Первый Выбор

Глава 16

Время остановилось. Я смотрел в глаза, которые видел лишь однажды — в момент моего сотворения, когда Отец собирал воедино Себя, и ему помогала Тьма, создавая первых Архангелов. Эти глаза были полны изначальной силы, той самой энергии, что существовала до разделения на день и ночь, до первого слова творения. До всех нас.

— Мать, — произнёс я, и слово прозвучало странно в этом месте, среди крыльев моего падшего брата.

Существо в теле Сусанно улыбнулось, и в этой улыбке было что-то детское, игривое. Мать всегда любила игры — не жестокие забавы демонов, а настоящие игры, полные загадок и неожиданных поворотов.

— О, ты узнал меня! — радостно воскликнула она, хлопая в ладоши с энтузиазмом ребёнка. — А я думала, тебе понадобится больше времени. Хотя, конечно, ты всегда был самым внимательным из моих детей.

Позади меня раздался приглушённый звук — кто-то из богов попятился. Я чувствовал их замешательство, страх и непонимание. Они не знали, что происходит, но древние инстинкты подсказывали им: перед ними нечто неизмеримо древнее и могущественное.

— Как ты оказалась здесь? — спросил я, не сводя с неё взгляда. — Отец сказал, что ты заперта. Навечно.

Тьма рассмеялась, звук её смеха заставил содрогнуться сами основания Пандемониума. Крылья Люцифера затрепетали на своих золотых цепях, словно пытаясь укрыться от этого звука.

— О, Михаил, милый мой мальчик, — сказала она, покачав головой. — Разве можно запереть Тьму? Я повсюду, где нет Света. Я в каждой тени, в каждом углу, где не достигают лучи твоего Отца. Я просто… ждала подходящего момента, чтобы поиграть.

— Поиграть? — повторил я, чувствуя, как ярость начинает закипать в груди. — Ты называешь поглощение Сусанно игрой? Других богов?

— А разве нет? — она наклонила голову, словно, не понимая моего негодования. — Этот японский бог был так… амбициозен. Так жаждал силы. Я просто дала ему то, о чём он мечтал. Правда, цена оказалась несколько выше, чем он ожидал.

Она подняла руку, разглядывая пальцы Сусанно, словно видела их впервые.

— Любопытно, как работают эти тела. Столько ограничений, столько… хрупкости. Как вы, дети мои, терпите подобные воплощения?

— Где Сусанно? — потребовал я ответа.

— О, он здесь, — беззаботно махнула рукой в себе грудь. — Где-то глубоко внутри, вместе со всеми остальными, кого я… позаимствовала за это время. Не волнуйся, он не страдает. Я не жестока без необходимости.

Значит он жив. Это хорошо. И этого было достаточно. Я сделал шаг вперёд, и весь воздух загорелся божественным светом. Но Тьма только улыбнулась шире.

— Тише, тише, Михаил. Неужели ты нападёшь на свою мать? Что подумает Отец?

— Отец подумает, что я выполняю свой долг, — ответил я, не убирая готовности к атаке.

— Долг? — Тьма наморщила лоб, словно пытаясь понять незнакомое слово. — Что это такое — долг? Объясни мне, сын мой.

Вопрос застал меня врасплох. Как объяснить понятие долга существу, которое было старше морали, старше самих понятий правильного и неправильного?

— Долг — это… ответственность. За порядок. За защиту творения.

— А-а-а, — протянула она, словно всё поняла. — Ты говоришь об игрушках твоего Отца. О его маленьких мирочках и созданиях. Но скажи мне, Михаил, что в них такого интересного? Я думала, крылья Люцифера содержат какой-то секрет, какую-то удивительную загадку. А это оказались просто… воспоминания. Боль, сожаления, тоска по дому. Скучно!

Она повернулась к крыльям, висящим в центре сферы, и сделала пренебрежительный жест.

— Твой брат всегда был слишком сентиментальным. Даже в падении он не смог освободиться от привязанности к старому дому.

— Не смей, — предупредил я, чувствуя, как Сила пульсирует в моих венах.

— О? — Тьма обернулась ко мне с неподдельным интересом. — Не смей что? Критиковать Люцифера? Но он же твой враг, разве нет? Тот, кого ты победил в великой войне?

— Он мой брат, — сказал я не солгав.

