Королевская канарейка (СИ)

9. Дежурный цветочек

настройщик бубнов не приехал

четвертый день метёт метель

шаман бессилен злые духи

пораспоясались совсем

© Михаил Гаевский

Проснулась от того, что мозолистая рука трясла меня. Без пиетета, но дружелюбно.

Под землёй плохо ориентируешься во времени суток. Судя по бодрой жизнерадостности и говорливости трёх гномок (они что, по одной никогда не ходят?), разбудивших меня — раннее утро. Мир жаворонков. Эльфы такие же: им и в голову не приходит, что можно спать после пяти)

Приватность тут, похоже, не в чести — просто вошли и разбудили. Пока одевалась и причёсывалась, они с любопытством смотрели и запросто трогали — кажется, белая нежная кожа и шелковистые волосы им удивительны; гномки гораздо темнее и грубее, и волосы пушатся.

Когда начала причёсываться, отобрали расчёску и помогли причесаться. Ужасно не люблю пустые прикосновения, но терпела и улыбалась, не желая обидеть хозяев. Но чёрт, какие они всё-таки тактильные! Кстати, зеркала-то в комнате нет, да и немного в него увидишь при скудном освещении — светится только потолок.

Тут, наверное, традиционно принято друг-другу помогать с волосами — так изощрённо на ощупь не заплетёшься. Предложение сделать гномские косы отвергла, помня, что Леголаса почему-то раздражали любые мои попытки убирать волосы. Не хочу злить попусту единственное существо, отнёсшееся ко мне в этом мире по-доброму. Даже если они собираются меня зарезать, потешившись каким-нибудь старинным эльфийским обычаем. Ну, или застрелить. Для лесного народа, наверное, это будет естественней.

Тут же начала мыслеблудить, представив лесную поляну и нарядную толпу высокородных с праздничными лицами; себя, привязанную к увитому цветами столбу, и стылый прицеливающийся взгляд эльфийского принца поверх стрелы. Удивилась внезапному холодку восторга, пробежавшему вдоль хребта — прям почувствовала, как волоски на нём встают дыбом, и дыхание сбилось.

Однако! Такой душевной фантазии от себя не ожидала. А что, наверное, так и выглядели все эти священные обряды у людей — как праздник, да и жертва, бывало, радовалась и верила в своё предназначение.

Я не верю в такое предназначение, но вряд ли моё мнение что-то значит. А эльфы, похоже, верят крепко, иначе не носились бы со мной, как два дурака с писаной торбой. Покамест я ничем иным подобное отношение к себе объяснить не могу. И, кстати, не веря в эзотерическую значимость обрядов, в их важность верю ещё как: в сущности, именно ритуалы создают личность и скрепляют общество, и переоценить их значение невозможно. Так что, если уж верят эльфы в то, что надо меня застрелить на праздник какой-нибудь там мифриловой стрелой, то и свою жизнь положат, а меня до жертвенного столба доволокут. Ганконер почти положил.

Что ж, пока добросердечные гномки волокут меня не к столбу, а в едальню — путь я приблизительно вчера запомнила. Напряглась, пытаясь составить вопрос о самочувствии спутников, и решила, что проще навестить, чем выспрашивать о них:

— Я хотеть идти Леголас, здоровье лошадь узнать, — и, подумав, добавила, — и здоровье Ганконер.

Из ответного взрыва слов, сопровождавшихся наиприветливейшими улыбками, поняла, что после завтрака меня куда хочешь отведут и что хочешь покажут, и всем будут счастливы удоволить дорогую гостью, а вот к Леголасу — нельзя. И к Ганконеру тоже. А почему — не говорят, да и сами, похоже, не очень-то понимают. О как. Ладно.

— Я хотеть идти лошадь Репка. После еды быстро. Боюсь здоровье лошадь.

Как чудесно, когда тебя понимают! Тут препятствий никаких не возникло, надо было только преодолеть квест с завтраком. Да-а-а, после болезни в тюрьме и вояжа по лесам и болотам есть-то я поотвыкла, и, по ощущению, вчерашней еды мне на неделю хватит)

Однако, не таковы гномы: столы ломились, как и вчера, и наворачивали все так, что треск стоял. Опять, как и вчера, за столом только женщины. Интересно, насколько сильно разделено общество гномов по половому признаку? Живут они точно семьями, а вот едят отдельно, что непривычно для меня. Хотя у некоторых народов моего мира похожие обычаи: дома делятся на мужскую и женскую части, и, если приезжают гости разного пола, то женщина живёт на женской половине, а мужчины на мужской. Тогда можно понять, почему не видно моих спутников — но непонятно, почему их нельзя увидеть. С печалью подумалось, что мир этот для меня — сплошные загадки в темноте. Уходя, запаслась лепёшкой для Репки.

