Солнечная ртуть

Глава 41 Замурованные души

Её мир разделился на три части. В первой Ада по-прежнему была одинока и всеми невидима. Ходила по чужим дворам, бродила по дому, который уже привыкла считать своим, хоть он таковым не являлся. Ей и не хотелось, чтобы её видели. Дожди на улице и пыль в коридорах принимали, растворяли в себе, приближали к пустоте космоса и дыханию вечности. Там не было ничего, и в тоже время там заключалось всё самое важное. Пелена туманов и запах прелых листьев помогали не теряться и не пугаться как маленькая девочка в мегаполисе. Они успокаивали, убаюкивали, обволакивали пряной осенней грустью, как саваном из шёлковых паутинок. Девушке никто не был нужен, она любила такое одиночество, находя в нём покой и отраду. Смаковала это чувство как дегустатор бокал элитного вина, по маленьким глоткам. Никто не смел нарушить её замкнутый мирок, да и попросту не мог.

Девушка была далеко. Была здесь, повсюду и нигде. Она чувствовала себя изумрудным мхом и капелькой росы на тонкой былинке. Превращалась в слух и ощущение ветра, в поток бесконечных, бесформенных мыслей. Не человек, не призрак — что-то совсем уже иное.

В такие моменты, проходящие мимо коты начинали дико выть, а куры чуть не падали без чувств.

Она могла видеть свои руки и ноги, встречала своё отражение на гладких поверхностях и думала, что это неправда. Всё видимое — ложь, грубая оболочка для того, что происходит во вселенной. Люди не смогли бы долго находиться в таком состоянии, они сойдут с ума, потеряв свою личность. Ада боялась этого немного. Она ничуть не ценила то, что представляла из себя как человек во всех аспектах. Но малодушно не хотела навсегда с этим расстаться.

Ада не смогла бы точно объяснить, какие мысли занимали её. Это как грозовое облако, которое лишь иногда обретает смутно знакомые черты: например, ящерицы. Часто девушка с отрешённым удивлением ловила себя на том, что думает о рептилиях, некогда так ею любимых. Потом ящерицы пропадали и спустя какое-то время появлялись новые образы: молодой мужчина и одинокий, всеми брошенный мальчик. Глаза одного закрыты, а у другого смеются, не смотря ни на что. Два важных для Ады человека, хотя она и понимала, что совсем не знает их, а до недавнего времени даже не догадывалась об их существовании. Ведь были другие, близкие люди, но их лица упрямо не хотели всплывать в памяти. Пыль, дождь и вселенная неумолимы: чужой ребёнок, незнакомый мужчина — эти двое важны для Ады как никто другой. А все остальные так, мимолётные попутчики. И она этим двоим нужна не меньше, чем они ей. Это — ещё одна причина, по которой ей бы не хотелось навсегда сливаться с пустотой.

Одиночество и надежда на что-то после него — такова была треть её мира.

В другую его часть Ада переходила постепенно, как бы пробуждаясь от глубокого сна — целебного, но затянувшегося. Она вяло оглядывалась по сторонам, моргала и обнаруживала себя на полу пустой комнаты. Иной раз она сидела на очередном чердаке в компании вёдер, лопат, тяпок и кос, покрытых комьями земли. По крыше барабанил дождь, орали заплутавшие коты среди стропил. А иногда девушка сидела на краю леса, зябко обняв колени, словно могла как раньше чувствовать холод. Дважды Ада с неудовольствием замечала, что над душой у неё стоит мальчишка и что-то нервно лопочет. Тоша смотрел на открытые глаза девушки, но понимал, что она его не видит, а пребывает в каких-то далёких отсюда местах. И всё равно он пытался её растормошить. В отличии от Эрида, который беспробудно спал среди камней в чаще леса, она отключалась от реальности ненадолго, но как-то слишком уж жутко. К великому огорчению мальчика, после пробуждения Ада не горела желанием ни говорить, ни играть. Она неопределённо махала на него рукой и брела к деревянному дому, в котором все с утра и до ночи кричат. Тоша не любил этот дом и не понимал, почему же ей туда так нужно. Он опускал голову и шёл в другую сторону, утешаясь тем, что прогресс достигнут, и Ада пришла в себя, а значит рано или поздно снизойдёт и до него. А в оцепенении она его пугала своим стеклянным взглядом в одну точку. Мальчик старался не смотреть в жёлтые глаза: боялся, что они могут убить.

