За(в)учка против Мертвого Ректора

14. Предостережения

Она выпала на толстый ковёр, мягко, но с таким ударом, что из груди вышибло воздух. Комната встретила её глухой тишиной, иной, чем в коридорах: здесь пахло бумагой, старым воском и чем-то металлическим, чистым — как вычищенными инструментами. В целом помещение походило на ректорскую приёмную, но казалось менее публичным.

Сам кабинет был просторным и тёмным. Высокие окна скрывали плотные шторы, оставляя лишь узкие надрезы света на полу. На стене — карта Академии с тончайшими пометками, над столом — часы, идущие на полсекунды медленнее её пульса. На столе — перья, запечатанные конверты под массивным пресс-папье из слоновой кости, белые перчатки, сложенные аккуратно, как забытые руки. У камина — высокий экран, за которым угадывалось второе зеркало, матовое изнутри.

Очки тихо присвистнули:

— Ну… вот это уже интереснее. Поздравляю, Винтер, ты перешла границу приличий.

— Тсс, — отозвалась она почти беззвучно, поднимаясь на колени.

На столе лежала папка с тиснёной буквой «S». Галла потянулась — и остановилась. В стекле шкафа, где отражался угол комнаты, её отражения не было. Только пустой ковёр и кресло. Сердце перевернулось.

— Записано, — шепнули очки ровным голосом. — На этой стороне зеркало не отражает живое. Или определённое живое.

Сквозь приоткрытую штору разрезался луч, подсветил край папки. Она не выдержала: осторожным движением приподняла обложку. Сверху — перечень распоряжений: ограничение доступа к северной галерее, пересменка патруля в ночи, фамилии магистров, ответственных за лазарет. Ни слова о Лансе. Ни слова об Ардисе. Только порядок.

— Он замёл следы, — констатировали очки. — Или ведёт другую отчётность.

Снаружи что-то еле слышно щёлкнуло.

Галла замерла. За дверью — шаги, размеренные, без спешки. Белая нить света от порога дрогнула, когда кто-то остановился на пороге.

— В угол, — прошептали очки.

Она юркнула за высокий шкаф с книгами. Ступни сами нашли нишу между плинтусом и ковром. Воздух пахнул холодом. Ручка повернулась дальше — медленно, без скрипа. Дверь отворилась.

Тишина сделалась острой, как клинок. В эту тишину вкатились шаги. Не тяжёлые — плавные, осторожные. Галла слышала, как они приближаются к столу, как переставляется стул, как кто-то касается бумаги, едва шурша.

— Мисс Винтер, — сказал голос ровно, так, как он говорил всегда, и кожа у неё пошла мурашками, — если вы намерены и дальше пользоваться дверями, не предназначенными для студентов, — рекомендую, по крайней мере, закрывать за собой.

Она стиснула зубы. Он смотрел прямо перед собой — или знал.

Очки тихо, из глубины оправы:

— Неприятно, но логично. Он заметил смещение хода часов, теплоту ковра, отсутствие симметрии предметов. Это его территория.

Галла вышла из-за шкафа. Пятиться было бессмысленно. Люсьен Сомбре стоял у стола, спокоен и собран; белые перчатки лежали рядом с аккуратной стопкой бумаг. На его руках под манжетами угадывались бинты, и Галла поймала себя на том, что не может оторвать взгляда — то ли от этой странной детали, то ли от того, насколько он был собран и чужд.

— Я… — начала она и запнулась. Слова застряли в горле. — Дверь была открыта.

— Почти правда, — отозвался он ровно. — я сам её приоткрыл, видя, как вы ломитесь.

Галла почувствовала, как щёки заливает жар. Пальцы невольно сжались в кулаки, ногти впились в ладонь. Она ненавидела это чувство — быть школьницей перед директором, снова и снова оправдываться.

Сомбре чуть приподнял голову:

— Мисс Винтер, если вы и дальше будете так рисковать, речь скоро пойдёт не о безопасности студентов, а о вашей собственной. Академия не место для самовольных экспериментов.

Его голос был мягким, но ледяным. И вдруг в Галле что-то щёлкнуло.

— Простите, господин ректор, — выдохнула она, стараясь говорить спокойно, но голос всё равно дрогнул, — но это же нелепо! Сначала вы обвиняете меня в нерешительности, а теперь… теперь хотите, чтобы я молчала в тряпочку и делала вид, будто ничего не происходит?

Слова прозвучали громче, чем она планировала, и отозвались в груди стуком сердца. На мгновение ей стало страшно — словно она шагнула через запретную черту.

В его взгляде мелькнула искра — то ли раздражение, то ли печаль, — но он быстро спрятал её за холодной маской.

— Есть разница между смелостью и безрассудством, — произнёс он медленно, будто вырезая каждое слово из камня. — Смелость нужна, чтобы встать на защиту других. Безрассудство — чтобы поставить под удар себя. Вы слишком быстро переходите от первого ко второму.

Галла прикусила губу. Ей хотелось возразить, но собственное дыхание предательски сбилось, а голос наверняка сорвался бы в крик. Она заставила себя выпрямиться, хотя внутри всё клокотало.

— Но речь идёт о безопасности студентов, — сказала она, почти шёпотом, но твёрдо.

Сомбре ответил холодным взглядом:

— Тогда займитесь безопасностью на своём курсе. Начните с того, что у вас действительно получается. С порядка… А теперь — пожалуйста! Та же дверь. В другую сторону.

Он сделал едва заметный жест, и зеркало дрогнуло, словно его поверхность стала водой.

— В следующий раз подумайте, прежде чем шагнуть туда, куда вас не звали, — добавил он тихо. — Последствия могут оказаться куда тяжелее, чем потеря памяти.

Галла хотела бросить ещё что-то, но не смогла. В груди копилось возмущение, но и странное чувство — как будто он отталкивал её не только ради строгости, но и ради чего-то большего. Ради того, что он не может рассказать.

Она шагнула вперёд — и в следующий миг северная галерея легла у её ног каменным полом.

Обернувшись, на мгновение Галла увидела в проёме кабинет. Пустой. В зеркале не было ни её отражения, ни его. А через секунду в нём вновь отразилась галерея, а его поверхность замерла, словно никогда не дрожала.

Очки молчали. Потом шепнули, уже без насмешки:

— Не казнил, но очертил границы. Рамки, за которые не стоит заглядывать любопытному взору.

Галла глубоко вдохнула. Злость отступала, уступая место решимости.

— Значит, будем работать внутри рамок, — сказала она себе. — И искать щели.