Королевская канарейка (СИ)

145. Великолепнейшая пани Солоха

…она так умела причаровать к себе самых степенных козаков, что к ней хаживал и голова, и дьяк Осип Никифорович (конечно, если дьячихи не было дома), и козак Корний Чуб, и козак Касьян Свербыгуз.

Н. В. Гоголь, Ночь перед Рождеством

Метель унялась в аккурат перед Йолем. Зимняя, ясная ночь наступила. Глянули звёзды, и месяц величаво поднялся в небо. Тоненький, острый, среди россыпей звёзд — того гляди, гоголевский чорт прибежит украсть.

Заснеженный сад торжественно блистал в его свете. Морозило, и малейший звук далеко разносился в тишине. Точнее, под моими сапожками снег адски скрипел, а идущий рядом король — его как будто и не было. Белоснежное привидение.

Мышки ещё не начали играть, и только фонтан с сидром хрустально булькал, вторя моему скрипению. Король с большим, как мне показалось, интересом выслушал коротенечкий пересказ «Ночи перед Рождеством», задал несколько вопросов, уточняя, как великолепная пани Солоха разбиралась со своими кавалерами, и восхитился столь витальной женщиной. Мне показалось, что с затаённой насмешкой, но прикопаться было не к чему. В завершение рассказа вкрадчиво сказал, что месяц для меня украсть не может, но, если я позволю… — и у меня стала не просто шея, а на шее монисто появилось, сияющее текучим огнём пуще самого месяца.

Холод был собачий, но высокородные, по обыкновению, уплясались вусмерть. Праздник же. И хорошая ночь.

И ледяным сидром заливались из фонтана. На резонный для человека вопрос, почему нельзя в такой холод пить горячий глинтвейн, был получен совершенно резонный для эльфов ответ: ледяной сидр более соответствует духу праздника, естественно в холод холодное пить. Ну да, ну да… Всё время хотелось уйти с мороза и смотреть на праздник из тёплой норки, благо вид на дворцовый парк из моего окна открывался отличный, но всё время заделье какое-то находилось: то поплясать, то поговорить, то ещё чего — и я, сама себе удивляясь, до глубокой ночи провеселилась, не хуже высокородных.

Зима пролетела — за играми, плясками, сидением в библиотеке у камина и ненавистным позированием. Аранен таки спел мне, и это было прекрасно, как мало что из случавшегося в моей жизни; но в основном мы не песнями с ним занимались, нет, не песнями.

Своего маленького жучишку я видела каждый день и была этим счастлива, только плохо, что через зеркало. Но лучше, чем раньше, когда и вовсе никак было, и ещё раньше, когда умирать приходилось.

Весна наступала медленно, не наскоком. С оттепелями и заморозками, с грязью и распутицей. Я счастливо сидела во дворце: ни снега зимой, ни грязища весной не вызывали желания куда-то ползать.

И, всё-таки, в день Равноденствия в конце марта была вытащена араненом на прогулку. Просто так, без цели. Точнее, целью было обозначено «увидеть солнце».

Небо над речной излучиной опрокидывалось бездонной синей чашей. Аранен замер, глядя на солнце; я замерла, глядя на светлого князя; только озябшим носом пошевеливала, думая, не простыну ли на пронзительном речном ветру: ледоход должен был вот-вот начаться, и от промоин несло стужей. Оно, конечно, здоровье у меня стало лучше, чем раньше, от человеческого обычая болеть насморком обряд Середины Лета меня избавил… может, одно это уж стоило мук и страха, если подумать. Но всё равно ветерком протягивало хорошо.

Счастливо вздохнула, когда оказалось, что и на меня князь смотрел; во всяком случае, переживал, что мёрзну, и с нежностью ещё сказал, что кончиком носа шевелю, как кролик над свежей травкой.

Шли мы рядом и несли всякие глупости, не глупые только для двоих. Я всё пялилась на льняные косы, на смешливо подрагивающие уши да на улыбку, прячущуюся в уголках его губ; по сторонам не смотрела. И только спустя несколько минут остановилась, и, нахмурившись, заторможенно сказала:

— Я что-то видела.

Это что-то нехорошее было, смазанно мелькнувшее в глубине леса, слева от тропинки. Чёрное, серое… непонятное, но нехорошее.

Леголас опустил глаза — быстро, с пониманием. Значит, что-то там есть, и он про то знает. Просто не очень доволен, что заметила.

— Тебе не стоит туда ходить, сердце моё, — и посмотрел как-то странно, с непонятным сочувствием.

Стало любопытно, что там такое, на что смотреть не стоит — дендроид какой-нибудь человекоядный? Так я уже видела, причём во всей красе… Чувствуя, как нехорошо засвербило в том месте, где у людей шестое чувство находится, повернулась обратно. Аранен вздохнул, но никак не помешал. Значит, неопасно там. Что же он так не хочет, чтобы увидела?

Оно было отвратительным. Дерево, голыми гниющими сучьями растопырившееся во все стороны, с веток капала тягучая слизь. Ветер доносил запах разложения. Даже слякоть вокруг казалась гнилым болотом, из которого тяжело вздымалось ЭТО, и пластинчатые тарелки грибов окружали его лестницами, делая похожим чёрт-те на что.

Немного испугалась — это же не может быть нападением какого-нибудь неведомого зла, расползающимся по пуще? Подняла испуганные глаза на аранена. Он сыграл желваками, вздохнул еле слышно:

— Не бойся, это не опасно, — и снова отвёл глаза.

