Первый Выбор

Глава 23

Царство Делириум встретило нас взрывом красок и звуков, которые не подчинялись никакой логике. Сестра мигнула и исчезла. Небо здесь было оранжевым с фиолетовыми полосами, земля то твёрдой, то жидкой, а гравитация работала по настроению. Я шёл по дорожке из мыльных пузырей, каждый из которых содержал внутри целую жизнь чьего-то безумия.

Дворец Сумасшествия — если это можно было назвать дворцом — менялся с каждым моим шагом. Сейчас он напоминал огромную детскую игрушку, собранную из разноцветных кубиков, через мгновение превратился в готический замок, а потом и вовсе стал похож на перевёрнутую пирамиду из зеркал.

— Дель! — позвал я, но голос рассыпался на тысячу эхо, каждое из которых звучало по-разному.

Из воздуха материализовалась фигура, но это была не Сумасшествие. Существо напоминало помесь рыбы и птицы, с человеческими руками и головой собаки. Оно улыбнулось мне всеми своими многочисленными ртами.

— Владычица спит-не-спит-танцует-плачет, — прощебетало оно. — Гость-не-гость пришёл-ушёл-остался.

— Где она?

Существо указало сразу в три разные стороны, затем растворилось в облачке розового дыма, который превратился в стайку бабочек с человеческими лицами. Ясно.

Покачав головой, я двинулся в направлении, которое чувствовал инстинктивно. В Царстве Делириум логика не работала, но интуиция, парадоксально, действовала лучше, чем где бы то ни было.

Нашёл её в комнате, которая одновременно была садом, библиотекой и океанским дном. Сумасшествие лежала на чём-то похожем на кровать из облаков, окружённая плавающими книгами, из страниц которых росли цветы. Её разноцветные волосы спутались с водорослями, а платье из пузырей мерцало тускло, как свеча на последнем издыхании.

— Дель, — сказал я тихо, приближаясь.

Она открыла глаза — один зелёный, другой голубой — и посмотрела на меня с выражением, которое было одновременно узнаванием и непониманием.

— Михаил-милый-брат-чужой, — пробормотала она. — Ты пришёл-вернулся-никогда-не-был.

— Почему ты пропала. Я беспокоюсь о тебе, — признался я, садясь рядом. — С переходом ты стала слабее, чем раньше. Слабее, чем другие.

— Слабая-сильная-никакая, — согласилась она, поднимаясь. — Когда видишь всё сразу, трудно держать форму-суть-себя. Потеряла Джея, потеряла себя…

Я протянул руку, пытаясь вложить в неё часть своей силы, но она мягко отвела мою ладонь.

— Не-поможет-сделает-хуже. Моя слабость не в отсутствии силы. Моя слабость в избытке видения.

— Тогда как мне помочь?

Сумасшествие встала, и вокруг неё закружились образы — фрагменты прошлого, настоящего и будущего, перемешанные в безумном калейдоскопе.

— Помочь нельзя-можно-не-нужно. Я такая, какая есть-была-буду. — Она повернулась ко мне, и на секунду в её глазах мелькнула абсолютная ясность. — Но ты можешь помочь другим. Тем, кто страдает, страдал, будет страдать.

— О ком ты?

— О той, кто собирает боль, как я собираю безумие. О той, кто ходит там, где умирают надежды. — Она указала в направлении, которое было не направлением. — Страдание ждёт-не-ждёт-нуждается.

Я почувствовал укол понимания. Страдание. Ещё одна сестра, о которой я почти забыл за эоны. Не потому, что не любил её, а потому, что она предпочитала одиночество больше, чем кто-либо из нас. Не хотела быть рядом с нами.

— Где она?

— Там, где красный камень помнит славу-гордость-падение. Там, где лучшие друзья становятся врагами-всегда-были-врагами. — Сумасшествие рассмеялась. — Она наслаждается-грустит-существует.

Я встал, понимая, что большего от неё не получу. В Царстве Безумия ответы всегда были загадками, а загадки — ответами. Здесь её истинная природа раскрывалась полностью

— Спасибо, Дель.

— Не-за-что-всё-ради-тебя-брат. — Она помахала мне рукой, и пальцы на секунду превратились в маленьких птичек. — Иди-беги-лети к ней. Она нуждается больше-меньше-так-же, как я. Теперь я дома.

Я кивнул и начал уходить, но её голос остановил меня:

— Михаил?

