Солнечная ртуть

Глава 4 Ангедония[1]

Ветер шлёпнул на стекло ещё зеленоватый кленовый лист. Он медленно сползал к сырой кирпичной кладке, оставлял мокрые разводы. Ада следила за этим путешествием некоторое время, потом захлопнула книгу и подошла к плите. Прикурила от конфорки, с риском для коротких волос, а распрямившись, обнаружила, что на стекле нет ничего, кроме капель снаружи и пятен внутри: окно не мыли давно, а может быть, никогда.

В дальней комнате приглушённо закашляли. "Забавно, мне двадцать два года, а отец вроде и не в курсе, что я курю» — мелькнуло в голове и пропало. Девушка не скрывала своих вредных привычек, да никому и не было до них дела. Просто кухня не пользовалась особой популярностью в этой квартире.

Папа редко ел дома. Не хотел пересекаться с дочерью лишний раз. В его так называемом кабинете стоял электрический чайник и имелся годичный запас чая и кофе. Казалась, больше ему ничего и не нужно для поддержания жизни. Кухня находилась в другом конце коридора, сразу за комнатой Ады. На самом деле кабинет представлял собой смесь чулана, спальни и библиотеки, но название прижилось. Они с отцом редко приближались друг к другу на достаточное расстояние, чтобы он заметил клубы дыма. Да если бы и заметил, то вряд ли как-то отреагировал. Они почти не общались. Нет, это не ссора. Просто как-то не было повода.

Что до неё, то девушка регулярно появлялась на кухне. В основном, чтобы таращиться в окно, курить, и есть что попало. Готовить она не то чтобы не умела, но не любила. Зато не имела ничего против рыбной консервы и бич-пакетов, а также дешёвого алкоголя. Фастфуд так вовсе боготворила, считая одним из лучших изобретений человечества — сразу после наушников и сменного графика работы. Аде нравилось сидеть на кухне, в том числе и по ночам. Неброская, мрачная одежда растворялась в темноте, а лицо и руки белели как у призрака. «Ночная тварь» — так говорила она про себя. Вот и теперь пришла сюда любоваться непогодой, орудуя вилкой прямо в консервной банке. Зажжённая от конфорки сигарета потухла.

— И ладно, здоровее буду, — невнятно буркнула девушка.

Ночные твари не курят.

Вряд ли стоило об этом беспокоиться: она никогда не болела. А вот волосы, которые не стали лишний раз подвергать опасности, были благодарны. Ада часто теряла зажигалки, также как ключи, карандаши, желание жить. А привычку закуривать от конфорки приобрела после восьмого класса. Несмотря на обострённую закомплексованность, эффектные приёмы были ей по душе.

Тесная комната создавала уют своим чахлым видом. В шкафу посуда относительно недавней, но навсегда ушедшей эпохи. Железные миски по углам, мойка, красивые чашки. Хилые растения в двух дешёвых, чумазых горшках. Поразительная воля к жизни, из десятка цветов только эти прошли жёсткий естественный отбор этого дома. Короткие тюлевые шторы на пол окна — прозрачная, старая тряпка. И красивый новый ковёр под столом. Девушка не помнила, откуда он взялся, но с готовностью грела на нём босые ноги. Кухня была самой нежилой комнатой в квартире — даже в коридоре атмосфера казалась более приветливой. Но осенью, когда мир за окном терял краски, пять квадратных метров заполняла пресная, и чертовски приятная меланхолия. Ада с головой окуналась в неё. Полусонный быт усмирял тревогу, погружал в тишину, похожую на транс. Нарушать её имел право только стук вилки по железным бортикам консервы.

Некоторые вещи в квартире навевали мысль о колдовстве. О чарах и мире вечного сна. В первую очередь, таким предметом был старый раздолбанный телевизор в гостиной, где спала Ада. Матрица погнулась, провода вывалились, как внутренности жертвенного скота. Этот отслуживший своё аппарат разобрал отец, когда на него впервые — на памяти Ады — напало вдохновение. Оно ушло так же быстро, как появилось, а телевизор так и стоял в раскуроченном виде. Провода никому не мешали, как и красивая шестерёнка, запутанная в них. Она была не отсюда, и не понятно, как попала в это проволочное месиво.

Аду натюрморт устраивал. Пыльный и компактный киберпанк.