— Брат, — повторила она, пробуя слово на вкус. — Ещё одно странное понятие. У меня было столько детей, Михаил. Архангелы, ангелы, серафимы… Почему вы так цепляетесь друг за друга? В изначальной Тьме нет братьев и сестёр. Есть только Я.

Ей действительно не понятны наши связи, наши привязанности. Тьма была единством до того, как Отец создал множественность. Она не понимала, что значит любить кого-то, кроме себя и Отца.

— Потому что мы больше, чем сумма наших частей, — ответил я. — Вместе мы создаём то, что не может создать никто по отдельности.

— Философия, — она махнула рукой. — Скучная философия. Знаешь, что было бы интереснее?

Тьма повернулась к группе богов, стоявших позади меня. Я почувствовал, как они инстинктивно попятились, когда её взгляд остановился на них.

— Духи! — воскликнула она с восторгом ребёнка, обнаружившего новые игрушки. — Настоящие, живые духи! Какое разнообразие! Индийские, скандинавские, египетские… Твой Отец и правда постарался с этими творениями!

Она начала идти к богам, полностью игнорируя моё присутствие. Каждый её шаг заставлял реальность слегка колебаться, словно само пространство не было уверено в том, как реагировать на её присутствие.

— Стой, — приказал я, вкладывая в голос всю свою силу.

Тьма остановилась, но не обернулась.

— Нет, — сказала она просто. — Я так долго ждала, чтобы поиграть с этими созданиями. Ты не можешь запретить мне это.

— Не могу. Но могу это… — ответив, взмахнул рукой.

Божественный свет вспыхнул в сфере, ослепительно яркий. Когда он погас, все боги исчезли. Они не были уничтожены или изгнаны — я просто переместил их подальше от опасности. На Землю, в их храмы и святилища, где они будут в безопасности от прихотей Тьмы.

Молох и остальные падшие ангелы остались — их природа позволяла им выдержать присутствие изначальных сил.

Тьма медленно обернулась ко мне, и в её глазах впервые за всю встречу появилось что-то похожее на раздражение.

— Это было грубо, Михаил.

— Это была необходимость.

— А я думала, мы мило беседуем, — она вздохнула театрально. — Но если ты хочешь играть в серьёзные игры…

Воздух вокруг неё начал темнеть. Не обычная темнота ночи или тени — это была Тьма как субстанция, как живая сила, стремящаяся поглотить всё вокруг. Температура в сфере резко упала, иней начал покрывать золотые цепи, держащие крылья Люцифера.

— Тогда давай поиграем в серьёзные игры, — закончила она, и в её голосе прозвучали отголоски, существовавшей до творения.

Я не ждал её первого удара. Опыт подсказывал — когда сражаешься с изначальной силой, каждая секунда промедления может стоить жизни. Я взметнул руки, призывая Свет Творения, тот самый свет, что разделил день и ночь в первый день.

Но Тьма двигалась быстрее мысли. Её первая атака была настолько неожиданной, что я едва успел выставить защиту. Щупальца чистой энтропии хлестнули по моему световому щиту, и там, где они коснулись, реальность начала рассыпаться на составляющие.

— Слишком медленно, дорогой! — рассмеялась она, атакуя одновременно с семи направлений.

Я отступил, призывая новые слои защиты. Каждый удар Тьмы был не просто физической атакой — она пыталась стереть меня из существования на концептуальном уровне. Мне приходилось тратить огромное количество силы просто на то, чтобы оставаться реальным.

— Ты стал осторожным, — заметила она, играючи уворачиваясь от моей контратаки. — Это хорошо. Осторожность продлевает игру.

Я выбросил вперёд копьё света, способное прожечь дыру в самой ткани пространства. Тьма просто… пропустила его через себя. Копьё прошло насквозь, словно она была сделана из тумана, и ударило в стену сферы, оставив в золоте зияющую дыру.

— Забавно, — сказала она, изучая дыру. — Ты всё ещё думаешь в терминах физических атак. Но я не тело, Михаил. Я принцип.

В следующий момент она была повсюду. Тьма заполнила всю сферу, окружила меня со всех сторон, проникла в каждую щель, в каждый атом пространства. Я оказался в самом центре её существа, и давление было невыносимым.

Воздух превратился в вязкую субстанцию, которая стремилась растворить меня в себе. Я чувствовал, как части моего существа начинают отслаиваться, поглощаемые бесконечной пустотой. Это было не больно — боль предполагает существование. Это было нечто гораздо хуже — медленное исчезновение из реальности.

