Королевская канарейка (СИ)

116. Беззащитная мышка

Поляна, заросшая полевыми цветами, сжавшими чашечки в ожидании дождя, была мокрой, но эльфы, стоящие по колено в траве, как и не чувствовали. Для высокородных, сколько я успела их узнать, поляна эта была торжественна и подходила больше зала во дворце — хотя бы потому, что здесь они были ближе к земле.

На Ланэйра тут же нацепили венок из каких-то мелких белых цветочков — если верить обонянию, это был флердоранж, а мне всучили миску с плодами. Разными: круглые золотые цитрусы, которые пахли так, что хотелось слопать их вместе с кожурой; персики и виноград; я даже яблоко Дэркето углядела. Перестав рассматривать плоды, обратила внимание на происходящее: Элронд довольно пафосно поздравлял Ланэйра, и как-то ухитрялся говорить так, что его, в общем-то, глуховатый голос заполнял всю поляну, отражался от стволов мэллорнов и резонировал. Вместо того, чтобы благополучно притухнуть, как и полагается в мокрую погоду в лесу. Из речей же владыки поняла, что, с эльфийской точки зрения, наступает Золотой Век: эльфы будут плодиться со страшной силой, а пущи эльфийские — расширяться.

Ланэйр в ответ кланялся — так вот, могу сказать, что никогда (никогда!) не видела таких торжествующих поклонов, парадоксально смиренных и полных высокомерия одновременно.

Бестактной крестьянкой пялилась, пытаясь понять, как Ланэйр это делает. Так и не поняла и слегка заскучала.

Искоса глядела, как князь ушком дёргает от того, что волосы его щекотнули — или от взгляда моего. Наверняка он для высокородных тяжеловат и грубоват. У-у-у, как бы Ланэйр холодно смотрел, считай он меня просто человечкой! И очень меня забавляло, что вот я смотрю — и до того исправно кланявшийся владыке и достойно так отвечавший князь начинает розоветь, как раз с ушка, сбиваться с речей и выглядеть этакой беззащитной декоративной мышкой.

Владыка, тоже искоса бросив взгляд на меня, на Ланэйра сочувственно посмотрел — но не закруглился, и нас весь день таскали туда и сюда и поздравляли с пышностью, не торопясь предоставить самим себе. Я терпела. Для эльфов ритуал важен, что ж я буду портить его.

Уже к закату проводили нас к Семидревью. Устала за день, хотелось побыть самой собой, а не божком, хоть бы даже и для высокородных. Ни на минуту не ощущала себя богиней, и пламени, о котором они говорили, в себе не чувствовала. Пока Ланэйр снимал да чистил меч, а это для него всегда был процесс долгий и медитативный, иногда с тихим пением, тихонько выбралась наружу и уселась на толстой ветви, глядя на догорающий закат.

Осталась одна, расслабилась, и тут же грудь сжало — дитя моё так далеко от меня, а я даже увидеть его не смогла, и когда теперь увижу? Темна вода во облацех… А всё лучше, чем могло бы быть. Могла бы в другом мире в плену у Рутрира находиться… или быть съеденной им. Последняя мысль как-то отбила охоту плакать, и вместо этого я целенаправленно проковыляла к письменному столу, накатала Ганконеру укоряющее гневное письмо и попросила наконец наобщавшегося и расставшегося с мечом Ланэйра озаботиться отправкой.

Глядела задумчиво, как он складывает крохотный костерок из душистых палочек, как читает речитативом на староэльфийском, и как кудрявый дымок вытягивается в окно — и полегчало. Вроде как всё, что могла, сделала. Можно раздеться, помыться, поесть… о прочем не думала: то, что вчера произошло в храме, скорее оглушило, а не вызвало взрыв чувственности.

Ланэйр смотрел на меня — и выглядел смущённым. Взяла эту невозможно красивую, дрогнувшую от прикосновения руку — шероховатые ремни на запястьях подчёркивали нежность кожи; никогда у людей таких рук не видела.

Врачи, артисты, музыканты — да, у них бывали прекрасные руки, но, если так можно выразиться, в выражении кисти всегда что-то неприятное ощущалось. В основном самообожание, если действительно успешный хирург или музыкант. А иногда и похуже чего. По рукам человека видно.