Итак, она уходила. В доме Аду ждали всё те же лица — злые, детские, старые, измождённые. Взрослые бранились, а дети бегали и вымазывали босые ноги в грязь. Для этого не обязательно было выходить на улицу, достаточно просто выскочить на крыльцо или походить по разлитой на голом полу кухни воде. Снаружи слишком похолодало и людям приходилось наматывать шарфы, надевать телогрейки и галоши. Ада никогда не видела галош в таком количестве и была в полном восторге: она как ребёнок радовалась каждому свидетельству старины.

Девушка слушала разговоры. Она хотела быть в курсе того, что происходит в доме и держать всё под контролем, насколько это возможно для невидимки. Раз уж ей выпала возможность стать очевидцем истории собственной семьи, то Ада не могла позволить себе исчезать на длительное время, уходя на прогулки или играя с Тошей. И нередко об этом жалела. Иногда крики Надежды доходили до такой стадии, когда всем, кто их слышал, хотелось зажать уши, свернуться комочком и выть. Никто не давал ей отпор, а и Ада, будь у неё возможность говорить, также не смогла бы ничего сделать. Династия безропотных людей. Они могли злиться, могли огрызаться, но не смели что-то изменить, заявить о себе в полный голос, и Ада была точно такой же. Таким был и её отец, хотя с ним жизнь обошлась достаточно безобидно, и ему просто не на что роптать. Ну, брат пропал, ну, жена ушла, а дочь — биологический сгусток недоразумений. Зато есть его ненаглядный университет и книги. Чего ему ещё желать?

Единственная сильная женщина в семье сотрясала руганью стены. Её злило то, как смиренно принимают её поведение все остальные и она принималась материться пуще прежнего. Потом раздавала подзатыльники детям, употреблявшим словечки, которых у неё же и понабрались. Дети были сволочью, а мать их дрянью и потаскушкой. За что Надежда так ненавидела свою сестру, девушка понять не смогла. Молчит, работает, ухаживает за стариком — вполне достаточно для того, чтобы хотя бы просто оставить человека в покое. Ан нет. И деду тоже прилетало! «Хрыч старый» — с чувством говорила Надежда. «Хватит кровь мою пить, хватит небо коптить. Да подох бы уже!» — поэтически выдавала она. А отец только смеялся — нагло и нервно. Ответить ему было нечего, и дед продолжал пить кровь и всячески отравлять жизнь старшей дочери своим долголетием. Он по-прежнему переводил стрелки на любимых фамильных часах и с закрытыми глазами слушал, как тикают скрытые в деревянном корпусе механизмы. Ада старалась не пропускать эти моменты. В них таилось что-то необъяснимо важное.

Под монотонное тиканье приходило дежавю. Как будто часы — эти или какие-то другие — занимали когда-то существенную роль в её жизни.

Неведомо почему, девушка была в твёрдой уверенности, что во многих местах вселенной раздаётся этот же звук — где-то ближе, где-то дальше. А кое-где и вовсе по ту сторону этой реальности, но казалось, что туда можно дотянуться рукой, коснуться параллельного измерения. Всё же это были необыкновенные часы. Возможно, примерно то же самое чувствовал старик, но в меньшей степени. Он, по крайней мере, не являлся призраком и был вынужден вертеться в окружающей действительности. Странные фантазии если и посещали его, то только как неясная тоска по тому, чего он не мог уловить, понять и вспомнить.

— Чего ты застыл на одном месте, идиот? Иди на свою лавку и сиди там!

