Королевская канарейка (СИ)

104. Древо Шаманов

таких как ты наивных леди

боятся волки и медведи

© aleks

Вот помню, раньше любила я бывать в цирке на Фонтанке, причём обязательно в первом ряду. Из первого всё хорошо видно: и красный злой глазик слона, и пушистые хвосты тигров (они толстенные!), и вообще всё. Кроме визуального, имелись также и другие чудесные эффекты: клоуны обливали водой; особенно запомнилось, как морской лев в непосредственной близости чихнул и рыбными соплями обрызгал. То есть деньги за билет окупались сполна, более чем. Лё шарман. Прям вот чувствовала себя живой и настоящей (а я тогда была почти мертва и хотелось погреться, да…). Не зря цирк художники и писатели любили именно за «настоящесть».

И вот, стало быть, уселась я как-то в первый ряд, привычно пропустив заинтересованные взгляды униформистов на коленки свои и прочие запчасти (я тогда совсем не понимала, только удивлялась, когда чувствовала царапучий взгляд, и это смешило, бывало, знакомых, которые замечали. Смешна бывала людям моя наивность, но я тогда была очень порядочная и слепая в этом отношении женщина, ихихи).

В какой-то момент началась клоунская реприза, и в ней были задействованы зрители с первого ряда. В глубины клоуны редко забегают, некоторые не желающие опозориться граждане спецом из-за этого в первый ряд билеты не берут.

Первому ряду да, досталось: кого-то клоун заставил яйцами жонглировать (ой, не могу, смешно было)); кого-то акробатический трюк, включающий задирание ноги выше головы, на арене исполнять; зрителю же в соседнем кресле достался тазик с водой.

То есть тазик был на высоком шесте хлипко так установлен, и надо было держать шест, балансируя, чтобы вода не проливалась. У клоуна всё получалось, а дяденька старался, но всю окружающую публику облил, и та в восторге хохотала и визжала.

Таз падающий клоун поймал, а то бы ещё и тазом кому по кумполу прилетело (представляю возможные неприятности для директора цирка — вот тоже работёнка, да…).

И я завистливо смотрела на тазик, сожалея, что он достался не мне, и надеялась, что клоун захочет повторить трюк уже со мной в качестве держателя тазика. Но нет. Мне достался номер с цветком, и это было огорчительно.

Первым делом артист обозначил театральными жестами (хватание за сердце, припадание на колено и прочее), что видит Даму Прекрасную, а после — что хочет выразить свой восторг и обожание, то есть подарить цветочек. Который у другого края арены как бы невзначай наготове держал шпрехшталмейстер. Здоровенный цветочек был скручен из воздушного шарика.

Пока клоун, старательно запинаясь, добежал до меня с цветочком, само собой, тот лопнул с треском. И так он лопался раз пять подряд (с каждым разом ближе и громче, однако). Артист всё эмоциональнее демонстрировал огорчение и при этом всё талантливее падал, ни разу не донеся. Он впал в гомерическое отчаяние, и наконец шталмейстер дал ему обычную розу. Клоун счастливо её дотащил, и наступил хэппи-энд с не очень-то приятным для меня утрированно трепетным целованием руки.

Я жалела, что мне достался цветочек, а не тазик. Хотя артиста понять можно — мужчина за цветочек и побить мог бы… но зато какой резонанс, если подумать…)

Так вот, сегодня мне предложили выбор между цветочком и тазиком. Я, правда, сначала не поняла и выбрала неправильно. Не выспалась и не очень понимала, что в виду имеется — уж потом…

Проснулась от того, что ветка мерзко трясётся, высунула нос наружу — точно, эльфийский князь, не стесняясь, босой ногой тряс её, желая меня разбудить.

Подняла глаза выше подола его рубашки и раздобрела, обнаружив, что в руках-то он держит стаканчики. Что в них, я догадывалась: молоко с соком мэллорна и мёдом. Напиток, бодрящий не хуже кофе, а что холодный, так в лориэнском тепле горячего и не хотелось.