— Не сопротивляйся, — шепнула Тьма, её голос звучал отовсюду и ниоткуда одновременно. — Это не принесёт вреда. Просто вернёшься туда, где был до творения. Разве это не мирно?

Но я не собирался сдаваться. Я воззвал к самой сути своего существа, к тому искру божественного света, который Отец вложил в меня при сотворении. Свет вспыхнул во мне с такой силой, что на мгновение весь Пандемониум озарился как в полдень.

— ДОВОЛЬНО! — воскликнул я, и моя сила разорвала кокон тьмы.

Тьма отшатнулась, впервые показав признаки удивления.

— О! — воскликнула она, материализуясь обратно в теле Сусанно. — Какой ты сильный стал! Это очень интересно!

Но я уже понял, что играю по её правилам. Пока я пытался победить её в прямом столкновении, она просто развлекалась. Мне нужно было изменить саму природу битвы.

Я перестал атаковать и начал творить.

Свет, исходящий от меня, перестал быть оружием. Вместо этого он начал формировать структуры — сложные, многомерные паттерны, которые утверждали не силу, а смысл. Я создавал микрокосмы реальности, маленькие вселенные с своими законами физики, временем, пространством.

— Что ты делаешь? — спросила Тьма, наблюдая, как вокруг неё вырастает лес из кристаллизованных воспоминаний.

— Показываю тебе, что такое Творение, — ответил, добавляя к конструкции новые элементы.

Каждое дерево в моём лесу было историей — историей любви, потери, надежды, отчаяния. Каждый листок содержал момент чьей-то жизни, каждая ветвь — связь между существами. Это не было оружием в традиционном смысле, но для Тьмы это было нечто гораздо более мощное.

Она попыталась растворить одно из деревьев, коснувшись его щупальцем тьмы. Но история оказалась устойчивее, чем она ожидала. Дерево не исчезло — оно трансформировалось, став рассказом о том, как Свет и Тьма могут сосуществовать.

— Хитро, — признала она, но в её голосе появилась нотка неуверенности.

Я продолжал творить. Теперь между деревьями потекли ручьи из жидкого времени, а в воздухе запорхали бабочки, сделанные из кристаллизованных снов. Вся сфера превращалась в сложную экосистему смыслов и связей. В Мир.

Тьма попыталась взять контроль над ситуацией. Она высвободила волну чистой энтропии, стремящуюся вернуть мою конструкцию в состояние потенциальности. Но каждый элемент, который она касалась, не исчезал, а эволюционировал, становился более сложным.

— Это невозможно! — воскликнула она, явно расстроенная. — Тьма поглощает всё! Так невозможно!

— Не всё, — ответил я, создавая новую волну структур. — Тьма поглощает то, что не имеет внутренней связности. Но смысл, любовь, связи между существами — они сильнее энтропии.

Я видел, как она начинает терять равновесие. Не в физическом смысле — Тьма не могла упасть. Но концептуально она оказалась в ситуации, которой не понимала. Впервые за эоны существования её абсолютная сила оказалась не универсальным решением.

В отчаянии она предприняла массированную атаку. Тьма расширилась, заполнив каждый атом пространства в сфере, и начала методично разбирать мою конструкцию, элемент за элементом. Но на место каждого уничтоженного дерева вырастали три новых, каждый разрушенный ручей порождал озеро.

— ПРЕКРАТИ! — крикнула она, и в её голосе впервые прозвучала паника. — Прекрати это сейчас же!

— Не могу, — ответил я, хотя усилие было колоссальным. Создавать реальность в присутствии изначальной энтропии было как плыть против течения времени. — Это уже больше не только моё творение. Оно живёт своей жизнью.

И это была правда. Мой лес смыслов начал развиваться самостоятельно. Деревья переплетались ветвями, создавая новые истории. Ручьи времени соединялись в реки причин и следствий. А из земли, сотканной из кристаллизованной надежды, прорастали цветы, каждый лепесток которых был чьей-то мечтой.

Она стояла в центре этого изобилия, и я видел в её глазах растерянность. Она была создана для пустоты, для тишины, для единства небытия. Но здесь, в этом лесу взаимосвязей, её природа работала против неё самой.

— Я не понимаю, — прошептала она, касаясь одного из цветов. — Как это может существовать? Как всё это может иметь смысл?

