Первый Выбор

Глава 17

Москва встретила меня серым октябрьским утром. Дождь барабанил по крышам автомобилей, превращая асфальт в зеркало, отражающее неоновые вывески и жёлтые огни фонарей. Я шёл по Тверской улице, растворившись среди спешащих людей, каждый из которых нёс в себе целую вселенную надежд, страхов и мелких радостей.

След Азазеля привёл меня сюда, в сердце этого древнего города, где православные купола соседствовали с стеклянными башнями современности. Запах его присутствия был едва уловимым — смесь серы, старых книг и того особенного аромата, который появляется, когда кто-то слишком долго играет с судьбами смертных.

Три часа, думал, наблюдая, как молодая женщина в красном пальто останавливается перед витриной ювелирного магазина. Она смотрела на кольцо с бриллиантом, и в её глазах я видел мечту о свадьбе, которая, возможно, никогда не случится. Рядом с ней прошёл пожилой мужчина в потёртом пальто, в кармане которого лежала последняя сотня рублей — всё, что осталось от пенсии до следующего месяца.

Всего три часа назад я покинул Пандемониум, оставив падших ангелов размышлять над уроком, который преподала им встреча с Матерью. Молох обещал передать остальным в Аду, что прощение возможно, если они готовы изменить свой путь. Но сейчас моё внимание было сосредоточено на другой проблеме — на том, кто осмелился нарушить Правила.

Правила. Я создал их тысячелетия назад, после того как понял: свобода воли — это не предложение, а требование. Четыре простых принципа, нарушение которых каралось моим непосредственным вмешательством:

Первое: Никто из бессмертных не имеет права напрямую влиять на решения смертных, определяющие их судьбу.

Второе: Никто не может лишать смертного права на выбор, даже если этот выбор приведёт к страданию.

Третье: Никто не может использовать свою истинную сущность для принуждения смертных к поклонению или служению.

Четвёртое: Любое вмешательство в естественный ход времени в мире смертных карается немедленно.

Простые правила. Фундаментальные. И Азазель их нарушал уже несколько раз.

Я свернул в переулок между старыми зданиями и на мгновение позволил себе увидеть мир глазами Архангела. Нити судеб тянулись между людьми как паутина света, некоторые яркие и прочные, другие тусклые и готовые порваться. Но в нескольких местах я видел тёмные узлы — точки, где чья-то воля была согнута внешней силой. Следы работы Азазеля.

Азазель, мысленно обратился я к своему древнему знакомому. Что ты делаешь, старый дурак?

Конечно, ответа не последовало. Он знал, что я иду за ним, и старался маскировать своё присутствие. Но после встречи с Тьмой, я снял ограничение на время, пока их не возвращая на своё место. Я мог чувствовать каждую ложь, каждое искажение реальности в радиусе нескольких миров.

Дождь усилился, и люди вокруг меня раскрыли зонты или забежали под навесы. Я остался стоять посреди тротуара, позволяя каплям проходить сквозь мою человеческую форму. Рядом со мной остановился мальчик лет семи, он вырвался из рук матери и с восторгом подставил лицо дождю.

— Дима, немедленно иди сюда! Простудишься! — крикнула женщина, но в её голосе не было настоящего гнева. Только усталость и нежность.

Мальчик обернулся ко мне и улыбнулся, словно узнав родственную душу.

— Дядя, а вы тоже любите дождь? — спросил он, не обращая внимания на мокрые волосы.

— Да, — ответил я, улыбнувшись. — В дожде есть что-то честное. Он не притворяется чем-то другим.

— Дима! — Мать подбежала и схватила сына за руку. — Извините, — обратилась она ко мне, — он у нас непоседа.

— Ничего страшного, — ответил я. — Непоседы делают мир интереснее.

Они ушли, но улыбка мальчика осталась со мной. В ней было то же самое качество, которое я увидел в лесу смыслов — способность находить радость в простом, создавать связи из ничего. Именно это Азазель и пытался использовать в своих целях.

Я продолжил движение по городу, следуя за всё усиливающимся следом. Прошёл мимо Красной площади, где туристы фотографировались на фоне собора Василия Блаженного, не подозревая, что купола церкви слегка светятся от присутствия архангела. Свернул на Никольскую улицу, где уличные музыканты играли мелодии, которые заставляли людей останавливаться и слушать, забывая о спешке.