Их жилище отнюдь не убого. Всего лишь обычное: в меру прогнившая хибара начала шестидесятых. С высокими потолками и окнами. Это было плюсом, напоминанием о старых временах. А Ада, без всяких шуток, помешалась на старье. Конечно, место не лучшее для жизни — с сомнительными трубами в ванных комнатах и плачущими сливными бачками в сортирах. Полы издавали приятный хруст, а в определённых местах воспроизводили целые композиции. Да, место не лучшее, но девушка к нему привыкла.

Когда-то у неё появилась возможность переехать в элитный район, но она отказалась. Причиной, конечно, была не привязанность к старому дому. Возможность оставалась до сих пор, но думать об этом всё ещё не хотелось. Ада зевнула, пролистала ленту новостей и отправилась спать.

Рано утром, в полдень, наружный мир призвал её опять включиться в жизнь. Деталь большой машины должна вернуться на своё место. Телефон на столе показывал время третьей пары, на которую ещё можно было успеть. Девушка подумала: важно ли ей это? Определённо, нет. Оделась, умылась, и неспеша отправилась на кухню.

На подоконнике примостилась старая книга и сильно раздражала. Она лежала неровно, аккурат между унылыми цветами, и, казалось, вместе с ними смотрела в окно. Раздражала она потому, что девушка не удержалась и снова достала её, хотя обещала себе не делать этого. Снова перечитывала, очерчивала пальцем острые уголки страниц. И не понимала, зачем. Она никогда не любила сказки и всегда оставалась равнодушной к фентези. Она не читала ни Гарри Поттера, ни Хоббита, предпочитая Стивена Кинга и серые тома «Жизни замечательных людей». Мрачный вымысел и история мира, от древних цивилизаций до последних столетий — вот, что её занимало. А до сказок дела не было никакого. Кроме одной. Эта проклятая книжка никогда не ускользала из виду. Её подарила мать, которую, как и эти сказки, Ада не любила. Или любила, но не очень — совсем не так, как могла и хотела.

Мама принесла её, когда девочке было четырнадцать. Как перед тем, как уйти из семьи и начать свою собственную жизнь, в которой на следующие семь лет места для дочери не оказалось. Купила на распродаже, оценив, как фотограф, общий дизайн. По идее Ада должна была ненавидеть эту вещь — её стильную обложку и плотную бумагу. Но не могла: самое прекрасное, что она когда-либо читала, заключалось на этих страницах. В написанной на них истории девушка неоднократно находила какую-то странную, почти неуловимую связь со своей жизнью. Иногда она становилась совершенно явной, но отчего-то это не пугало, а только вызывало грусть и ещё большую привязанность к этой истории.

Настроение испортилось. Дом растерял всю привлекательность, причин торчать на кухне уже не осталось. Ада переместилась в прихожую, где её поджидала большая чёрная папка формата А2, издалека похожая на плазму с ручками. Аксессуар вызывал неоднозначную реакцию в общественном транспорте, но оказалось, что к этому быстро привыкаешь. Девушка кинула взгляд на зеркало. Она никогда на себя не смотрелась как следует, только оглядывала своё отражение, чтобы убедиться, что всё в порядке и на лбу нет пятна краски или чего-то такого.

Природа наделила её приятной внешностью, но не яркой. Высокая фигура со слабо выраженными изгибами тела была довольно женственной, несмотря на широкие плечи и острые ключицы. У Ады были крепкие кости и сильные мышцы, хотя она всё равно выглядела немного хрупкой — из-за маленьких рук и чуть припухлых, практически детских щёк. Тёмные волосы вились, крупными волнами едва прикрывая уши. Она стриглась сама, кромсая локоны на неровные пряди. Всё лицо девушки, казалось, отказывается взрослеть — таким юным оно казалось. Пухлые губы, большие глаза и тонкий, правильный нос. Только привычка хмуриться добавляла немного зрелости.

Одежду Ада выбирала мешковатую, тёмную, только два или три раза в год надевала юбки. В ранней юности она комплексовала из-за того, что у неё совсем не выраженная талия. Но со временем пришла к выводу, что с её привычкой есть всякую химическую дрянь могло быть гораздо хуже.

В этом образе была только одна яркая деталь — цвет радужной оболочки. Ещё в детстве ей объяснили, что дело в пигменте. Липохром — это название пришлось учить долго, но зато теперь оно ни за что не выветрится из головы. Небольшая мутация, более редкая, чем альбинизм, но определённо красивая.

Глаза Ады были жёлтыми и блестящими. Будто потихоньку крали солнечный свет.