежишь с разбитым черепом в какой-нибудь канаве, а твои мёртвые глаза кто-нибудь да выклёвывает. Или выедает.

Ну сами посудите, батенька (это, если помните, я так обращаюсь к почтенному читателю, ежели он не дама — а ежели вдруг дама, то см. примечание к Действию Одиннадцатому Второго Тома данного сочинения) — сколько есть тому примеров!

Вот, например, британский рыцарь и сэр Ланцелот Озёрный. Был он рябой, тонкошеий и некондиционный^{302}. Королева Гвиневра, на это взирая, подумала — «бедненький!» А дальше — начались все дела: обогрела, накормила и приблизила к себе, изменив своему законному мужу, королю Артуру. От этого произошло огромное количество несчастий, включая такой момент, как воистину хамское деяние сэра Мордеда^{303}, незаконного сына Артура, который вместе с двенадцатью рыцарями ворвался в покои Гвиневры прямо во время поебушечек. Отчего Ланцелот сильно расстроился и убил почти всех ворвавшихся, но всё-таки не всех, что жаль — ибо из-за того началась всякая хуйня, кончившаяся тем, что все умерли, и прежде всего рыцарь и сэр Ланцелот. Ну разве это не говно какое-то?

А вот ещё такое. Жила на острове Эзе (а может, на Энарии или Меонии) некая колдунья Кирка, более известная как Цирцея. Она в своё время пожалела царя авзонов Пика, потому что он был царь авзонов, а быть царём авзонов очень тяжело и безрадостно. Тот, предчувствуя, чем всё кончится, попытался от неё сдристнуть куда-нибудь от её жалости, но она его нашла и превратила в дятла. В дятла, блядь! И на этом не остановилась, а сделала его самкой-дятлихой с огромными сиськами, которыми ему пришлось кормить основателей древнего Рима, Ромула и Рема. Ну разве не гадство это?

И это ещё не всё! Несколько позже та же самая Цирцея пожалела Одиссея, которого занесло на её дурацкий остров вместе с кораблём. Естественно, и он, и вся команда оголодали, отощали и запаршивели в странствиях. Так вот, этой Цирцее стало их так жалко, что она обратила всю команду в свиней, дабы они откормились, а Одиссея забрала к себе и много лет трахала, особенно мозг его. В конце концов бедолага не выдержал и попросил его отпустить ну хоть куда-нибудь. Так что же? Цирцея отправила его прямиком в ад! В адский ад! Бля буду — в самый адище! Якобы порешать какие-то вопросы с Тиресием (этот самый Тиресий был вещим, ну как наш Вещий Олег, например). Не, ну вы представляете? Это вообще как называется?

А бывали и противоположные ситуации. Вот, скажем, в старые времена был на венецианской службе такой мулатик, Отелло звали его. Был он, как и все мулатики, чрезвычайно пиздлив и любил прихвастнуть. И рассказывал всем и каждому о своих похождениях, опасностях и мучениях (в основном придуманных, вы же понимаете). Эти рассказы услышала некая девица Дездемона, и они ей очень понравились. И чем всё это кончилось? Она его за муки полюбила, а он её за состраданье к ним. Дальше там было много всего, но в итоге этот мазафака её задушил. Представляете, какой эксцесс? Вот прямо так и задушил! Ну а если бы она в своё время не подумала однажды «бедненький» — небось, жива бы осталась.

Хотя…

Хотя не всё так однозначно! Вот тоже был реальный случай. Жила в Германии честная добрая девушка. Звали её Ева, прям как нашу героиню. Познакомилась она с молодым ефрейтором, добрым честным немцем. Была у того парня беда — из-за газовой атаки всё лицо у него было в прыщах, совершенно ужасных. Так что все его презирали, гнушались и плевались от него. Даже имя его — а звали его Гитлер — стало ругательным и ненавистным. Но Ева его пожалела, вступила с ним в интимно-половую связь, а прыщи исцелила поцелуями. И её ефрейтор стал до того милым да пригожим, что все немки (и даже их мужья) его полюбили до беспамятства. И сделали вождём нации. Но он всё равно любил только свою Евушку и ни на кого её не променял. И что б вы думали? Они прожили интересную, насыщенную жизнь и умерли в один день. По причинам, не связанным с семейными неурядицами.

В общем, тут всё сложно. Вот что я вам скажу, батенька: сложно тут всё! непросто тут всё! Так что думайте, батенька, своей головушкой. И в случае чего — действуйте по обстановке.

Карабас поднял голову и посмотрел на Львику мутным, нерадостным взором.

— Она не проснулась? — спросила поняша, хотя знала ответ.

— Нет ещё, — вздохнул раввин. — Я жду. И дальше ждать буду.

— Можно? — поняша не закончила, но Карабас понял и подвинулся. Львика улеглась на образовавшееся место.