Москва, подумал, наблюдая за этой симфонией человеческой жизни с интересом. Город контрастов. Здесь древность соседствует с современностью, богатство с бедностью, надежда с отчаянием. Идеальное место для кого-то вроде Азазеля.

Он всегда любил сложности, мой бывший брат. В отличие от Люцифера, который восстал из гордости, или других падших, которыми двигала зависть или гнев, Азазель пал из любопытства. Он хотел понять человеческую природу изнутри, почувствовать, каково это — делать выбор в условиях неопределённости.

Проблема была в том, что его любопытство не знало границ.

Я остановился перед входом в метро и закрыл глаза, концентрируясь на следе. След стал сильнее — Азазель был где-то неподалёку. Но что-то было не так. Его присутствие казалось… приглушённым. Словно он не просто маскировался, а действительно ограничил свою силу.

Спустился в метро и сел в поезд, направляющийся к центру. В вагоне было тесно, люди жались друг к другу, каждый погружённый в свой мир. Девушка слушала музыку в наушниках, её нога в такт качалась под мелодию, которую я не мог слышать, но чувствовал через её эмоции — что-то грустное и прекрасное одновременно.

Рядом стоял мужчина средних лет с портфелем, он читал новости на телефоне, и я видел, как каждая строчка добавляла морщины на его лицо. Ещё несколько лет такого чтения, и он будет выглядеть стариком.

Почему вы делаете это с собой? Хотелось спросить их. Почему позволяете страхам поглощать радость?

Но я знал ответ. Потому что они люди. Потому что способность страдать — это оборотная сторона способности любить. Потому что без Тьмы не было бы Света. Без Матери не было Отца. Как и без Отца не было бы Матери.

Поезд остановился на «Лубянке», и я вышел. След привёл меня к массивному зданию из красного кирпича — одному из тех правительственных учреждений, которые пережили все смены власти, оставаясь символом неизменности бюрократии.

И вот здесь след Азазеля стал почти осязаемым.

Я прошёл через металлоискатель, улыбнувшись охраннику, который кивнул мне, не подозревая, кого он впускает в это здание. Поднялся на третий этаж и остановился перед дверью с табличкой «Отдел регистрации общественных организаций».

Серьёзно? Госслужащий?

Постучал и вошёл. В кабинете за старым деревянным столом сидел мужчина лет сорока пяти, в очках и потёртом костюме. Он заполнял какие-то формы, время от времени поднимая глаза на посетителей. Обычный чиновник среднего звена, каких тысячи в этом городе.

Но я знал эти глаза. Тёмно-карие, почти чёрные, с золотистыми искорками глубоко в зрачках. Глаза того, кто видел рождение звёзд и падение империй.

— Следующий! — позвал он, не поднимая головы, и я подошёл к столу.

— Здравствуйте, Пётр Сергеевич, — сказал я, прочитав табличку на столе. — Или вы предпочитаете, чтобы я называл вас Азазель?

Он поднял взгляд от бумаг и внимательно посмотрел на меня. На его лице не дрогнул ни один мускул.

— Боюсь, я не понимаю, о чём вы говорите, — сказал он спокойно. — Меня зовут Пётр Сергеевич Козлов. Чем могу помочь?

— Можешь перестать притворяться, — ответил я, садясь на стул перед его столом. — Мне нужно поговорить с настоящим.

Азазель — Пётр Сергеевич — отложил ручку и снял очки, протирая их платком.

— Знаете, — сказал он задумчиво, — за семь лет работы здесь я выдал разрешения на создание трёхсот сорока семи общественных организаций. Клубы по интересам, благотворительные фонды, религиозные группы… Каждая заявка — это чья-то мечта изменить мир к лучшему. Или хотя бы свой маленький уголок мира.

— Очень трогательно, — сказал я. — Но это не отвечает на мой вопрос.

Он надел очки обратно и посмотрел мне в глаза. Теперь в них не осталось ничего человеческого.

— Вопрос в том, дорогой Михаил, что считается вмешательством. Когда я одобряю заявку на создание приюта для бездомных животных, это вмешательство? Когда отказываю в регистрации организации, которая планирует заниматься мошенничеством под видом благотворительности, это нарушение свободы воли?

— Ты знаешь разницу, — ответил я.

— Знаю? — Он встал из-за стола и подошёл к окну. За стеклом виднелись серые крыши Москвы под дождём. — Послушай про Анну Петровну Савельеву. Семьдесят три года, пенсионерка. Три месяца назад подала заявку на создание фонда помощи одиноким старикам. У неё не было денег на уставные документы, не было связей, не было опыта в юриспруденции.