К скотине меня провели через давешний вход в пещеру, и я убедилась, что погода за ночь только разгулялась: ни зги было не видно в брезжащей мути вьюжного утра, бросившего мне в лицо охапкой снега, пока мы поворачивали в нужный отнорок. Взбодрило, а то всё проснуться не могла. Госпадя, как хорошо-то, что успели мы до горы добраться!

Невесело сейчас в чистом поле; и каким же уютом и теплом пахнуло из пещер со стойлами, в которые мы спускались!

Нас встретил весёлый гном, в котором я узнала вчерашнего своего возницу. В этот раз он церемонно представился:

— Клацбалверт, к вашим услугам! — и заулыбался.

— Блодьювидд, к вашим услугам! — я наконец смогла это произнести, хоть и с запинкой, и даже пошла дальше. — Красивое имя.

Я посмотрела вопросительно, надеясь, что гном поймёт любопытство и расскажет, почему вышло, что его имя звучит как перетряхиваемое ведро с гайками. И не была обманута в ожиданиях: на меня тут же вывалили историю, что матушка гнома дала ему имя подлиннее в надежде, что и жизнь его будет длинной, в их роду многие рано умирали. Дальше пошёл рассказ про героический род, и, как я поняла, он действительно родственник Кили, по гномьим меркам близкий. Впрочем, в степенях их родства разобраться не удалось, тут для меня всё смешалось в кашу.

Перешучиваясь и перемигиваясь с гномками, которые, в свою очередь, за словом в карман не лезли, он повёл нас из одной пещеры в другую. С любопытством смотрела на закутки, в которых хрюкали огромные снежно-белые полуслепые свиньи, и было их много. Ну конечно, свинину гномы любят. Когда спустились ниже, пошли загоны, в которых постукивали рогами о кованые загородки козлы, каждый в отдельном загончике, а стадо коз с козлятами вместе в большом.

Репка была заселена в отдельную пещерку и лежала в куче сухой травы, которую и нажёвывала. Увидев нас, тяжело поднялась и подошла. Хромота её не прошла, но вид был спокойный и радостный. За ночь она как будто даже немного потолстела, чему удивляться не стоило — очевидно, у гномов и лошадок кормят, пока те могут есть)

Довольно вздохнула, когда я вытащила лепёшку. Пока она осваивала подношение, я подошла к её корме и чуть ли не носом упёрлась, пытаясь получше рассмотреть в полутьме рану: ничего почти не разглядела, но отлично почуяла запах какого-то ядерного зелья, которым она была намазана. Что ж, судя по лошадке, оно помогает. Обняла, погладила светлую гриву — Репка засопела, и, предварительно обнюхав карманы на предмет, нет ли там ещё чего вкусного, сделала попытку благодарно прислониться ко мне; ей хотелось разгрузить больную ногу.

Я поняла и отпустила лошадку, и, пока та возилась, устраиваясь в сене, думала, что, хотя Репка, кажется, и выздоровеет, но нескоро. Вряд ли я смогу дальше на ней ехать. Да и, судя по погоде, неизвестно, сколько мы тут пробудем. Может, Ганконер смог бы вылечить лошадь? Да он сам болен, и неизвестно, насколько тяжело. Всё-таки подозрительно, что меня не пускают проведать никого из эльфов.

Следующие два дня меня развлекали тем, что гномки считали хорошим времяпровождением: в частности, я узнала, что, оказывается, сияющий потолок — это плесень, и питается она, прости господи, фекалиями. И у рукастых гномов всё схвачено: дерьмо приводится в мелкодисперсное состояние и подаётся из канализации на потолок по специальным трубам, где и разбрызгивается. Процесс полностью автоматизирован, и только иногда управляется вручную: смотрят, если плесень начала хиреть и светится плохо, то туда подают побольше питательной суспензии. Боже, а я раньше думала, что гномы живут, как люди на войне в окопах.

Бойцы выкапывали отнорок и использовали его — под обстрелом-то по кустам не больно набегаешься. Когда дышать становилось невозможно, шли в бой.

Вот, думала, и гномы так же: как дышать становится трудно, прорубают туннель в горе дальше.

Щас! Живут, как короли! И не пропадает ничего. Плесень эту настенную любят улитки, и есть пещеры, где их даже специально разводят. Собирание улиток считается первостатейным развлечением, вроде нашего сбора грибов. А потом их жарят в масле.

