Наглый. (не)верный. Истинный

Глава 58. Брамион

Родители пишут, что приготовления к Хон Галану идут полным ходом, и в Идригасе нас с Мадлен «все очень ждут». Элайна добавляет постскриптум: просит написать её миниатюрный живой портрет. «Сделай так, чтобы я загадочно улыбалась, а волосы казались пышнее».

Она хочет подарить миниатюру Салайсу Хедли, мерзавцу с лошадиным лицом и раздутым самомнением, который собирается к ней посвататься. Пару дней назад я бы возмутился, может, даже направил бы отцу протест, но сейчас мне плевать. Пусть делают, что хотят.

Три дня я занимаюсь тем, что слоняюсь по комнатам, как побитый пёс. Или лежу на кровати, бездумно пялясь в потолок. Мне не интересна судьба постановки. Безразлично, отчислят ли меня за прогулы. Возможно, я бы даже этого хотел. Уехать бы отсюда, подальше от всех проблем.

Мадлен целовалась с другим. Сама захотела. Часть меня до сих пор не может в это поверить. Мне казалось, случись такое однажды, и я разнесу Академию в щепки, но ни гнева, ни ярости нет. То, что должно было ввергнуть меня в безумие, оставило лишь выжженную пустоту в душе.

Мадлен поступила бы милосерднее, если бы не позволила узнать об этом.

Моё отсутствие заметили в первый же день. Сначала явился Рон. Он стучал, я не открыл, он понуро сообщил, что у него забрали Аннетту, и заявил, что ждёт меня в студии.

На следующее утро пришёл Андреас. Он угрожал, что испробует на мне мудрёную чёрно-магическую атаку, если я сейчас же не открою. Ушёл, не выполнив угрозу. Или просто заклинание не сработало.

Ольгред колошматил в дверь и кричал:

— Она того не стоит!

Это он про Мадлен? Глупец.

Иногда мне хочется обвинить её в том, что с нами происходит. Это она мне не верит. Она отрицает истинность и вешается на грифонов. Пока я ношусь по подземельям и нарушаю законы в попытке ей угодить, она целуется с другим

Но потом, мысленно вывалив на неё всё это, я готов проклинать себя. «Тебя не было рядом, а потом вас с Лайон заметили в саду…» Может, вот она — ошибка? Меня не было рядом. Был слишком занят поиском доказательств, о которых Мадлен и не просила, честно говоря. Но что я ещё мог сделать? Только слабак извиняется за то, в чём не виноват.

Тихий голос в голове нашёптывает: «Лизель легла к тебе в кровать, а дальше? Ты помнишь, что было дальше?» А я и не помню. И впервые впускаю в свой разум гадкую, мерзкую мысль — а вдруг я и правда… изменил?

Жутко об этом думать. Если я изменил Мадлен, то нашей истинности нет и не было, но это и неважно, на самом деле. Самое страшное — тогда мне придётся её отпустить. Она заслуживает большего, чем несдержанный кретин, который напивается так, что не понимает, какая девица на нём скачет.

Утром третьего дня является Доментиан.

— Брам, ты живой? Крикни, если нет.

Я молча хожу по гостиной.

— Ну ладно, раз молчишь, значит, живой. Но имей в виду, если не выйдешь, Грани мои.

Да ради святых драконов, пусть забирает. Целее будут. Я вообще не уверен, что эта стекляшка когда-нибудь заработает.

Ближе к вечеру приходит Мадлен. Я так надеялся на это, боялся этого. Когда подбегаю к двери, часть меня безумно хочет открыть. Сгрести бы Мадлен в охапку, целовать её волосы, щёки, шею и умолять обо всём забыть.

— Брам! Пожалуйста, открой. Давай поговорим.

Ладонь замирает на ручке. Я прижимаюсь лбом к двери, стараясь не сползти вниз. Мадлен говорит какие-то глупости про Рона, леди Мартин, мёртвого Странцелиста и про мой забытый сюртук.

— Оставь себе.

Кажется, это первые слова, которые я произнёс с тех пор, как покинул площадку.

— Брам, прошу тебя! Нам правда нужно поговорить.

Но я не открою. Потому что сейчас за дверью стоит моя нежная, добрая, такая красивая Мадлен, а стоит впустить, — и будет Мадлен, которая целовалась с грифоном. Мы будем обсуждать только это, потому что, а что ещё? Осыплем друг друга упрёками.

Я отшатываюсь от двери и неровным шагом иду в мастерскую. Веду себя, как последний трус, но я не готов, не могу, не сейчас! Опускаюсь за стол и ровняю голову на руки. Рисовать не получится, уже пробовал и понял, что меня от этого воротит.