Он повернулся ко мне:

— Я мог отказать ей, сославшись на технические недочёты. Так поступило бы большинство моих коллег. Но я помог ей заполнить документы правильно, подсказал, где найти бесплатную юридическую помощь. Сейчас её фонд помогает двумстам пятидесяти одиноким пожилым людям в округе.

— И ты считаешь это оправданием? — спросил, подняв бровь показывая этим жестом что я ему не верю.

— Я считаю это вопросом, — ответил он. — Где заканчивается помощь и начинается вмешательство? Когда я использую свой многовековой опыт, чтобы увидеть потенциал в людях, которых другие списали со счетов, это нарушение правил?

Я встал и подошёл к нему. В воздухе между нами начало потрескивать от напряжения. Линия этого мира начала гнуться от наших сил.

— Ты используешь свои способности, чтобы влиять на судьбы людей, — сказал я. — Ты видишь их будущее и корректируешь настоящее. Адель…

— А разве не этим занимался ты всю свою жизнь? — парировал Азазель. — Разве Меч Божий не вмешивался в ход истории тысячи раз?

— Я выполняю волю Отца.

— А я выполняю то, что считаю правильным, — он повернулся ко мне всем корпусом. — Скажи мне, Михаил, после всего, что ты пережил, после встречи с Тьмой, после понимания того, что означают связи между созданиями, — скажи мне честно: неужели ты думаешь, что помочь одинокой старушке создать фонд помощи — это преступление?

Его слова были полны тонкого издевательство, но что-то в них была долей правды. После событий в Пандемониуме мой взгляд на отношение между Матерью изменился. Абсолютные принципы начали казаться не такими абсолютными.

— Дело не в том, что ты помогаешь, — сказал я медленно. — Дело в том, что ты делаешь это, используя знания, которых у людей нет. Ты принимаешь решения за них. Оборачиваясь сделки в свою же пользу. Как демон.

— Неужели? — Азазель вернулся к столу и взял папку с документами. — Вот заявка от Дмитрия Волкова. Двадцать восемь лет, хочет создать организацию по поиску пропавших детей. Хорошая идея, правильная мотивация. Но у него есть проблемы с алкоголем, которые он скрывает. Через полгода он сорвётся, деньги пропадут, репутация организации будет испорчена.

Он положил папку обратно:

— Что я должен делать? Одобрить заявку и смотреть, как благородная идея превращается в трагедию? Или отказать, основываясь на знании, которого у меня быть не должно?

— Ты должен дать ему возможность выбрать, — ответил спокойно.

— Выбрать что? Он не знает о своей проблеме. Его окружение не знает. Только я знаю. И моё знание делает меня ответственным за последствия любого решения.

Азазель подошёл к шкафу и достал из него бутылку воды. Налил в два стакана и протянул один мне.

— Ты знаешь, что самое странное в этой работе? — спросил он, делая глоток и ставя не принятой стакан на стол. — Люди думают, что бюрократия — это препятствие. Зло, которое мешает им жить. Но на самом деле это система фильтров. Она отсеивает тех, кто не готов бороться за свою мечту.

Он вернулся к окну:

— Каждый день ко мне приходят люди с идеями. Большинство хотят, чтобы им всё досталось легко. Они злятся на сложные формы, на требования, на проверки. И уходят. А остаются те, кто действительно готов работать над своей целью.

— И ты решаешь, кто достоин, а кто нет? — спросил я.

— Нет, — он покачал головой. — Они решают сами. Я просто наблюдаю и иногда… подталкиваю в правильную сторону.

Воздух в кабинете становился всё более напряжённым. Я чувствовал, как моя истинная природа начинает проступать сквозь человеческую форму. Люминесцентные лампы на потолке начали мерцать.

— Покажи мне, — сказал я. — Покажи мне одного человека, судьбу которого ты изменил к лучшему.

Азазель улыбнулся — первый раз за всё время нашего разговора его улыбка была искренней.

— Хорошо, — сказал он и протянул руку к одной из папок. — Марина Кузнецова. Тридцать два года, разведена, воспитывает дочь-подростка одна. Хочет создать центр поддержки матерей-одиночек. Заявка технически правильная, но у неё нет стартового капитала, нет помещения, нет связей в правительстве.