Видела чудесно освещённые естественные пещеры со сталактитами и сталагмитами, с водопадами и озёрами — от красоты дух захватывало; невообразимых размеров рукотворные залы с колоннами — казалось, что я слышу песню камня, эхом отдающуюся в сводах потолка, шепотками гуляющую по закоулкам исполинского дворца.

Сколько же надо жить и какую силу духа иметь, чтобы сотворить подобное! Показывали и сокровищницы, но они впечатлили меньше всего; я как-то равнодушна к золоту.

Удивляло, насколько гномы в горах легко и неслышно передвигаются, появляясь как будто из ниоткуда. Действительно дети гор.

Восхищённое глазение на чудеса, охота на улиток и баня плотно занимали время. К вечеру я падала без сил, но в какой-то момент подумалось, что, несмотря на невнятные объяснения гномок, что видеть эльфов не надо, стоит попытаться это сделать. Что-то было нечисто, и хотелось прояснить ситуацию. Сказавшись уставшей, отделалась от говорливой компании, проводившей меня до жилья и оставившей в покое. Подождала немного и высунула нос наружу: никого.

Искать эльфов самой мне и в голову не приходило: пещеры огромны, надо знать, куда идти.

План был найти Клацбалверта (к скотине-то я знала, как пройти!) и попросить его. Днём жилые пещеры пустовали — народ расползался в другие ярусы на работу, и по дороге никто не встретился, так что всё прошло хорошо. Клацбалверт, любовно расчёсывавший здоровенного козла, сумрачно искосившегося на меня, моему приходу возрадовался и тут же повёл смотреть Репку. Та стала ещё глаже. Чорт, если мы тут останемся надолго, к весне она сама ходить не сможет — насмерть же закормят. Возможно, ей прогулки нужны: лошадки — животные нежные. Да какие прогулки в такую погоду; буран-то так и не унимался.

Насмотревшись, вкрадчиво и как бы между прочим попросила:

— Клацбалверт, мы идти к Леголас?

Тот радостно кивнул и без тени сомнения повёл. Ага, не предупредили его, стало быть. Хорошо.

Шли, спускались на подъёмниках и снова шли — эльфов поселили далеко, и это были почти нежилые коридоры, грубо прорубленные в скале. У входа в нужный коридор встретили гномов в броне и с топорами. Я даже у сокровищницы охраны не видела, а тут стоят. Эльфов охраняют? От кого? Нас, во всяком случае, они радостно поприветствовали и пропустили. Наверное, решили, что раз меня привели, то значит, так и надо.

Клацбалверт задержался, начав болтать с охраной, и к эльфам я вошла одна. И была удивлена окружающей аскезой: если меня поселили в роскошной комфортной спальне, то здесь не было никаких альковов с горой перин. Простое ложе, вырубленное в скале, и при этом яркое освещение масляными фонарями, так что я хорошо разглядела по-прежнему беспамятного Ганконера, неспокойно метавшегося на постели. Из обстановки только ниша в стене, в которой стояли какие-то кувшины и тазики.

Оглянувшись, встретила ясный взгляд Леголаса, сидевшего на полу, привалившись к стене рядом со входом. На низком столике перед ним — лук с уже наложенной стрелой; рядом ещё стрелы и метательные ножи. И при этом полный колчан ещё. Пока мучительно соображала, к чему может быть эта выставка, принц хрипло спросил (да, глаза ясные, а голос уставший — не спал он всё это время, что ли?):

— Блодьювидд, что ты тут делаешь? Здесь опасно для тебя, — и, не выдержав сурового тона, просветлел лицом.

Удивительно, удивительно же ощущать, что ты, маленькая и ничтожная, солнечным лучом падаешь на лицо бессмертного — и он расцветает, даже если недоволен. Как, почему?

Совершенно другим, счастливым голосом, сквозь немного насмешливую улыбку сказал:

— Тебе идут гномские юбки. Я рад видеть тебя, но уходи. Ганконер опасен, пока без сознания.

Я приятно поразилась, насколько хорошо понимаю его речь. Всё-таки беспрерывная болтовня гномок и отсутствие мертвецов-орков-гаер симпин очень благотворно сказываются на вживании в языковую среду. Только потом задумалась над смыслом. И вспомнила! Легенда эта малораспространённая, но где-то я читала про сказочно красивого эльфа Ганконера, которого могла повстречать в лесной чаще невинная девушка. Даже если она узнавала его, как правило, это ничего не меняло. Он соблазнял её. Более она его не видела и вскоре умирала — от любви и от того, что жизнь вытекала из неё. Вспомнила и старинную европейскую поговорку, и озвучила её, внимательно глядя на Леголаса:

— «Увидевшая Ганконера — сошьёт себе… — и замялась, не зная, как сказать 'саван».