— Да?

— Спасибо, что пришёл-заботился-любил. Даже если не помог-изменил-исправил.

Я улыбнулся ей и растворился в воздухе её царства, оставляя за собой след из золотых перьев, которые тут же превратились в цветы, а те — в смеющихся детей, которые растворились в радуге.

Путь сквозь миры и вселенные занял время, которое не было временем. Я проходил через слои реальности, следуя за ощущением, которое было тоньше нити и крепче стали. След Страдания.

Она всегда была загадкой даже для меня, Архангела Бога. Если другие воплощали силы, которые можно было понять — Смерть завершала, Судьба направляла, Сон порождал грёзы — то Страдание просто… была. Молчаливая, неизменная, вечно присутствующая там, где боль становилась невыносимой.

След привёл меня к миру красного солнца. Криптон. Падший мир.

Я материализовался на окраине города, среди высоких шпилей из кристалла, которые отражали багровый свет умирающей звезды. Мир был прекрасен своей холодной, математической точностью. Всё здесь подчинялось логике, порядку, совершенству. Здесь все знали кто они и кем были рождены.

И именно это совершенство делало его таким хрупким.

Я почувствовал её присутствие — тихое, как шёпот в пустой комнате, тяжёлое, как камень на груди. Страдание была здесь, невидимая для смертных глаз, но абсолютно реальная для тех, кто знал, как смотреть. Я видел её. Чувствовал.

Двинулся в её направлении, проходя сквозь улицы, где криптонцы спешили по своим делам, не подозревая о надвигающейся катастрофе. Скоро настанет время, рождение Надежды. Их мир рушился изнутри, ядро планеты было нестабильно, но лишь немногие знали об этом.

Нашёл её на площади перед Домом Эл. Она стояла в тени, невидимая для всех, кроме меня. Фигура в тёмном одеянии, лица не разглядеть, только контур. Но я знал её. Узнал бы среди миллиардов существ.

— Страдание, — позвал я тихо, приближаясь.

Она не обернулась, продолжая смотреть на сцену, разыгрывающуюся на ступенях здания. Два криптонца стояли лицом к лицу — один в белом одеянии учёного, другой в военной форме генерала. Их лица были искажены эмоциями, которые криптонцы обычно тщательно скрывали.

Джор-Эл и Дру-Зод. Лучшие друзья, которые только что узнали правду о судьбе их мира. И которые не могли договориться о том, как эту судьбу изменить.

— Ты слепец, Джор! — голос Зода звенел от едва сдерживаемой ярости. В моменты, когда на кону стояли жизни криптонцев, великий генерал с трудом себя контролировал. — Твои расчёты говорят о катастрофе, но ты предлагаем нам бежать, как трусы!

— Я предлагаю спасти наш народ, — ответил Джор-Эл, его голос дрожал от напряжения. Он не понимал, как донести свою мысль правильно. — Эвакуация — единственный выход. Через несколько месяцев Криптон будет уничтожен!

— Месяцев достаточно, чтобы найти решение! — Зод шагнул ближе, его рука рефлекторно легла на рукоять оружия. — Мы можем стабилизировать ядро, если мобилизуем все ресурсы!

— Я перепроверял расчёты тысячу раз, — Джор-Эл покачал головой. — Это невозможно. Реакция необратима.

— Тогда твои расчёты неверны!

Я подошёл к Страданию вплотную и встал рядом. Она наконец повернула голову в мою сторону. Под капюшоном я различил только тень лица и два глаза — тёмные, бездонные, полные боли, которая никогда не заканчивалась.

— Михаил, — её голос был тихим, почти беззвучным. — Ты здесь.

— Дель сказала, что ты нуждаешься во мне.

— Сумасшествие видит то, чего нет. Или то, что будет. Или то, что могло бы быть. — Страдание снова повернулась к сцене. — Я не нуждаюсь. В тебе. Я просто существую. Сама.

На площади Джор-Эл и Зод продолжали спорить. Их голоса повышались, жесты становились резче. Вокруг них собралась толпа — другие криптонцы наблюдали за ссорой с выражением шока. Такие проявления эмоций были редкостью в их обществе.

— Ты наслаждаешься этим, — сказал, не осуждая. Просто констатируя факт.