Он открыл папку и показал мне фотографию — женщина с усталыми глазами, но решительным выражением лица.

— По всем формальным критериям её проект обречён на провал. Любой разумный чиновник отказал бы ей, чтобы не тратить её время и государственные ресурсы. Но я видел её будущее. Видел, как через пять лет её центр помогает тысячам женщин. Видел, как её дочь, вдохновлённая примером матери, становится социальным работником.

— И что ты сделал?

— Одобрил заявку. И порекомендовал её кандидатуру для государственного гранта. Не использовал принуждение, не изменил чужих решений. Просто… дал нужную информацию нужным людям в нужное время.

Лампы над нами затрещали и погасли. В кабинете остался только тусклый свет из окна.

— Ты нарушил Правила, — сказал я тихо.

— Нарушил? — Азазель рассмеялся, но смех был горьким. — Михаил, ты создал эти правила в другую эпоху. Когда мир был проще, когда вмешательство означало явления ангелов пастухам или низведение огня с небес. Но мир изменился. Теперь судьбы людей решаются не в храмах, а в офисах. Не молитвами, а документами.

Он жестом обвёл кабинет:

— Каждый день через этот стол проходят сотни решений, которые повлияют на жизни тысяч людей. И ты хочешь, чтобы я игнорировал свои способности? Притворялся обычным чиновником, когда могу видеть последствия каждого выбора?

— Хочу, чтобы ты позволил людям жить их собственную жизнь, — ответил я.

— Даже если эта жизнь будет полна страданий, которых можно избежать?

— Даже тогда. Потому что только тогда их радость будет настоящей.

Азазель долго смотрел на меня в тусклом свете, льющемся из окна. Потом медленно кивнул.

— Я понимаю твою точку зрения, — сказал он. — Действительно понимаю. Но не могу согласиться.

Он снял очки и положил их на стол. Когда поднял голову, его глаза полыхали огнём.

— Семь лет я прожил среди них, Михаил. Семь лет видел их изнутри. Их страхи, надежды, мечты. Я знаю цену каждой слезы, каждой улыбки. И не могу стоять в стороне, когда способен помочь.

— Тогда нам не о чём говорить, — сказал я и сделал шаг назад.

Пространство вокруг нас начало изменяться. Стены кабинета растворялись, пол под ногами становился прозрачным. Мы больше не находились в здании правительственного учреждения — я вытащил Азазеля в Пустоту, в место между измерениями, где мы могли проявить свою истинную природу, не причинив вреда смертным.

Серая бесконечность окружила нас. Здесь не было верха и низа, прошлого и будущего. Только мы двое — два древних существа, чьи пути разошлись миллионы лет назад.

Азазель расправил крылья — чёрные, с красными прожилками, они трепетали от сдерживаемой силы. Его человеческий облик слетел как ненужная маска, обнажив истинную форму: высокое, статное существо с лицом, которое было прекрасно и ужасно одновременно.

— Значит, мы будем драться, — сказал он без тени сожаления. — Как в старые времена.

— Ты нарушил Правила, — повторил я, позволяя Свету вспыхнуть вокруг моего тела. — Четыре фундаментальных принципа, которые защищают свободу воли смертных.

— Твои правила устарели! — воскликнул он, вокруг него начала собираться тьма — не изначальная Тьма Матери, а тьма знания, тьма секретов и скрытых истин. — Мир изменился, но ты этого не видишь!

— Истина не устаревает, — ответил я, призывая Меч Света.

Клинок материализовался в моей руке — не физическое оружие, а концептуальное, созданное из чистого принципа справедливости. Его сияние разрезало серость Пустоты как молния разрезает ночь.

— Истина? — Азазель рассмеялся и развёл руки в стороны. Вокруг него возникли сотни зеркал, каждое отражало разные аспекты реальности. — Какая истина? Та, что говорит: лучше позволить ребёнку умереть от голода, чем дать ему хлеб, если это нарушает чью-то свободу воли? Та, что предпочитает страдание вмешательству?

Зеркала начали кружиться вокруг него, отражая сцены из жизни людей, которым он помогал. В одном я видел Анну Петровну, склонившуюся над бумагами в попытке понять юридический язык. В другом — Марину Кузнецову, которая плачет от отчаяния, получив очередной отказ в финансировании.

— Смотри! — крикнул он. — Вот твоя драгоценная свобода воли! Свобода страдать в неведении, свобода принимать решения без информации, свобода терпеть неудачи из-за бюрократических препон!

