Летописец Мертвого Бога

Глава 10: Дар Костяного Отца

Серая дымка, поднимавшаяся из расколотого ядра, не была похожа на предыдущие Эпитафии. Она не стремилась к Кайену, не излучала волю или эмоции. Она просто висела в воздухе, инертная и чуждая, как дым от костра, в котором горели незнакомые дрова.

Он подошел ближе, хромая и морщась от боли в ноге. Он заглянул в эту дымку, пытаясь разглядеть ее суть, как он разглядел рубиновый кристалл Райкера и железный комок Корвуса.

Внутри не было ничего.

Никаких воспоминаний, никаких техник, никакой личности. Лишь одно-единственное, всепоглощающее понятие. Один инстинкт, доведенный до абсолюта и ставший законом природы.

ГОЛОД.

Это было не человеческое чувство голода, не пустота в желудке. Это был космический, фундаментальный принцип. Голод, что заставлял черные дыры поглощать звезды. Голод, что заставлял пустыню поглощать жизнь. Голод, что заставлял Костяного Жнеца вечно искать и пожирать. Это была Эпитафия чистого, незамутненного хищничества.

Кайен почувствовал, как волоски на его затылке встали дыбом. Поглотить это? Нет. Это было бы не поглощением. Это было бы стиранием. Эта первобытная, бездумная сила просто сожрала бы его собственную личность, оставив лишь оболочку, ведомую вечным поиском пищи.

Он отступил. Впервые он столкнулся с наследием, которое было слишком опасно даже для него.

Его взгляд упал на свою ногу. Рана была глубокой, кровь уже пропитала штанину и стекала в сапог. Боль становилась острее, превращаясь из жгучей в тупую, пульсирующую. В Диких Землях такая рана была приглашением на пир для любого хищника в округе. Запах его крови разносился ветром, и скоро на него сбегутся твари куда хуже, чем одинокий Жнец.

Нужно было действовать.

Он оторвал от своей туники длинный кусок ткани и туго перетянул бедро выше раны, чтобы замедлить кровотечение. Затем, игнорируя протесты своего тела, он принялся за работу.

Он не стал трогать обломки гигантского позвонка. Вместо этого он подошел к останкам Костяного Жнеца. Его разум, все еще подключенный к аналитическим способностям Райкера, видел в этой груде костей не просто мусор, а ценный ресурс.

Он выбрал одно из лезвий-рук твари. Оно было невероятно прочным и острым. Используя его как нож, он начал срезать с костей остатки почерневших, жестких сухожилий. Это была отвратительная работа, напоминавшая его худшие дни в качестве Падальщика, но сейчас он делал это для себя.

Затем он нашел несколько тонких, игольчатых костей, похожих на шипы. Он отломил несколько штук.

Собрав эти жуткие трофеи, он, хромая, покинул поле боя, оставив серую Эпитафию Голода висеть в одиночестве над останками своего носителя. Он не оглядывался.

Ему нужно было укрытие. Безопасное место, где он мог бы переждать, пока рана не затянется. Он вспомнил пещеру, в которой отдыхал ранее, но возвращаться назад было слишком опасно. Он пошел вглубь Диких Земель, ориентируясь по гигантским костяным аркам, ища любую расщелину, любую нору.

Через час мучительной ходьбы, когда он уже был на грани потери сознания от боли и потери крови, он нашел его.

Это был вход в гигантский, полый рог, торчавший из земли под углом. Вход был узким, а внутри было темно и пахло вековой пылью. Идеально.

Забравшись внутрь, он завалил вход несколькими крупными камнями, оставив лишь небольшую щель для света. Наконец-то он был в относительной безопасности.

Он сел, прислонившись к изогнутой внутренней стенке рога, и размотал повязку. Рана выглядела плохо. Края были рваными, и она все еще сочилась кровью. Обычный бальзам, который он выменял у Грея, здесь бы не помог. Нужны были швы.

И у него было все необходимое.

Стиснув зубы до скрипа, он приступил к самой ужасной процедуре в своей жизни. Он взял одну из костяных игл и продел в нее жесткое, как проволока, сухожилие Жнеца. Это была его хирургическая игла и нить.

Первый прокол кожи заставил его вскрикнуть, закусив губу до крови. Боль была невыносимой, но он продолжал. Он не думал. Он действовал. Он видел перед собой не свою ногу, а кусок мяса, который нужно было починить. Он шил, неумело, грубо, стягивая края раны. Кровь и пот смешивались, капая на пол пещеры.

Когда последний, седьмой шов был наложен, он был почти без сознания. Рана была зашита. Уродливо, криво, но она была закрыта. Он туго перевязал ее остатками чистой ткани.

Изможденный, он откинулся назад. Его тело дрожало от пережитого шока. Он выжил. Снова. Он сразился с неведомой тварью, использовал окружение, чтобы победить, и сам зашил себе рану инструментами, сделанными из врага.

Он посмотрел на свои руки — они были в его собственной и чужой крови, в грязи и костяной пыли. Он больше не был просто Кайеном-Падальщиком. Он был чем-то большим.

Он был выжившим в Диких Землях.

И пока он проваливался в тяжелый, лихорадочный сон, в глубине его души, рядом с рубиновым монументом и запертым железным идолом, что-то изменилось. Его собственная сущность, до этого бывшая лишь серым, пустым пространством-тюрьмой, начала обретать форму. В самом ее центре, из пустоты, начал расти крошечный, едва заметный кристалл. Не красный, не железный. А прозрачный, как слеза.

Его собственная Эпитафия только что зародилась. Она была почти пустой, на ней была лишь одна-единственная, первая гравировка.

Выживание.