— Наслаждение — не то слово. — Она сделала паузу. — Я питаюсь их болью. Болью предательства, когда лучший друг отказывается верить. Болью отчаяния, когда понимаешь, что твой мир обречён. Болью разрыва, когда дружба превращается в ненависть.

— Это причиняет тебе боль?

— Всё причиняет мне боль, Михаил. — Она повернулась ко мне полностью, и я увидел, как её тёмная фигура дрожит. — Каждое страдание во всём Творении отзывается во мне эхом. Каждая слеза, каждый крик, каждый тихий стон отчаяния. Я ношу всё это в себе.

— Тогда почему ты здесь? Почему ты выбрала это место, эту сцену?

Страдание замолчала, наблюдая, как Зод разворачивается и уходит, его спина напряжена от гнева. Джор-Эл остаётся стоять один, его плечи опущены под тяжестью невысказанных слов. Отчёт до уничтожение этой прекрасный планеты, пошёл.

— Потому что здесь страдание имеет смысл, — сказала она наконец. — Эти двое страдают, потому что любят. Любят свой мир, свой народ, друг друга. Их боль рождена из стремления защитить, спасти. Это… чистое страдание. Не злобное, не мелочное. Благородное. Из него появляется Надежда.

Не удивительно. Страдание не была садисткой, наслаждающейся чужой болью ради самой боли. Она была свидетелем, собирателем, хранителем всей боли Творения. И среди океана страданий она искала те редкие моменты, когда боль имела значение. Когда оно рождало то что дарует что-то большее. Потому что наиболее темна ночь перед рассветом. Но…

— Ты устала, — сказал я тихо.

— Я всегда устала. — Она села прямо на камни площади, невидимая для проходящих криптонцев. — С момента, когда Мать и Отец создали меня, я несу этот груз. И с каждым днём он становится тяжелее.

Я сел рядом с ней. На площади жизнь продолжалась — криптонцы расходились, обсуждая увиденное. Джор-Эл всё ещё стоял на ступенях, его лицо было маской боли.

— Расскажи мне, — попросил я. — Расскажи мне о том, что чувствуешь.

Страдание долго молчала. Затем начала говорить, её голос был тихим, монотонным, но в нём звучало что-то первобытное. Чистое.

— Представь, Михаил, что ты чувствуешь каждую боль одновременно. Ребёнка, потерявшего мать. Матери, потерявшей ребёнка. Воина, умирающего на поле битвы. Старика, забытого всеми. Влюблённого, которому разбили сердце. — Она обняла себя руками. — Всё это сразу, каждую секунду, каждое мгновение существования.

— Как ты выдерживаешь?

— Я не выдерживаю. Я просто… продолжаю. Потому что кто-то должен свидетельствовать. Кто-то должен помнить все эти боли, даже те, которые никто больше не помнит.

На площади появился ещё один криптонец — женщина в элегантном одеянии. Она подошла к Джор-Элу и положила руку на его плечо. Лара, его жена. Даже отсюда я видел, как её прикосновение принесло ему облегчение. Она уже была беременна.

Страдание наблюдала за этой сценой с выражением, которое могло быть и грустью, и чем-то ещё.

— Видишь? — спросила она. — Даже здесь, среди боли, есть утешение. Но утешение делает страдание острее. Потому что оно напоминает о том, что было до боли. О том, что могло бы быть без неё.

— Ты говоришь так, будто страдание — это всё, что существует.

— Для меня это так. — Она повернулась ко мне. — Я знаю зачем ты здесь. Ты спрашиваешь, почему я не пришла на собрание Бесконечных. Почему я не участвую в эволюции, которую начали Мать и Отец.

— Да.

— Потому что я боюсь, Михаил. — В её голосе впервые прозвучала настоящая эмоция. — Боюсь, что эволюция избавит Творение от страдания. И тогда меня не станет.

Я не ожидал такого признания. Страдание всегда казалась самой стоической из нас, той, кто принимает свою роль без вопросов.

— Ты думаешь, что в новой реальности не будет места для боли?

— Я думаю, что боль может измениться так, что я не узнаю её. — Она встала, её тёмное одеяние развевалось на ветру, которого не было. — Мать и Отец говорят об эволюции, о росте, о становлении большим. Но что, если в процессе этого становления Творение перерастёт потребность в страдании?

— Страдание не исчезнет, — сказал я убеждённо. — Оно часть роста. Часть изменения.