Старик крякал и шёл, куда велели. Надежда провожала его тяжёлым, подозрительным взглядом.

Иногда она становилась смирной. Обычно это случалось в те дни, когда никто не приходил за самогоном и не глазел на голые стены её дома. В такие дни и сестра не бесила, и отец не раздражал, а дети вели себя благопристойно. Женщина довольно улыбалась, и пила чай. Она давала сделать пару глотков девочке, которая, расхрабрившись, смела подойти к ней и начать разговор. В хорошие дни дети по-своему любили Надежду, а она — их. Как-никак родные племянники. Глупые, но «всё же не такие тупые как сестра».

В такие моменты даже Анфисе перепадала пара ласковых слов. Обе женщины сидели за столом и спокойно разговаривали, вспоминая юность, иногда посмеиваясь. Молодняк с интересом слушал, а старик думал о своём и тоже цедил чай из жестяной кружки.

А вот в плохие дни Надежда принималась плакать. Так страшно и протяжно, выла о загубленной жизни, обвиняла всех, с кем жила под одной крышей, а также тех, кого давно уже вынесли отсюда в деревянном ящике. Она посылала им проклятия, от которых кровь стыла в жилах. По обветренным щекам доярки катились крупные, с горошину слёзы.

И ведь говорила бессвязно, ведь ничего такого с ней никто не делал. Всё то же самое, что и со многими людьми всех поколений — заурядные трагедии. Но слова её бомбами разрывались у самого сердца. По спине бежал холод, дети прятались кто куда, а ночью притворялись спящими, хотя заснуть от этих звуков, конечно, не могли. Аде тоже хотелось убежать, и она убегала. В отличие от людей ей не требовалось тратить время на поиски тёплой одежды и возню у входной двери. Она просто выскальзывала вон через стены, одним мысленным порывом, и неслась вниз по холму. Ей нужно было в лес. Укрыться в ветках и еловых лапах, вдохнуть опьяняюще свежий воздух и выбросить из головы эти картины.

У Ады колотилось сердце. Ей необходим был кто-то, кто сумеет морально встряхнуть и отвлечь. Люди, за судьбу которых она так переживала, сводили её с ума! О, хоть кто-нибудь, хоть кто-то должен был спасти её из сумасшедшего дома, куда она когда-то так хотела попасть.

Обычно в такие моменты появлялся мальчишка. Он грыз ноготь на большом пальце и тянул Аду гулять в обход леса или рассматривать заборы в чьих-то дворах. Малец питал слабость к украшающим их рисункам — лебедям, цветочкам и сомнительным надписям. Ада не противилась. Тоша был славным ребёнком, если делать перерывы в общении, так как девушка не выносила длительной компании детей, как и вообще чьей-либо. Мальчик прыгал по кочкам и, заикаясь, рассуждал о всякой ерунде, вызывая у неё невольные улыбки. Чего стоили представления в лицах, которые он разыгрывал, изображая неизвестных Аде людей или их общих знакомых из деревянного дома. «Нет, н-ну правда, он так и сказал! Ну т-тоо есть… он не такой смешной на самом деле и не т-такой глупый». Затем мальчик чего-то стыдился и добавлял: «Н…н…на самом деле я много глупее».

На удивление совестливый ребёнок, он боялся обидеть других. На таких, как говорится, воду возят, или чего хуже. Например, когда Ада училась в школе, безответных тихонь засовывали головой в унитаз. Впрочем, это не эталон, ей просто не повезло с одноклассниками.

Он очень любил животных. Тоша мог замереть на месте, схватить Аду за руку и указать на верхушку дерева.

— Смотри! Какая хоро-о-шенькая.

Это могли быть белка, кот и даже летучая мышь — при виде любой пернатой или мохнатой твари Тоша приходил в восторг. Он упрямо пытался гладить котят, хотя за столько десятков лет мог бы привыкнуть, что даже такое простое действие слишком тяжело для призрака. Как-то он целую неделю ни на шаг не отходил от захворавшего петуха. Аде ничего не оставалось, кроме как смириться с тем, что единственный человек, который может её видеть, торчит в курятнике и шепчется с птицей. Закончилось всё тем, что больному отрубили голову и организовали неплохой суп. До заката мальчик шмыгал носом, а потом попросил Аду рассказать «о будущем». Она согласилась.