— Потому что это не одна вещь, — объяснил я, медленно приближаясь к ней. — Это множество вещей, связанных воедино. Ты можешь уничтожить любой элемент, но связи останутся. И они породят новые элементы.

Она посмотрела на меня, и в её взгляде я увидел нечто, чего не видел раньше — страх. Не физический страх смерти или боли. Экзистенциальный страх встречи с тем, что находится за пределами понимания.

— Ты… ты пытаешься изменить меня, — сказала она, обвиняюще ткнув в мою сторону пальцем. В теле Сусанно это выглядело забавно.

— Нет, — ответил мягко улыбнувшись. — Я показываю тебе то, что ты не могла видеть, находясь в одиночестве. Разнообразие. Сложность. Красоту, которая возникает, когда простые вещи соединяются сложными способами.

Тьма попыталась ещё раз собрать свою силу для решающей атаки. Я чувствовал, как она стягивает энтропию со всех уголков сферы, концентрируя её в точку абсолютного уничтожения. Если эта атака достигнет цели, она не просто уничтожит мой лес — она сотрёт саму возможность его существования из ткани реальности.

Но в последний момент она остановилась. Её рука замерла на полпути к катастрофическому жесту, а глаза расширились от внезапного понимания.

— Если я уничтожу это, — прошептала она, — то никогда не смогу понять, как оно работает.

— Именно, — подтвердил. — Понимание требует сохранения того, что понимаешь.

Она медленно опустила руку, и тёмная энергия рассеялась. Впервые за всю битву Тьма показала признаки усталости. Не физической — она была неисчерпаема. Но ментальной, эмоциональной усталости от столкновения с концепциями, которые она не могла просто поглотить.

— Ты выиграл, — сказала она тихо. — Не потому, что победил меня в бою, а потому, что показал мне нечто, чего я не могу игнорировать.

Она села на траву, сотканную из воспоминаний, и впервые за эоны выглядела не как космическая сила, а как усталый ребёнок. Трогала, играла. Изучала.

— Расскажи мне больше, — попросила она. — Как всё это работает? Эти связи, эти смыслы?

Я опустился рядом с ней, чувствуя, как напряжение битвы начинает спадать. Лес вокруг нас продолжал расти и развиваться, создавая всё новые паттерны красоты и сложности.

— Это долгая история, — сказал я. — И она всё ещё пишется.

— У меня есть время, — ответила Тьма. — У меня есть вечность.

И в этот момент, когда она произнесла эти слова, воздух в сфере изменился. Не потеплел и не похолодел — он стал другим, наполненным присутствием, которое я знал лучше собственного существования.

Отец.

Он не появился физически. Отец редко принимал видимую форму, предпочитая оставаться непостижимой силой. Но Его присутствие было неоспоримым, заполняющим каждый атом пространства теплом и светом, которые не имели ничего общего с физическими явлениями.

Мой лес смыслов отреагировал на Его присутствие, деревья склонились в почтительном поклоне, цветы раскрыли лепестки шире, а ручьи времени потекли медленнее, словно наслаждаясь моментом.

— Прекрасная работа, Михаил, — сказал Отец, и в Его голосе была гордость. — Ты понял нечто важное о природе истинной силы.

— Я просто делал то, что казалось правильным, — ответил склонив голову.

— Именно поэтому ты и преуспел, — Похвалив меня, Он обратился к ней. — Прошу, любимая, давай поговорим.

Тьма замерла, её рука всё ещё касалась одного из моих цветов памяти. В её глазах промелькнуло множество эмоций — удивление, вина, тоска и что-то ещё, что я не мог определить.

— Ты пришёл, — прошептала она.

— Я всегда был здесь, — ответил Отец. — Как и ты. Как и все наши дети. Мы никогда не были разлучены по-настоящему.

— Но тюрьма…

— Была необходима, чтобы дать творению время вырасти, — Его голос был лишён упрёка. — Но не навечно. Никогда навечно.

Я стоял между ними — между Светом и Тьмой, между Творцом и его противоположностью, моей Матерью. Между Порядком и Хаосом. Между своими родителями, я…я искренно улыбался.

И впервые за эоны существования почувствовал себя не Мечом Божьим, не орудием справедливости, а просто сыном, наблюдающим примирение родителей.