— Возможно. Но какой ценой? — Она указала на Джор-Эла, который уходил с площади в сопровождении жены. — Этот человек страдает, потому что видит правду, которую другие отказываются принять. Его страдание делает его героем. Но в мире без страдания, что делает героя героем?

Я задумался над её словами. В них была глубокая истина. Страдание не было просто болью — оно было катализатором роста, испытанием, через которое существа становились больше, чем были.

— Ты не исчезнешь, — сказал я твёрдо. — Даже если Творение эволюционирует. Потому что рост всегда сопровождается болью.

— Но правильная ли это боль? — спросила она. — Или просто боль ради боли?

Мы молчали, наблюдая, как красное солнце медленно опускается к горизонту. Криптон продолжал жить своей жизнью, не подозревая, что через несколько месяцев его не станет. Трагедия разворачивалась медленно, неумолимо, и ничто не могло её остановить.

— Пойдём, — сказал я, протягивая руку. — Покажи мне, что ты видишь. Позволь мне понять.

Страдание посмотрела на мою руку долгим взглядом. Затем медленно, неуверенно, вложила свою ладонь в мою.

В момент прикосновения меня захлестнула волна ощущений. Боль. Океан боли, простирающийся во все стороны до бесконечности. Каждая травма, каждая потеря, каждое разочарование во всём Творении. Я почувствовал, как ребёнок плачет в темноте. Как умирает солдат вдали от дома. Как мать хоронит сына. Как отец теряет работу и не может прокормить семью. Как влюблённые расстаются. Как друзья предают. Как надежды рушатся.

Всё сразу.

Всё одновременно.

Я задохнулся от интенсивности этого переживания и отпустил её руку. Чуть не упал на колени, тяжело дыша, хотя архангелам не нужен воздух.

— Теперь ты понимаешь, — сказала Страдание тихо, стоя рядом со мной. — Это то, что я чувствую каждую секунду существования. Без передышки. Без облегчения.

Я поднял голову, посмотрел на неё. В её глазах не было торжества или злорадства. Только усталость и что-то похожее на извинение.

— Как… — я с трудом подбирал слова, всё ещё ощущая эхо той боли. — Как ты не сошла с ума?

— Кто сказал, что не сошла? — Она протянула руку, помогая мне держаться на ногах. — Дель не единственная из нас, кто танцует на грани безумия, Михаил. Просто моё безумие тихое. Невидимое. Я не смеюсь и не пою. Я просто… продолжаю.

Я выпрямился, постепенно восстанавливая контроль. Моя природа архангела помогла стабилизировать восприятие, но отголоски той боли всё ещё звенели в груди. Всезнание не даровала и доли того что я прочувствовал.

— Прости, — сказала Страдание. — Я не хотела причинять тебе боль. Но ты просил понять.

— Не извиняйся. — Я покачал головой. — Я рад, что ты показала мне. Теперь я действительно понимаю.

Мы начали медленно идти по улицам Криптона. Страдание была невидима для смертных, как и я, и я шёл рядом с ней. Мы оба наблюдали за этим обречённым миром. Он был прекрасен…

— Расскажи мне о них, — попросил я, указывая на Джор-Эла и Зода, чьи фигуры мы видели вдалеке. — Почему именно их страдание привлекло тебя?

Страдание задумалась, подбирая слова.

— Джор-Эл страдает от знания. Он видит будущее — катастрофу, которую никто не может предотвратить. Он знает, что его мир умрёт, и эта знание разрывает его изнутри. Но он продолжает бороться, пытаясь спасти хоть кого-то. Это страдание пророка.

— А Зод?

— Зод страдает от бессилия. Он воин, генерал, привыкший решать проблемы силой. Но сейчас сила бесполезна. Он не может приказать планете не разрушаться. Не может сражаться с физикой. И это ломает его. Это страдание воина, столкнувшегося с врагом, которого нельзя победить.

Мы остановились возле здания, где собрался Совет Криптона. Через прозрачные стены я видел, как Джор-Эл представляет свои расчёты, а члены совета качают головами в отрицании. Они не верили. Не хотели верить.

— А вот это, — сказала Страдание, указывая на сцену, — Это страдание общества. Коллективное отрицание перед лицом правды. Они знают в глубине души, что Джор-Эл прав, но признать это значит признать свою смертность, конечность своей цивилизации. Поэтому они отвергают истину и цепляются за иллюзию.

— Это делает их виновными?