Оккупированный ими шалаш никак не страдал от ненастья. Ветер, дожди, беготня суетливого призрака — он стоически выносил любые бедствия. Ада с первого взгляда полюбила это место. Так спокойно, уютно, а снаружи, среди камней листвы, спит загадочный человек. Спит, не открывая глаз уже несколько недель. Оба, и девушка и мальчик, ждали, когда же эта сонная болезнь пройдёт. Каждого по-своему распирало любопытство.

Так эта парочка и сидела в самодельном шатре. Они спасались от одиночества, рассказывая друг другу о жизни в эпохах, из которых прибыли сюда. Ада пыталась объяснить принцип работы компьютеров и интернета, и в итоге убедилась, что и сама понятия не имеет, как они функционируют. А Тоша развлекал её историями о варёных джинсах и каблуках из консервных банок: у него был троюродный брат-металлист. За молодым человеком числился список городов, в которых его задерживала милиция. Девушка припоминала, что и у её родственников были похожие истории про какого-то парня.

Они болтали обо всём на свете: о еде, сказках, песнях, друзьях и достижениях прогресса. Не говорили только о семьях. Почему-то это стало негласным правилом, об этих ячейках общества не хотелось даже упоминать, разве что вскользь, как про того металлиста.

Обычно угрюмая Ада уже меньше огрызалась на мальчишку, и реже игнорировала его глупые вопросы. Иногда они затрагивали тяжёлые, не для детского ума темы. Девушка вдруг поняла, что судьба подкинула ей уникальный шанс прожить детство так, как ей того всегда хотелось: с добрым и верным другом, практически с младшим братом.

Нетипичная, трогательная дружба призраков. Товарищи по мистике, замурованные души.

Одиночество. Как выдержала психика этого мальчика, который оставался совершенно один на протяжении тридцати лет? Никто не видел его, не говорил с ним, не играл. За свою жизнь Ада успела ожесточиться и в более благоприятных условиях, а он всё прыгал, да скакал. Может это то, что принято называть защитной реакцией? Одни лишь кошки догадывались о существовании призраков — кошки, да ночные совы! За две недели, незримо проведённые на краю города ещё до встречи с Тошей, Ада предприняла несколько попыток самоубийства, и завела привычку растворяться во времени — что-то сродни наркотическому трансу. А он годами не мог покинуть этого места и по-прежнему улыбался. Иногда лишь за густыми детскими ресницами можно было заметить непроходимую грусть.

Незначительный случай открыл всю степень одиночества и скуки, в которых десятилетиями тонул этот ребёнок. Однажды девушка пожаловалась, что нет возможности читать книги. Те, которые имелись в доме или у соседей, стояли на полках и их никто не открывал. А единственная, которую время от времени брали в руки сёстры — справочник по лекарственным препаратам — как чтиво не вызывал у Ады никакого интереса. Сама она не могла воздействовать на материальные книги. Для того, чтобы перевернуть страницу у неё ушёл бы целый день, что уж говорить о том, чтобы самостоятельно достать с полки роман. Каково же было её удивление, когда Тоша полез в глубь шалаша и раскопал среди листьев замызганные приключенческие рассказы.

— Это оставили дети, которые здесь играли? — поинтересовалась она.

— Н-нет. Я сам п…принёс.

Это оказалось выше её понимания. Одно дело цветы и листья и совсем другое — тяжёлый бытовой предмет.

— Как?! Как ты мог это сделать?

— А я н-нашёл её у од… одного дома на крыльце. Там редко ходят, хозяева п…п… пользуются другим ходом. Ну я её подвинул. Потом ещё. И ещё. Всё равно никто её н-не… н-не… не брал.