— А вот твоя альтернатива! — ответил я, взмахнув мечом.

Луч света прорезал круг зеркал, и они рассыпались на осколки. Но вместо исчезновения осколки превратились в новые образы — будущее, которое создавал Азазель своими вмешательствами.

В них люди были счастливее, успешнее, но что-то в их глазах было не так. Они двигались как актёры, исполняющие роли, написанные другим. Их достижения были реальными, но не полностью принадлежали им.

— Это не их жизнь, — сказал я. — Это твоя жизнь, прожитая через них.

— Ложь! — Азазель взмахнул рукой, и новая волна тьмы обрушилась на меня. — Каждое решение остаётся за ними! Я только предоставляю им возможности, которые они иначе не получили бы!

Не слушая его, я поднял руку и позволил Истине проявиться между нами.

Пространство вокруг нас внезапно заполнилось образами — десятки, сотни миров, где Азазель являлся не как благодетель, а как искуситель. Его аватары принимали разные формы: элегантный бизнесмен, предлагающий сделки предпринимателям; мудрый профессор, шепчущий студентам о тайном знании; очаровательная женщина, соблазняющая политиков властью.

— Московский чиновник — только одна из твоих масок, — сказал указав в его сторону мечом. — Покажи ему всю правду, Пустота.

Образы стали отчётливее, болезненно реальными. На планете Кефира VII Азазель заключал контракты с торговцами, обещая им богатство в обмен на их человечность. В реальности Земли-586 он был антикварным дилером, покупающим души за древние артефакты. В измерении Хештала он принял облик детского психолога, медленно развращающего юные умы.

— Нет! — воскликнул Азазель, но его голос дрогнул. — Это не… это было давно! Я изменился! Это не я Истинный!

— Изменился? — Я взмахнул рукой, и образы стали ещё ярче. — Покажи мне хоть одну душу, которую ты вернул. Хоть один контракт, который расторг. Хоть одного человека, которого освободил от своих оков.

Тишина была оглушительной. В образах вокруг нас тысячи людей по всей местной мультивселенной несли на себе печать сделок с Азазелем — некоторые довольные своим выбором, другие отчаянно пытающиеся найти выход, третьи уже потерявшие всякую надежду.

— Москва — это только твоя последняя игра, — продолжил я, чувствуя, как праведный гнев наполняет мою сущность. — Более изощрённая, более тонкая. Ты не покупаешь души напрямую — ты делаешь людей зависимыми от твоих решений. Ты превращаешь их в марионеток, которые думают, что танцуют по своей воле.

— Это ложь! — крикнул он, и вокруг него взорвалась волна тьмы. — Я помогаю им! Я делаю их жизни лучше!

— Ты делаешь их зависимыми от себя, — ответил я, призывая Свет. — Каждое одобрение, каждый совет, каждое случайное стечение обстоятельств — всё это нити, которыми ты опутываешь их души.

Клинок начал гореть в моей руке — не просто оружие, а воплощение справедливости всего Творение. Его сияние было настолько ярким, что даже Пустота начала отступать, создавая вокруг нас арену света.

Азазель взмахнул руками, и его истинная сила наконец проявилась. Он был не просто падшим ангелом — он был одним из Принцев Ада, командующим легионами, владыкой тысячи миров. Пространство вокруг него треснуло, обнажив алые разломы реальности.

— Если ты хочешь войны, Михаил, — прорычал он, и его голос эхом отозвался в сотне измерений, — то получишь её!

Из трещин в реальности хлынули его слуги — не демоны, а искажённые души тех, кто заключил с ним сделки. Они не были злыми; они были пустыми. Лишёнными собственной воли, они существовали только как продолжение его желаний.

— Видишь, что ты создал? — воскликнул я, рассекая мечом ближайшую к нам фигуру. Она рассыпалась в пыль, но её лицо на мгновение приобрело человеческое выражение — не злобы, а благодарности за освобождение.

— Они счастливы! — настаивал Азазель, направляя на меня волны своих приспешников. — Они получили всё, чего хотели!

— За цену своей сущности!

Битва развернулась на огромном масштабе. Каждый взмах моего меча освобождал десятки порабощённых душ, каждая волна его тьмы вызывала к существованию новые легионы зависимых. Мы сражались не только в Пустоте, но и через все реальности, где он оставил свой след.