— Это делает их людьми. — Она повернулась ко мне. — Даже криптонцы со всей своей логикой и разумом в конечном счёте смертные. А смертные всегда выбирают утешительную ложь над болезненной правдой.

Мы продолжили путь. Красное солнце уже почти скрылось за горизонтом, окрашивая кристаллические шпили в кровавые оттенки. Мир был прекрасен в своей агонии.

— Ты говорила о том, что боишься эволюции, — вернулся я к прежней теме. — Но, может быть, эволюция даст тебе что-то новое? Не избавление от страдания, а… трансформацию его?

Страдание остановилась перед высоким зданием, на вершине которого было обсерватория. Джор-Эл часто приходил сюда, наблюдая за звёздами, ища новый дом для своего народа.

— Трансформацию, — повторила она задумчиво. — Ты имеешь в виду, что страдание может стать чем-то другим?

— Не другим. Большим. — Я встал рядом с ней. — Смотри на них. Джор-Эл страдает, но его страдание движет им к действию. Он строит корабль для своего сына. Один корабль, потому что не может спасти всех. Это разрывает его, но он продолжает.

— Героическое страдание, — кивнула Страдание. — Да, такое мне нравится больше всего.

— Потому что оно трансформирует боль в действие. В любовь. В Надежду. — Я повернулся к ней. — А что, если эволюция сделает больше такого страдания и меньше бессмысленной боли?

Она долго не отвечала. В её тёмных глазах отражалось умирающее солнце.

— Это… интересная мысль, — сказала она наконец. — Но боюсь, что не такая простая. Бессмысленная боль тоже имеет свою роль. Она учит смирению. Принятию. Пониманию того, что не всё можно контролировать.

— Но слишком много бессмысленной боли может сломать, а не научить.

— Верно. — Она кивнула. — Баланс. Всегда вопрос баланса.

Мы поднялись на вершину здания, где Джор-Эл работал над своими расчётами. Он был один, склонившись над проекциями звёздных карт. Он пришёл сюда после неудачного совета. Его лицо было измождённым от бессонных ночей.

Страдание подошла к нему ближе, хотя он не мог её видеть. Протянула руку, и на секунду я подумал, что она коснётся его. Но остановилась в миллиметре от его плеча.

— Что ты делаешь? — спросил я тихо.

— Я… — она замолчала, затем продолжила. — Я пытаюсь понять, могу ли я дать ему что-то кроме боли. Могу ли я трансформировать его страдание во что-то полезное.

— И можешь?

— Не знаю. — Она опустила руку. — Я никогда не пыталась. Моя роль — свидетель, не целитель.

— Может быть, пора попробовать?

Страдание повернулась ко мне. В её глазах мелькнуло что-то новое — не надежда, страх перед надеждой.

— А если я не смогу? Если попытка только усилит его боль?

— Тогда мы вместе справимся с последствиями. — Я положил руку ей на плечо. — Ты не одна, сестра. Никогда не была.

Она посмотрела на мою руку, затем снова на Джор-Эла. Медленно, очень медленно протянула свою ладонь к его голове. На этот раз коснулась.

Джор-Эл вздрогнул, но не от боли. Его глаза расширились, и на секунду в них мелькнуло что-то похожее на понимание. Не облегчение от страдания — но принятие его. Осознание того, что его боль имеет смысл, что она ведёт его к действию, которое спасёт хотя бы одну жизнь.

Страдание убрала руку, и её тёмная фигура дрожала.

— Я сделала это, — прошептала она с удивлением. — Я… трансформировала его боль.

— Не избавила от неё, — заметил я. — Но дала ей направление.

— Да. — Она посмотрела на свои руки, словно видя их впервые. — Это… это другое. Это не то, что я делала раньше.

— Это эволюция, — сказал я мягко.

Мы спустились с крыши и вышли на улицы. Ночь полностью опустилась на Криптон, и звёзды сияли над обречённым миром. Где-то там, среди этих звёзд, была Земля — планета, которая примет последнего сына Криптона.

— Михаил, — сказала Страдание, останавливаясь. — Спасибо. За то, что пришёл. За то, что заставил меня попробовать.

— Всегда пожалуйста.

— Но я всё ещё боюсь.

— Это хорошо. Значит ты меняешься. Эволюционируешь. Нам всем нужно двигаться дальше.

— Даже тебе?

— Особенно мне.