— Да ты гонишь…

Тоша обижался на это слово. На любые синонимы он реагировал более добродушно, даже на совсем грубые. Ада не могла забросить привычку поддразнивать мальчишку — просто, чтобы оба оставались в тонусе.

Тоша рассказал, как было дело. Каждый день он приходил к позабытой всеми книге и двигал её примерно на метр — на каждый метр уходило часов пять. Весна закончилась, затем прошло и лето. Мальчик выбирал такой маршрут, чтобы его трофей не попадался на глаза людям, которые могли поднять вещь и унести. Ещё он боялся собак: какая-нибудь псина могла посчитать книгу интересной игрушкой и разорвать её в клочья. Однако наступила осень, и миссия оказалась завершена. Торжественно разместив в пустом шалаше рассказы о пиратах, Тоша принялся за чтение. Переворачивать страницы было почти легко по сравнению с предыдущей работой, да и за последние десятилетия призрак отточил владение своими руками. Он прочитал всё, от корки до корки, и заставить сделать тоже самое Эрида, когда тот появился из ниоткуда. Так что когда девушка обнаружила книгу, на ней не отыскалось ни одного живого места: страницы вымазались, порвались и отсырели. Буквы расплывались, а из корешка торчали нитки.

Тоша дословно цитировал отрывки из книги: он выучил её всю наизусть.

В абсолютном одиночестве протекали его дни, пока не появился Эрид, а вскоре и Ада. Слушая, как мальчик по ролям разыгрывает то, что почерпнул из книжки, — не упуская ни паузы, ни восклицания, — она пообещала себе, что станет внимательнее. Не будет лишний раз прогонять, не станет убегать сама и прятаться от ребёнка-призрака, который десятилетиями оставался невидимкой. Она решила быть рядом столько, насколько её хватит.

Это было нужно им обоим. Тихие совместные вечера и безумные скачки по лесу — так легче представлять себя живым.

А уж какие это были скачки!

Когда сидеть смирно и разговаривать надоедало, девушка и мальчик превращались в сумасшедших. Первым срывался Тоша. Он выскакивал на поляну и устраивал маленькую бурю из листьев, его дикой энергетики хватало на то, чтобы вытащить следом Аду. От природы спокойная и сдержанная, девушка заражалась весельем и позволяла себе дурачиться так, как не могла позволить никогда прежде — ни в юности, ни в детстве. Вспоминая себя в «годы молодые», Ада видела, что ей всегда хотелось сходить с ума, громко кричать и бегать. Она просто как-то стеснялась, а потом… потом блюла имидж. Но теперь развязала себе руки и ничуть об этом не жалела. Уставала, правда, быстро к вящему разочарованию Тоши.

Сам он никогда не унывал и по прошествии времени возвращался к старым проказам. Устраивал бега и представления, заикаясь, пел дурацкие песенки. Ни с того ни с сего исчезал, а потом выныривал, будто из-под земли, и силами своего инфернального тела поднимал настоящее торнадо из листьев.

Ветер — их стихия. Ада ещё не научилась как следует взаимодействовать с ним, а у мальчишки за плечами годы практики. Поднять на воздух лёгкий предмет и заставить кружиться было для него плёвым делом. Девушка каждый раз вздрагивала и ругалась.

— Да чтоб тебя!

Сразу несколько вихрей обступили её с нескольких сторон. Между ними мелькал ребёнок и звонко хохотал.

— Ну правильно, листья мне в морду, молодец.

Она фыркала и безуспешно пыталась схватить его за шкирку.

— П-поймай меня! — кричал Тоша и улепётывал в глубь леса. Он был счастлив, наконец-то кто-то мог играть с ним в догонялки. «Больно надо» — бубнила себе под нос Ада, срывалась с места и кидалась в погоню.

Ветер, смех и чокнутые на пробежке. Как мало надо, чтобы быть счастливым.