И руки эльфов от человеческих отличаются так же, как человеческие от обезьяньих. Мельком глянула на свои и отвела взгляд, резко вздохнув: да, кисти маленькие, но совершенно неблагородной формы. Как я всё-таки могу казаться ему прекрасной? И — ох! — доведу я его до цугундера!

А может, и обойдётся; Ланэйр свою силу знает и один раз уже спокойно из Эрин Ласгалена уехал, а владыка Трандуил договороспособен. Утрясётся.

Сидели, ужинали… ну как, я ела, а князь мой, против обыкновения, пил. Один бокал сидра, второй… удивилась.

Странно всё-таки — смущён и ведёт себя, как девушка: в глаза не смотрит, краснеет… будто, как невесту из себя изобразил, так из образа и не вышел.

Когда поздравляли — вполне так самодовольно улыбался и перья пушил, а как я посмотрю, так сама трепетность становится. Я простой человек и спросила просто.

Он умолк и довольно долго молчал. Хмурился, вздыхал, ещё один бокал выпил и наконец высказался:

— Мне кажется, что ты согласилась всё-таки не совсем добровольно… давление обстоятельств… и что мне отвечает только тело, не душа, — посмотрел в глаза, дрожаще вздохнул и быстро закончил: — Но я не могу отказаться. Прости.

И потянул в сторону ложа, всё горячее шепча:

— Я сражался за тебя на священном поединке и ты выбрала меня консортом, так не будь жестока… и не бойся, ты всё время как будто боишься меня… Я не сделаю больно, — он дышал хмелем и цветами, и руки у него дрожали, и каким наслаждением было наконец отпустить себя, перестать думать, забыться!

Я боялась не его, а за него, да смысл был об этом говорить?

— Я тогда в Эрин Ласгалене ночь не спал: всё почему-то казалось, что ты придёшь и поцелуешь… Безумная надежда кружила голову, я почти поверил…

Вздохнула и рассказала всё, как было. И что мелькала мысль пойти к нему. И что в бассейне том еле удержалась, и что потом вспоминала.

— Скажи, и альбом смотрела? — он, запустив пальцы в волосы, медленно поворачивал мою голову, всматриваясь в лицо.

Чувствуя, что удушливо краснею, призналась, что да.

Он шепнул:

— Понравилось?

Попыталась отвернуться, но он удерживал. Тихо засмеялся:

— Понравилось, — и тут же стал серьёзен: — Я в тот день, у фонтана, думал, что в последний раз тебя вижу… опустился до того, что ленту у тебя украл… вот, — в руке у него оказалась белая лента, помятая и поблекшая.

Смутилась:

— Если бы ты попросил, я бы отдала… — сама я тогда ровно ничего не заметила.

Он криво, бледно улыбнулся:

— Зная, что я буду осквернять твой подарок слезами и слизью? — посмотрел почти зло и с силой продолжил: — Никогда не любил, за все годы ни разу, и думал, что высокое чувство подавляет желания плоти.

Помолчал, усмехнулся:

— Про Тингола с Мелиан, образец высокой любви, пели, что они-де три года друг на друга насмотреться не могли, и только. Исходя из своих ощущений, думаю — врали.

Посмотрел внимательно — и вдруг как-то потух и спрятал ленту на груди:

— Она пахла тобой, и я вдыхал запах, представляя, что ты со мной, и что сама… не потому, что я прикосновениями заставил тебя опьянеть от желания, как вчера, — он говорил сбивчиво, уже не пытаясь подтолкнуть к ложу, — думал, что смогу так, что желание, опаляющее меня изнутри, позволит и дальше… но нет, не могу, — он обессиленно отодвинулся и бесцветно закончил: — Позволь, я провожу тебя в гнездо. Его восстановили, и ты сможешь отдохнуть. Ты устала, опечалена…

Очень впечатлённая сменой настроений князя, осторожненько спросила:

— Ты прогоняешь меня?