Козетта лениво перекатывает скомканные бумажки по полу, но отрывается от этого дела и запрыгивает мне на колени, оставляя зацепки на брюках. Я запускаю пальцы в гладкую шерсть, почёсываю тёплые бока. Кошка прикрывает глаза и гулко мурчит, вызывая у меня слабую улыбку.

Мадлен уходит. Но сразу после этого в дверь снова стучат. Может, она вернулась?

Этот стук настойчивее, чем все предыдущие. Он повторяется снова и снова, не прерывается ни на секунду и начинает действовать мне на нервы. Сначала я намерен закрыться с концами только назло тому, кто так неистово стучит. Но потом просыпается любопытство — первая эмоция за последние дни, пробившаяся сквозь тоску.

Я беру Козетту на руки, она карабкается мне на плечо, и мы вместе подходим к двери. С той стороны доносится девичий голос. Это не Мадлен.

— Брамион! Я точно знаю, что ты там, мне Ронан сказал! Открой, это важно!

— Кто это?

— Финетта Андертон.

Я удивлённо моргаю. Они настолько хотят выцарапать меня из башни, что подослали девушку, с которой мы за время учёбы едва ли парой фраз перекинулись?

— Брамион, это касается твоего мурлокса!

Козетта продолжает мурчать. Почёсывая кошку, я глубоко вздыхаю и всё-таки открываю дверь. Ожидаю, что из-за спины Финетты выпрыгнут и Рон, и Андреас, и Ольгред, но нет — она одна. Цепляет Козетту взглядом и довольно улыбается.

— Этот мурлокс принадлежит дроу, господину Элкатару Алеан'етту, тёмному эльфийскому принцу, — выдаёт она явно заученный текст, — и если его не отдать, господин Элкатар придёт лично, и тогда…

Я фыркаю.

— И что тогда? Эльфийское Высочество изволит драться за кошку? Милости просим.

— Но Козетта…

— Моя. Тема закрыта.

Я готовлюсь захлопнуть дверь, но Финетта подаётся вперёд.

— Брамион, пойми, Козетта, она… она… не может жить без других мурлоксов!

— Она прекрасно живёт, чувствует себя лучше многих. Так дроу и передай.

— Но это пока! Всего мурлоксов сорок, и они должны быть вместе, иначе… — Она сокрушённо качает головой. — Боюсь, совсем скоро Козетта зачахнет. Шёрстка выпадет, пропадёт аппетит…

— Что?!

Я отрываю кошку от плеча и заглядываю в наглую чёрную морду. Козетта, ни о чём не подозревая, бодает меня в нос пушистым лбом. Потом ещё раз, и ещё. Всё лицо потом будет в пуху.

— Разве нельзя ничего придумать? Чтобы она не болела?

— Можно. Отдай её. Пусть поселится с другими мурлоксами.

Но это моя кошка, моя! Но если ей станет плохо…

— Ладно, — соглашаюсь я. К горлу подступает ком.

Финетта медлит, но осторожно забирает Козетту у меня из рук. Разжать пальцы получается не сразу.

— Не переживай, Брамион. С ней всё будет хорошо…

— Подожди! Сорок их там или двести, эта красотка особенная! Не уходи, я сейчас…

Я срываюсь, бегу в мастерскую, сгребаю с пола все бумажные шарики, до которых могу дотянуться. Затем мечусь в гардеробную, высыпаю их в сумку-переноску и снова подбегаю к Финетте.

— Вот, держи! Это вместо игрушек. — Я запускаю руку внутрь. — Особенно вот этот, самый большой, Козетта любит жевать его перед сном.

— Хорошо, я запомню… — Она недоумённо смотрит на огромный погрызенный свёрток. — Что-то ещё?

— Да! Стой! — Я бегу за лежанкой. — На этом она любит спать. Но не всегда! Лежанка должна быть поближе к огню или чему-нибудь тёплому, обязательно.

— Поняла…

— А у этого твоего дроу много места? Он же в башне живёт? Не захламил её?

— Н-нет…

— Козетте нужен размах, чтобы играть! Она любит бегать!

— Там есть, где бегать, Брамион.

Козетта мяукает и слабо извивается в руке Финетты. Ещё немного, и оттолкнётся, чтобы пуститься в наутёк. Уж я-то знаю.

— В сумку, — шепчу я. — Посади её в сумку.

Чёрные уши скрываются в переноске, на этот раз навсегда. Слышно только шуршание бумаги.

Они уходят. Я закрываю дверь и всё-таки сползаю вниз, потому что это невыносимо. Мадлен целовалась с другим. Теперь ещё и кошку забрали.