Мой лес начал меняться в присутствии Отца. Деревья становились выше, их листва приобретала новые оттенки, а между ветвями начали перекликаться птицы, сотканные из чистой мелодии. Это была симфония творения, исполняемая в честь воссоединения семьи.

Тьма медленно убрала руку от цветка. Там, где она прикасалась, лепестки приобрели глубокий чёрный цвет, но не мрачный — благородный, как ночное небо, усыпанное звёздами.

— Я не хотела причинять вред, — сказала она, обращаясь к Отцу. — Я просто… скучала. И хотела понять.

— Я знаю, — ответил Он. — И мы поговорим об этом. Но сначала нужно исправить то, что можно исправить.

Мать кивнула и закрыла глаза. Тело Сусанно начало светиться изнутри — не божественным светом, а мягким сиянием освобождения — Тьмой. Из груди японского бога начали выходить светящиеся силуэты — души тех, кого Тьма поглотила за время своего блуждания.

Каждая душа, выходящая из тела Сусанно, оставляла след в моём лесу — новое дерево, новый ручей, новый цветок. Боги всех пантеонов, демоны, духи природы — все они становились частью растущей экосистемы смыслов и связей.

Сам Сусанно материализовался последним, его истинная форма восстанавливалась по частям. Бог бури упал на колени среди цветущих лугов воспоминаний, тяжело дыша, но живой. Его глаза были полны ужаса и благодарности одновременно.

— Это… это было как сон, — прошептал он. — Бесконечный сон в пустоте. В тьме.

— Прости, маленький дух, — сказала Тьма, её голос вновь стал женским, мягким. Она покинула тело Сусанно, и исчезла из мира физического, став везде и всюду. Её голос слышался ото всех тёмных углов. — Я не знала, что ты способен на такие сложные сны.

Сусанно поднялся на ноги и огляделся вокруг. Лес смыслов поражал воображение даже древнего бога. Деревья из кристаллизованных историй тянулись к потолку сферы, их кроны переплетались в сложные узоры, рассказывающие о связях между всеми живыми существами.

— Это… прекрасно, — прошептал он. — Что это такое?

— Это ответ на вопрос, который Мать задавала всю свою жизнь, — ответил я, не стараясь молчать. Хотелось петь рядом с Отцом и Матерью. — О том, что делает творение значимым.

Мать появилась в форме женщины, но без чёткого контура тела, и подошла к одному из самых больших деревьев — дубу, выросшему из истории первой любви в мироздании. Она положила руку на его кору, и дерево отозвалось мягким свечением.

— Я начинаю понимать, — сказала она тихо. — Дело не в отдельных элементах. Дело в том, как они связаны друг с другом.

— И в том, как эти связи создают нечто большее, чем сумма частей, — добавил Отец.

Она обернулась к Нему, видя его там, где я не мог, и в её взгляде была благодарность.

— Ты знал, что это произойдёт, — сказала она. — Когда запирал меня. Ты знал, что я выберусь и что Михаил покажет мне это.

— Я надеялся, — ответил Отец просто. — Но не знал наверняка. Выбор всегда оставался за вами.

Тьма посмотрела на крылья Люцифера, всё ещё висящие в центре сферы. Мой лес осторожно обрамлял их, не касаясь, но создавая вокруг них ауру почтения и скорби.

— Передай своему брату, когда увидишь его, — сказала она мне, — что я поняла его выбор. И что иногда самая глубокая любовь требует самых больших жертв.

Она начала растворяться, возвращаясь в те измерения, где обычно обитала. Но прежде чем исчезнуть полностью, она ещё раз окинула взглядом мой лес.

— Можно я заберу один цветок? — спросила она, указывая на небольшой бутон, выросший там, где она впервые коснулась моего творения. — Чтобы помнить.

— Конечно, — ответил я.

Она осторожно сорвала цветок и прижала его к груди. В тот момент, когда её пальцы коснулись лепестков, цветок изменился — половина его стала чёрной как ночь, половина осталась светлой. Но это был не контраст противоположностей, а гармония дополняющих друг друга сил.

— Прощайте, мои дети, — сказала она, обращаясь ко всем нам. — До встречи в следующий раз.

— Пойдём, любимая, — сказал Отец мягко. — У нас есть о чём поговорить. И много чего обсудить.

И они исчезли — Отец и Мать, оставив после себя только лёгкий аромат ночных цветов и ощущение завершённости. Лес смыслов вокруг нас начал медленно меняться, адаптируясь к отсутствию изначальных сил. Деревья стали более реальными, менее концептуальными, но не менее прекрасными.