— Но что это? — я не понимала.

Он поджал губы. Было видно, что охотно смолчал бы, но на прямой вопрос ответил, выдавив:

— Это дом эру Глоренлина.

— ЭТО⁈

На риторический вопрос аранен отвечать не стал, только ищуще потянул за руку, и я поддалась, пойдя следом. Потрясённо молча, думала, что никогда бы не предположила, что… вот так. Да, Великий Шаман упоминал, что живёт скромно, что дома в бочке моется, а королевская роскошь ему всё равно, но он не говорил, что живёт в разлагающемся, тянущем потусторонней жутью ужасе! Аскеза, но не это! Внутренняя свобода и приступы гениальности, заставлявшие его быть небрежным в одежде и причёске; норов, выражавшийся в нарочитом пренебрежении модой и обычаями… это да, но чтобы такое!

Шла молча, соображая, как бы поаккуратнее выспросить Глоренлина, что у него за дом такой, но тут аранен, тоже молчавший, вздохнул и сказал:

— Блодьювидд, эру Глоренлину неприятно будет, что ты увидела. И лучше его не спрашивать об этом.

— Но почему⁈

Он вздохнул ещё тяжелее и объяснил, что дерево, в котором эльф живёт, приобретает его черты и отражает внутреннюю жизнь. Иногда слишком хорошо. Эру Глоренлин держится с достоинством, и ему неприятно будет, что я увидела то, что увидела. И спрашивать об этом точно не стоит. Мысли мыслями, но не вслух.

— Но почему⁈

У принца на лице такое смятение отразилось, что я б, наверное, не настаивала больше, но он тут же напрягся, похолодел и сверкнул глазами. Прошипел на квенья что-то неразборчиво. Ровно ничего не понимая, оглянулась и ничегошеньки не увидела, кроме деревьев, сугробов да проталин с ростками подснежников, зелёными колышками торчащих сквозь прошлогодний листовой опад.

Посмотрела на принца — тот ткнул рукой вперёд и довольно мрачно сообщил:

— Эру Лисефиэль. Полагаю, он хочет поговорить с тобой, — и ещё что-то на квенья буркнул, что я приблизительно поняла, как «одно уж к одному», но в крайне ругательной коннотации.

Я вспоминала рыжика, и очень тепло. Но нечасто. Потому что… ну, много всего было в жизни. Но была рада ему и бодро двинулась вперёд. Понятно, что Леголас его почувствовал раньше, эльф же… Я увидела фигуру в зелёном, только почти уткнувшись в неё. Лисефиэль стоял посредине тропки и ждал. Поклонившись аранену, с уважением эдак, на квенья попросил разговора наедине. Спиной почувствовала тот же холодок, что в загоне с боевым кабаном, когда тот смотрел и чорт знает что думал. Но ничего хорошего. Вот и сейчас… мне показалось, что ещё немного, и случится поединок. Быстро сказала:

— Пожалуйста! — повернулась, взяла принца за руку, в лицо ищуще заглянула.

Он действительно был очень холоден, лицо надменное. Посмотрел мне в глаза и отмяк слегка; буркнул:

— Хорошо, — и растворился в лесу.

Рыскнула глазами между деревьями, пытаясь понять, куда он делся, и не поняла.

— Богиня… — Лисефиэль позвал, и я немного смущённо посмотрела.

Он не смущался, фигура и лицо были полны достоинства. Но губы — белые, и смотрел, как на смерть смотрят. Спокойно констатировал:

— Прекрасная, ты забыла меня.

Удивилась:

— Нет, эру Лисефиэль. Просто ты не посещаешь дворец… — а про себя тихонечко вздохнула, вновь удивляясь красоте и объёмному звучанию его низковатого для эльфа голоса.

Он усмехнулся:

— Я туда не зван, и никто не смеет там бывать без позволения владыки. А он мне не позволял — и не позволит. Ты же не бываешь за пределами.

Хм… ну да. Улыбаясь, взяла за руку, ласково сказала, что всё помню, ничего не забыла, и рада встрече.

Вскрикнула, когда он с силой прижал и впился в губы поцелуем. Он выпустил:

— Я консорт? — и в глазах было такое, что я только торопливо кивнула.

Он снова обнял со стоном, но тут я уже гневно упёрлась в его плечи:

— Не здесь и не сейчас! — почему-то очень разозлило, что меня, кажется, порываются поиметь прямо тут. Какая пакость! В лесу, безо всякого уважения! Это не считая того, что я-то аранена и охрану не вижу, а они меня видят.

Лисефиэль, по-моему, удивился, но руки убрал. Похоже, пытаясь справиться с собой, пробормотал:

— Мне казалось, ты любишь… — и тут же, поймав гневный взгляд, поправился: — Прости, возлюбленная, но если я твой консорт, желаешь ли ты, чтобы я им был не только на словах? Возможно, богиня захочет посетить меня в моём доме? — и снова застыл великолепным, полным достоинства столбом.

Я постояла, соображая. Консорт, да. Пока жив. Трандуил подарил мне его жизнь, так что… Тоже стараясь обрести достоинство, царственно кивнула:

— Хорошо, эру Лисефиэль. Через три дня, — как-то хотелось мне сжиться с мыслью, что так получилось.

Он медленно, глядя в глаза, поклонился — и исчез.

Идя во дворец, я думала две вещи: что скажет (и сделает!) король — и что весь Эрин Ласгален знает, что я люблю секс в кустах.