Пространство вокруг нас рвалось и восстанавливалось, законы физики переписывались с каждым ударом. Звёзды гасли и рождались заново, галактики сворачивались в точки и разворачивались обратно. Наша битва угрожала самой структуре местного уголка Творение.

— Достаточно! — крикнул я, высвобождая всю свою мощь.

Свет, исходящий от меня, был не просто сиянием — это была концентрированная Воля Творения. Он пронзил защиту Азазеля, рассеял его слуг, очистил искажения реальности.

Он упал на колени, его крылья обвисли, вокруг него не осталось ничего, кроме пустоты и раскаяния.

— Ты… ты прав, — прошептал он. — Я потерялся. Так давно потерялся, что забыл, кем был когда-то.

Но в его глазах я увидел не истинное раскаяние, а только сожаление о поражении. Он был слишком древен в своём падении, слишком глубоко погряз в своих играх с человеческими душами. Он не признавал Правосудие. Лишь думал о выходе из этой ситуации.

— Я предлагал тебе искупление. Ещё давно. Но ты выбрал продолжать свою игру. Теперь выбор остаётся только за мной.

Я поднял руку, и из неё истекла чистая Сила — не разрушительная, но связующая. Она обвила Азазеля, формируя вокруг него сферу белого света, которая сжималась, уплотнялась, пока не стала размером с жемчужину.

— Н-е-е-…— Он не смог закончить.

— Тюрьма из моей собственной сущности, — объяснил я, поднимая маленький светящийся шар. — Здесь ты не сможешь влиять на чьи-либо решения. Здесь у тебя будет только время — время подумать, время понять, время, может быть, найти путь к истинному искуплению.

Внутри шара крошечная фигурка Азазеля билась в безмолвной ярости, но звука не было слышно. Его сила была заперта вместе с ним, его влияние на мультивселенную — прервано.

Я спрятал Тюрьму под плащ, но на самом деле поместил её в самую глубь своей сущности, туда, где даже другие Архангелы не могли бы её найти без моего согласия. Возможно, через тысячелетия Азазель найдёт мудрость. Возможно, никогда. Но попытка должна быть дана каждому.

Пустота вокруг меня начала восстанавливать свой обычный серый покой. Разрывы в реальности затягивались, освобождённые души находили путь к своему окончательному покою. Но в том измерении, в Москве оставались люди, которые зависели от решений падшего.

Анна Петровна со своим фондом. Дмитрий Волков с его проблемами. Марина Кузнецова с её мечтами. Сотни других, чьи судьбы висели на нитях, протянутых хитрым демоном.

Я должен был вернуться. Не для того чтобы заменить Азазеля в его игре, а для того чтобы позволить людям найти собственные пути. Разорвать нити зависимости, не разрушив при этом их надежды.

Дождливая Москва встретила меня тем же серым светом, что и несколько часов назад. Но теперь я знал: в этом городе нет больше кукловода. Есть только люди с их выборами, мечтами и правом на ошибки.

И это было правильно. Я поднял руку и щёлкнул пальцами. Свет обвил этот город. Готово.

Завтра утром кабинет Петра Сергеевича Козлова останется пустым. Его заменит другой чиновник — обычный человек, со своими недостатками и предрассудками. Некоторые заявки он одобрит справедливо, другие отклонит по глупости или лени. Никогда больше не будет помнит маску падшего ангела.

Теперь каждое решение будет принято человеком, а не древним существом что игралась. И в этой несовершенной человечности была своя святость.

Маленький шар в глубине моей сущности слабо пульсировал — Азазель всё ещё надеялся на освобождение. Возможно, когда-нибудь я дам ему такую возможность.

Когда он научится различать помощь и контроль. Когда поймёт, что истинная любовь к смертным означает уважение к их праву быть несовершенными.

А пока что мир стал немного свободнее.

— Здравствуй Михаил. — Внезапно отвлекая меня от наблюдения Москвы, меня упоминал голос сзади. Я обернулся, с улыбкой уже зная кто это.

— Здравствуй Разрушение. — Я посмотрел на одного из семейство Вечных, того кто давно покинул свой пост и ушёл из мира бессмертных. Рыжеволосый, как и всегда, тот выглядел чуждо в американской рубашке и в джинсах посредине холодной Москвы.

— Поговорим? — Тот протянул мне руку.

— С удовольствием. — Я взял её в ответ и мы исчезли.