Она лежала и слушала дыхание любимой, смешивающееся с тяжёлыми вздохами раввина. И чувства её были смутными и странными, как тучи-облака.

— Львика, — внезапно нарушил молчание Карабас. — Вы думали про какую-то песню. Ну вот это — pony and me. Вы не могли бы её спеть?

— Спеть? Сейчас? — удивилась поняша.

— Ну да. Мне хочется её услышать. Самому, а не так, как она у вас в голове звучит.

— Ну… вообще-то это очень личное… — пони сделала смущённую мордочку, на которой безо всякой телепатии читалось «попроси меня ещё раз».

— Я очень прошу, — сказал раввин.

— Песня древняя, — принялась объяснять Львика. — Меня один жеребец научил. С нашей конюшни. Он в тот день совсем замученный был. Трахнуть меня не смог. Вместо этого спел.

— Типично мужское поведение, — усмехнулся Карабас.

— Он говорил, что песню какой-то бык сочинил. Он любил пони, а она его тоже полюбила, хотя он и самец. Ну и вот. Мне понравилось. Мы её с нашим сокровищем пели на два голоса…. Ну давайте, что-ли. Подыграть сможете?

Карабас посмотрел в угол, где стояло, покрываясь пылью, банджо Напси.

— Мелодию вспомните, без слов? — спросил он, зажмурился на сосредоточился. — Ага, понятно, — он протянул руку к банджо, взял пару аккордов.

— Кх-кх… The sun is sinking in the west… The cattle go down to the stream… — начала поняша, прокашлявшись.

— The redwing settles in the nest, It's time for a cowboy to dream, — подхватил раввин, ударив по струнам. — Кстати, — остановился он, — а cowboy — это что такое?

— Коровий самец, — с неудовольствием прервалась пони. — Ну бык то есть. Молодой, в смысле, — добавила она.

— Понятно, спасибо, — вежливо сказал раввин и продолжил:

— Purple light in the canyons that's where I long to be with my three good companions — just my rifle, pony and me… my rifle, pony and me…

— My rifle, pony and mе! — хором спели оба. Пони почему-то хихикнула.

— Гм? — Карабас не мог скрыть удивления. — А почему вы считаете, что rifle — это ствол? Ну, в этом смысле?

— А что же ещё? — не поняла поняша. — У быка же есть ствол. Он такой… ну, рельефный. В смысле закрученный. Или это у кабана? Я тут как-то с кабаном попробовала, интересно было… Ой, что это я, — спохватилась она. — Ну в общем, понятно же. Три хороших друга — мой ствол, моя пони и я. Как же ещё? Самцы только об этом и думают.

— Кх-кх. Вообще-то rifle — это древнее оружие, — раввин. — По-русски — винтовка. Хотя её тоже называли стволом.

— Не знала, — без особого интереса отреагировала Львика. — Но песня ведь не про оружие?

— Наверное, нет, — признал Карабас и взял аккорд.

— Gonna hang… — спела поняша.

— Gonna hang… — эхом отозвался мужской голос.

— My sombrero…

Поняша почувствовала, что ей неудобно петь лёжа, но вставать не хотелось. Поэтому она просто вытянула шею и положила голову на ноги раввина.

— On the limb…

— On the limb… — голоса красиво зазвучали вместе, раввинский бас вписался в лад.

— of a tree…

— Comin' home sweetheart darling… — Львика подняла глаза на Карабаса. Нет-нет, она не хотела няшить его, и в мыслях такого не было… ну разве что чуть-чуть, и не чтобы подчинить, а по-другому…

— Just my rifle, pony and me…

…помочь, просто помочь: Ева говорила, что у голове у Карбаса вредная глупая штука, она мешает ему расслабиться…

— Just my rifle, my pony and me, -

— теперь они уже не пели, они думали хором, но казалось им, что они -

…my rifle, pony and me…

— рука сама опустилась на шелковистую гриву -

Ева лежала рядом и мерно дышала, посапывала, чуть подёргивала ноздрями…

— Whippoorwill in the willow…

— еврейский чип в голове Карабаса всё-таки проснулся, выдал несколько предупреждений…

— Whippoorwill in the willow…

…но они были ни к чему, совсем ни к чему, ведь он ничего не делал, совсем ничего не делал, он даже не думал о том, что делает что-то плохое, запрещённое? — нет-нет-чтовы-чтовы…

…sings a sweet melody…

(…sweet, sweet, sweet melody…)

…Riding to Amarillo…

Амарилло? — это где — Амарилло? это где-то на юге…

…my three good companions -

— just my rifle, pony and me…

.

— Your rifle, — прошептала Львика и провела по нему языком.

.

Ева фыркнула, потянулась и открыла глаза. Недоумённо проморгалась, открыла снова.

— Ой, — сказала она. — Чем это вы тут занимаетесь?