— По-эльфийски «dannen espallas». Да, — по тому, как Леголас моментально понял, о чём я, догадалась, что страшная сказочка ни разу не сказочка, и спутник наш действительно опасен — но ведь для девственниц? А я же не?

Эльф, как будто прочитав мысли (хотя у меня очень откровенное лицо, всё, что думаю, обычно видно), добавил:

— Он не сделает тебе ничего плохого, пока помнит себя. Но в нынешнем состоянии способен начать тянуть жизнь из любого, кто окажется поблизости. Уходи, — принц, похоже, начинал терять терпение, и скоро он встанет и… гм… физически поможет мне покинуть помещение.

Пора перестать отвлекать его и уйти поздорову.

И тут до меня дошло, почему эльф не спит. И зачем эта оружейная выставка на столике. И кого и от чего охраняют гномы с топорами. Если обеспамятевший маг, вместо того чтобы оклематься, начнёт тянуть жизнь из окружающих, Леголас убьёт его, а гномы ему, так сказать, «для поддержки штанив».

Потрясённо переваривая эту мысль, взглянула на Ганконера и вздрогнула, увидев, что тот уже сидит на постели и смотрит на меня широко открытыми глазами — и в них только тьма.

Тут же оказалась закинутой за спину Леголаса, нацелившего лук на мага, но ждущего и надеющегося на что-то. Внезапно всем телом почувствовала глухую мелкую дрожь горы, становящуюся всё сильнее, и распахнула глаза, не в силах сдвинуться с места, хотя Леголас сквозь грохот осыпающихся камней кричал, чтобы я убегала.

Не могла и только смотрела, как трескались стены, и сквозь них прорастали толстые, изломанные… корни? Стволы? Слышала крики гномов, которые, кажется, хотели прорваться и не могли из-за того, что коридор оказался перекрыт камнями не пойми откуда взявшимися корнями, и заворожённо смотрела, как толстенный колючий сук вспорол стену совсем рядом и чуть не проткнул меня. Принц успел оттолкнуть меня плечом и выстрелил, после чего начал стрелять не переставая, с чудовищной скоростью, за несколько секунд выпустив все стрелы из колчана, и выхватил мечи.

И тут всё стихло. Момент тишины был такой, что, казалось, падение лепестка на пол можно было услышать. Воздух стал вязким — такое я уже ощущала один раз — и как будто наполнился солнечным светом. Ганконер с вполне осмысленным лицом сидел на кровати, и перед ним в воздухе завязла туча стрел. Посмотрев на них задумчиво, он вяло взмахнул рукой, и стрелы осыпались. После чего закрыл глаза, лицо его стало сосредоточенным, но уже нормальным, он явно был в себе — и угольно-чёрные колючие стволы за несколько секунд буквально взорвались гроздьями кипенно-белых, удушающе пахнущих цветочков. Сорвал гроздь и протянул мне — улыбаясь, как будто видит что-то необыкновенно хорошее. Да-да, «…деточка, подойди к дяденьке, возьми цветочек…» Я слегка попятилась, с опаской глядя на полуобнажённого бога в цветущих зарослях, с сияющей улыбкой протягивающего мне цветок и при этом пугающего. Судя по тому, что Леголас мечи не убрал и оттёр меня плечом ближе к выходу, он тоже не был пока уверен в безопасности Ганконера.

Тот иронически приподнял бровь, усмехнулся, и цветок подплыл ко мне по воздуху. Чувствуя себя, как во сне, подставила ладонь, и он упал на неё. Всё-таки странно: в моём понимании эльфы скорее человеческой кровушкой землю польют, чтобы цветочки цвели лучше, а не будут срывать их для человечки.

— Он такой же прекрасный, и его жизнь так же коротка, как твоя среди нас, Блодьювидд, — с этакой просветлённой печалью сказал Ганконер.

Ну да. Точно убьют, суки. Вот именно с такими просветлёнными лицами. Чтобы цветочки лучше цвели.

Ганконер посмотрел вниз, на стрелы, рассыпавшиеся по одеялу, взял одну и перевёл взгляд на Леголаса. Тот стоял, не двигаясь.

— К слову, о нашем давнем споре, что сильней: стрелы или магия, — переломил стрелу и бросил в его сторону. Та глухо звякнула, упав. Леголас молчал, и я поняла, что эти двое друг к другу никаких тёплых чувств не испытывают — даром, что боевые товарищи.