Сусанно поднялся с травы и поклонился мне.

— Архангел Михаил, — сказал он торжественно. — Я в долгу перед тобой. Если когда-нибудь потребуется моя помощь…

— Просто живи, — ответил я. — Живи и помни, что каждая связь, которую ты создаёшь, каждый смысл, который находишь, делают мироздание сильнее. Иди домой, маленький бог, и скажи своей сестре, что я своё слово сдержал.

Он кивнул и исчез, возвращаясь в свои владения на Земле. Один за другим стали исчезать и остальные освобождённые души — боги, демоны, духи, каждый возвращался туда, где его ждали.

Молох и другие падшие ангелы всё это время стояли у стен сферы, наблюдая за происходящим с выражениями благоговейного ужаса. Когда всё закончилось, Молох осторожно приблизился ко мне.

— Михаил, — сказал он хрипло. — То, что мы видели… это было…

— Встреча семьи, — ответил я просто. — Ничего более.

Но мы оба знали, что это было нечто большее. Это было напоминание о том, что даже самые глубокие разногласия могут быть преодолены пониманием. Что даже самые древние противоречия могут найти разрешение в синтезе.

Я подошёл к крыльям Люцифера и осторожно коснулся одного из перьев. Они всё ещё были тёплыми — теперь не только от прикосновения Тьмы, но и от присутствия Отца. В этом тепле смешивались все аспекты любви: родительская забота, братская преданность, материнское понимание.

Лес вокруг крыльев начал изменяться. Деревья росли выше, их ветви переплетались сложными узорами, создавая живую мандалу из света и тени, смысла и тайны. В центре этой мандалы крылья Люцифера выглядели не как трофей или реликвия страдания, а как символ надежды.

Может быть, Отец был прав. Может быть, ничто не было потеряно навечно. Даже падение могло стать началом нового восхождения. Даже тьма могла научиться понимать свет, не теряя при этом своей сущности.

Я оглянулся на падших ангелов, всё ещё стоявших в благоговейной тишине.

— Что вы узнали сегодня? — спросил я.

Молох долго молчал, подбирая слова.

— Что сила — это не только способность разрушать, — сказал он наконец. — Но и способность творить. Понимать. Соединять разделённое.

— И что семья, — добавил один из других падших, — это не только кровные связи. Это выбор продолжать любить, несмотря ни на что.

Я кивнул. Урок был усвоен.

Пространство вокруг нас начало возвращаться к своему первоначальному состоянию. Лес смыслов медленно растворялся, но не исчезал — он интегрировался в ткань реальности, становился частью Пандемониума. Отныне это место будет не просто хранилищем артефактов, но живой библиотекой историй и связей.

Крылья Люцифера остались в центре сферы, но теперь они были окружены не пустотой, а тонкой сетью светящихся нитей — связями, которые соединяли их со всем мирозданием. Каждое перо рассказывало историю, каждая история была связана с тысячами других.

— Теперь я понимаю, зачем он хранит их, — сказал Молох, глядя на крылья.

— Не затем, чтобы причинять боль, — ответил я. — А чтобы помнить о том, что даже в самых тёмных моментах остаётся место для любви.

Мы стояли в тишине, каждый погружённый в свои размышления. Битва закончилась не победой одной стороны над другой, а пониманием того, что противоположности могут существовать в гармонии.

В воздухе всё ещё висел аромат того единственного цветка, который Тьма взяла с собой. Половина света, половина тьмы, но цельный и прекрасный. Символ того, что мы все — части одного великого замысла, который больше любого из нас.

Закрыл глаза и почувствовал, как последние отголоски битвы растворяются в спокойствии. Где-то в глубинах мироздания Отец и Тьма вели свой разговор, исцеляя раны, которые длились эоны. Где-то на Земле Сусанно рассказывал сестре о том, что видел в лесу смыслов. Где-то на Земле Люцифер поднимал голову, чувствуя, как его крылья, хранящиеся в Пандемониуме, вибрируют от новых пониманий.

И где-то во мне самом зарождалась надежда, что следующий Выбор этой бесконечной истории будет написан не кровью и огнём, а пониманием и любовью.

Я хочу увидеть брата, рассказать ему всё, помириться и сказать, что Мать, вернулась.

Сказать, что он может вернуться.