Выбралась наружу, ёжась от того, что Ланэйр всё-таки одет, а я голая, но тут же в лицо прилетела рубашка, лежавшая рядом с ним, подцепленная ногой и перекинутая. Натащила её на себя, удивляясь, как странно живу, и сонными ногами осторожно дошла до середины ветки. Ланэйр там уже сидел и протянул мой стаканчик.

Мы посидели, разглядывая волнующиеся вершины мэллорнов и перламутровые облачка, то и дело нагоняемые на солнце. Ветка тоже раскачивалась и поскрипывала, ветерок был свеж. Ланэйр отхлебнул и задумчиво произнёс:

— Ветер какой хороший… В самый раз под парусом ходить. Хочешь, богиня?

Я помолчала, соображая, какие паруса могут быть в лесу. Спросонья думалось плохо, зато вспомнилось другое:

— Сегодня Элронд обещал наладить связь с Ганконером, — и раздумчиво уткнулась в свой стакан.

Ланэйр тоже пил, не торопясь с ответом. Скосилась на него, подумав, что сидим мы на ветке, как два попугая. И, похоже, этот конкретный эльф не очень-то понимает, что, кроме молочка, мне хочется и поесть чего-нибудь. Сама я про него поняла, что есть он не любит и старается набрать калории сладкими напитками да орехами. Читерствует.

Он так и не сказал ничего, и я молчала, просто сидели и смотрели на облака. Но мысль про паруса в душу запала.

Завтрак, однако, был накрыт. Ланэйр повёл рукой:

— Богиня, попробуй: оладьи из камышового корня с сушёными красными муравьями и крем из ряженки, мёда, почек чёрной лесной смородины и цветов мэллорна.

Отдавая должное оладьям с кремом (они были очень ничего, муравьи увлекательно похрустывали), смотрела в окно на королевский мэллорн; там опять было какое-то мельтешение.

Ланэйр есть не сел, и я старалась не коситься в его сторону: брауни переодевали князя. Слышала только шорох надеваемой одежды да позвякиванье украшений.

— Как ты хочешь одеться: в платье или в лесную одежду?

Повернулась: один брауни держал белое платье, а другой мою старую, затрёпанную, но чистую мужскую одежду.

Помню насмешки бывалых туристов над блестящими, незакопчёнными котелками и непотёртой одеждой новичков. Так вот, меня в одежде лесного разведчика за новичка уже никто не принял бы. Я была теперь копчёный котелок, но, может быть, именно поэтому хотелось быть не новобранцем в присутствии сержанта, а чистенькой богиней, которой кланяется эльфийский князь, да ещё за эту, с моей точки зрения, довольно сомнительную честь с другими высокородными собачится. Выбор был очевиден, и я ткнула в платье.

— Куда мы идём? — выйдя из Семидревья, Ланэйр свернул в сторону от королевского мэллорна, а я надеялась, что смогу сегодня увидеть сына… а не какие-нибудь там радужные водопады.

— Королевский мэллорн больше используется, как жильё, зеркало для переговоров установлено в Шаманском Древе, — я тут же прибавила шагу, но спутник мой порыв не поддержал:

— Не торопись, богиня, мы успеем, они ещё готовятся.

Дорог в Лориэне, кажется, почти не было, а зачастую они пролегали между верхушками мэллорнов — в виде хлипких подвесных мостиков. Понизу же все двигались, как бог на душу положит, и сейчас мы шли через роскошный черничник. Белый подол путался в кустарничках, но почему-то оставался белым, хотя от ягод всё было синее. Не удержалась, нагнулась сначала за одной, потом за другой — они были здоровенные, с сизым налётом, с чётко очерченными донцами…

— Никогда таких красивых не видела, — вздохнула и тут же взвизгнула; большой, умудрившийся остаться незамеченным медведь внимательно смотрел с ближайшего пригорка.