Мальчик никогда не пытался вовлечь её в игру, если видел, что девушка настроена на тишину и раздумья. Он был тактичен не по годам. Многим взрослым стоило бы поучиться у пацана.

Так они и носились вверх и вниз по холму, вихрем пересекали улицы, пугая кур и раздражая кошек. И заставляя живых чувствовать себя неуютно — между домов и сараев они замечали странный сквозняк. «Неправильный какой-то» — говорили друг другу люди.

Ада уставала слишком быстро, по сравнению с Тошей она была совсем не выносливой. Пораскинув мозгами, девушка пришла к выводу, что чем младше она как призрак, тем меньше у неё энергии. Иногда она подозревала, что дело в чём-то другом, особенно когда впадала в транс. Этого с мальчишкой не бывало никогда, и такие дни её пугали. И, когда Ада снова приходила в себя, то старалась просто об этом не думать.

Её мир разделился на три части: одиночество-ожидание, прошлое её семьи и эта странная дружба. Каждая по-своему ценна, но последняя — безусловно самая светлая полоса не только здесь, в прошлом, но может быть вообще за всю жизнь Ады.

***

Поляна оставалась столицей их маленького и незримого государства. Так продолжалась несколько недель.

Смех и отчуждение сменяли друг друга. Наступал день, и из весёлого шалаша Ада перебиралась на какой-нибудь чердак с затхлым воздухом. Радость уступала место пропасти, в которой — как девушке казалось — она общалась со вселенной.

Тяжелее всего приходилось как раз на изломе этих эпох-многодневок. Ада становилась рассеянной. Иногда не сдерживалась и огрызалась на мальчишку, иногда не слышала, что тот говорит — как не слышала пения птиц или шума дождя. Несколько раз заходила вглубь леса, так далеко, как только позволяла её призрачная, ограниченная в пространстве суть. Потом не знала, как вернуться назад и плутала от дерева к дереву. По прошествии некоторого времени Аду либо находил встревоженный Тоша, либо она сама случайно возвращалась назад. Когда период «общения со вселенной» заканчивался, девушка уже и не помнила, что и как с ней было.

Тоша нервничал, глядя как её гложет что-то страшное и ему неизвестное. Оба начала — пустота и свобода боролись в его взрослой подруге и разрушали её.

Был один из тех дней, когда Ада проходила «реабилитацию»: пыталась прийти в норму после очередного транса. Устав маяться и решив чем-то занять свои руки, девушка уселась под деревом и стала плести венок. Получалось хуже некуда. Бездействие давно ей надоело, хотелось рисовать, писать, лепить из пластилина или печь пирожки — да что угодно! Но единственное, что худо-бедно подчинялось её рукам — это палая листва и крылья мёртвых бабочек.

Венок рассыпался. Стоило только пристроить как следует какую-нибудь ветку, как пальцы невольно расслаблялись и то, что удерживалось с таким напряжением, проваливалось прямо сквозь них. Ада чувствовала себя младенцем, которому впервые дали перо и чернила. Много раз она гневно отшвыривала проклятый венок, и тот радостно улетал вместе с ветром на все четыре стороны. Ада не сдавалась. Иногда — пожалуй, слишком редко — она могла быть ужасно упрямой. Такую упёртость она переняла от матери. Посему, листья снова собирались в кучу, разбирались по эстетической ценности и соединялись в единое целое под тихую ругань. Тоше не разрешали помогать: девушка хотела сама сделать эту работу.

Эти муки увенчались успехом: венок был готов на второй день. Мальчик скептически оглядел его; в последнее время он ни на шаг не отходил от Ады и всё боялся, что ей опять станет нехорошо.

— У м-меня сестра пышные плела и… и красивые. Но твой тоже ничего.

Ребёнок не умел скрывать сомнение. Ада поджала губы. К критике ей было не привыкать, но всё-таки она очень старалась.

— Н-надень е…его, да?

— Это в смысле, мне надеть? — вдруг удивилась она. Ада соорудила венок, не думая о том, кто будет его носить. Девушка послушно водрузила украшение на голову — с третьей попытки, растеряв в процессе треть листьев и веточек. Когда всё получилось, ощущения были приятными, но Ада сразу почувствовала себя глупо. Такие вещи к лицу тем, у кого длинные волосы и румяные щёки. Мать в юности была создана для подобных украшений, как и вообще для любых других. Ей бы одинаково пошла и корона, и меховая шапка монгола. Что и говорить, модельная внешность, красивые волосы. Настоящая русалка, а ведь ей уже давно не восемнадцать. На фоне этого великолепия Ада чувствовала себя бледной поганкой, хотя и страшной бы себя не назвала: всё же как художник она видела правильные черты лица в зеркалах.

— Т-ты красивая, — с детской непосредственностью заявил Тоша, и она смутилась: врать ребёнок не умел, а значит, в самом деле так думает.

Но с короткими кудряшками, которые она обкорнала ещё в четырнадцать лет и синяками под глазами? Может быть, и есть тут красота, но только в рамках нуара и готической субкультуры. Венок тут неуместен.

— Лучше возьми его себе. Это мой подарок.

Тоша почесал затылок. Ему лет ему мало, но всё-таки он был мальчишкой и мог обидеться, ведь обычно они хотят игрушечный автомат или что-то вроде того. Но нет.

— К-как давно у меня не было п-подарков! С-спасибо тебе, Ада!

Тоша осторожно водрузил венок себе на голову. Идиллическая картина: радостное личико в обрамлении осенних листьев. Заменить бы их цветущими ромашками, а сырой ноябрьский лес обратить пшеничным полем в лучах солнцем. Крестьяне вяжут снопы и поют песни, а мальчонка бегает и вселяет в них надежду на вечную юность.

Когда Ада отогнала нежданно нагрянувшие образы, Тоша уже затеял игру, которая требовала активности и длительных пробежек. Девушка наотрез отказалась участвовать в этом безобразии. Настроения на это не было, к тому же она с горечью отметила, что вселенская пустота снова протянула к ней щупальца. Ада устроилась под деревом, и оттуда тихонько посмеивалась, глядя на бестолковые коленца. Через пять минут от венка остались рожки, да ножки, и чтобы спасти былое «великолепие» хоть отчасти, Тоша в два скачка оказался возле того, кого именовал Эридом. Немного поколебавшись, он устроил венок у него на голове.

— Не стыдно издеваться над спящим человеком? — с одобрением спросила Ада.

Мальчишка посмотрел на неё невинными, кристально честными глазами и заявил:

— Не-а.

Они засмеялись.

Мужчине на удивление шло это дополнение. Во всяком случае, смешно он не выглядел — только странно. Но не более странно, чем человек, вторую неделю к ряду спящий в лесу.

Этот незнакомец распространял жуткую и притягательную ауру и, немного, запах сгоревшей проводки. Ада ждала его пробуждения, как ждут развязки долгой истории. Интерес понятный, но немного болезненный. «Проснись» — с непонятной тревогой думала она. «Проснись и посмотри на нас». Тоша говорил, что у Эрида глаза жёлтые как у неё, да ещё отливают золотом. «Т-такие, в крапинку немножко. Как л-роо-россыпь звёзд!». Липохром в радужной оболочке, как у самой Ады? О, это редкая мутация. Вряд ли они родственники, хотя чем чёрт не шутит. Она должна сама увидеть.

«Проснись. Прошу. Прошу, взгляни же на меня!». Она не знала, что с ней творится. То совсем забывала об Эриде, то не могла оторвать глаз от тела на камнях. Что-то в нём притягивало… и раздражало.

Счастливчик! Как ей не хватало сна на первом курсе, и как хотелось снова научиться засыпать теперь, когда она уже не человек. Ада встречала не так много призраков, но только этот умудрялся по-настоящему спать. Значит, чем-то отличатся от них с Тошей. Подобное казалось девушке несправедливым, ей хотелось узнать, в чём дело. Однако приходилось запасаться терпением.