Похоже, тот же, что и на источниках — толстый, со светло-коричневой, белёсой на кончиках шерстью. Он очень спокойно отреагировал на визг — взблеснул маленькими тёмными глазками, закряхтел, как мне показалось, недоуменно, и пошёл прочь, переваливаясь и переливаясь всеми своими жирами под лоснящейся шкурой. Стало аж неудобно. Скосилась на Ланэйра — судя по его подчёркнуто спокойному лицу, я вела себя смешно.

Застеснявшись, буркнула:

— Никак не могу привыкнуть.

Он вдруг не выдержал и захохотал, и это было так удивительно, что даже не обидно. Под противоречивые мысли о том, что всё-таки алиен, а с другой стороны, что как хорошо — он не сдерживается так уж сильно в моём присутствии и откровенен в реакциях, и это приятно, я подзабылась и мы довольно долго шарились в черничнике, а потом как бы и случайно вышли к Шаманскому Древу.

Сразу догадалась, что это оно: дерево раскинуло сучья, как чёрные лапы, и синеватые огоньки мрачно посверкивали в тёмной, потусторонне шепчущейся листве — это среди бела дня-то!

Поёжилась:

— Здесь как будто даже день становится сумерками, — и вздрогнула, когда в ответ прошелестело:

— Так оно и есть, божественная, — и из ничего появился эльф.

Они все умеют появиться внезапно, но этот так соткался из лиственных теней и тревожного сумрака, что даже не будь на нём соответствующих одежд и украшений, я бы всё равно поняла — шаман, да и не из последних.

— Сумерки — щель между мирами, и здесь легче достигнуть единения с зеркалом… и легче защититься от него. И от Темнейшего тоже, — тут шаман слегка попростел и вздохнул с эдакой профессиональной печалью, похоже, совершенно не радуясь предстоящему действу.

Посмотрел на меня с улыбкой — и одновременно испытующе, с какой-то странной надеждой. Я не поняла взгляд, но насторожилась. Он слегка поник, не скрыв разочарования:

— Богиня, ты не помнишь меня… я был представлен тебе в Эрин Ласгалене и помогал избавиться от смертности. Мне была доверена великая честь охранять и поддерживать северный угол твоего костра.

Напряглась, вспоминая: да, это он улыбнулся мне, когда я бабочкой летала вокруг. Видел. Церемонно произнесла:

— Счастлива видеть, эру Эльмаэр, — про себя же тихо возрадовалась, что дырявая память подкинула-таки его имя.

Госпадя, как он просиял! — и я тут же почувствовала лютый холод, которым повеяло от Ланэйра.

К счастью, прямо здесь и сейчас собачиться высокородные не стали, и шаман пригласил нас внутрь.

Я узнала небольшой, но величественный зал, на который когда-то (вот, вроде и мало времени прошло, но столько событий уместилось, что для меня — давно) смотрела с другой стороны, из Северной башни крепости Рамалоки.

Очень надеялась сразу увидеть сына и не сильно смотрела по сторонам — только в зеркало. Обшарила пространство взглядом, ребёнка не увидела и вынужденно сфокусировалась на чёрной фигуре, истуканом стоявшей в центре.

Охнула, жалеюще схватившись за щёку — извечным таким бабьим жестом. Ведь месяц с небольшим прошёл! Нельзя за это время так высохнуть и пожелтеть! И куда красота его нечеловеческая девалась! Сейчас Ганконер был похож больше на Кощея, чем на прекрасного эльфа, и глаза чёрными провалами смотрели с обтянутого сухой кожей лица.

Кинулась к зеркалу — ещё один шаман, стоявший рядом с ним, остановил в нескольких шагах, шепнув:

— Нельзя ближе, божественная…

Остановилась, вглядываясь, спросила прерывающимся голосом:

— Как ты?

Ганконер на секунду опустил ресницы, и, когда снова поднял их, глаза его стали живыми и очень-очень весёлыми:

— Теперь — прекрасно, любовь моя, — и я услышала, как резко вдохнул шаман рядом. Похоже, веселье Ганконера ему совсем не понравилось.