Он всё так же, похоже, раздираем был какими-то внутренними противоречиями. Хотел что-то сказать, смолчал, потом снова вдохнул и снова смолчал. Наконец кратко ответил:

— Нет, — и нехотя признался: — Чувствую себя, как мальчишка с первой женщиной.

Стало любопытно, насколько он помнит первую женщину да как это было, но я бы, конечно, ни в каких обстоятельствах не посмела спросить. Не говоря уж о здесь и сейчас. Постаралась скрыть улыбку:

— То есть можно остаться?

— Если ты останешься, я… не… не могу быть уверенным в своей сдержанности, и не хочу чтобы тебе… — князь-то действительно мялся, как юноша.

Сделала шаг к ложу. Он так и остался стоять, где стоял. Притянула к себе за руку:

— Что ты представлял себе? Как это было? — и довольно ловко расстегнула верхнюю застёжку на его кафтане.

Заглянула в полные паники глаза и расстегнула вторую. Под потерянное бормотание, что я-де ничего не должна и свободна, пошли третья-четвёртая-седьмая. Стянула с него кафтан и присела на травку, подтягивая эльфа поближе. Мелькнула мысль, уж не притворяется ли он для моего удовольствия — потому что ситуация странным образом заводила, но нет, не похоже: глазищи совершенно дикие и дышит через раз. И это тот же Ланэйр, что на песчаном бережочке встал на руки и ноги раздвинул эдак с однозначностью! Что ж, тогда я не могла насладиться предлагаемым, а сейчас вроде как не особо и предлагают, но стоит здорово и теперь, когда кафтан снят… Хотелось цинично поинтересоваться, всегда ли он закладывает налево и не сильно ли ему жмут штаны, но вместо этого молча провела пальцами там, где жало. Снизу вверх, ощупывая и чувствуя, как накатывает опьянение. Он, похоже, был гораздо пьянее меня (вспомнила некстати про сидр, три бокала), и как-то мгновенно перескочил с уговоров не делать, чего не хочется, на шипение сквозь стиснутые зубы:

— Да, это было так… ты сама трогала… хотела этого так же, как я. Я ласкал свою голую грудь твоей лентой и представлял, как ты ощупываешь меня так, как будто давно хотела, не стесняясь ничего — и мне хватало этого, чтобы…

Нельзя сказать, чтобы я не стеснялась совсем, тяжело было, привыкнув к его целомудрию и своему воздержанию, осознать, что можно всё, но я осторожно трогала сквозь тонкую мягкую ткань, водила пальцем и прижимала ладонью, заставляя стонать и всхлипывать — он же просто стоял и терпел, ничего не предпринимая.

Гортанно застонал, задышал тяжелее, когда потянула его на травку — но лёг и беззащитно замер.

Решительно скинула платье и начала целовать возлюбленного в губы, лаская его нёбо языком и удивляясь, что он даже не обнимает меня. Оторвалась, бросила взгляд — набухшие жилами напряжённые руки вцеплялись в травяной покров, эльфа крупно трясло.

Хотелось поласкать ещё, но не было терпения, и я взялась за завязки его штанов. Ланэйр не делал никаких попыток помочь — просто смотрел, неровно вдыхая. Похоже, он не мог закрыть рот, и сведённая побледневшая челюсть окаменела, глаза повлажнели — по-моему, он был близок к слезам — и действительно, сначала просто неверяще смотрел, а потом откинулся, опустив ресницы, и из-под них показались слёзы.

Смущённо подумала, что надо было его раздеть, а сейчас вряд ли получится, он каменный просто и не очень-то в себе, и тут же перестала об этом думать, позволив себе делать, что хочется.

Ласкала его, где и как хотела, прижималась — он терпел, как муку, только судорожно вдыхал да плакал. Сильно крикнул, когда начала осторожно опускаться сверху — даже испугалась, не больно ли ему, но спрашивать ничего не стала — не похоже, что он мог сейчас говорить.

Помнила, что прошлой ночью он делал какие-то невообразимые вещи, не испугавшие только потому, что я была под воздействием его умения опьянять — но сейчас он не порывался делать ничего необычного, просто принимал, и я окончательно расслабилась.

Ланэйр был очень молчалив и очень нежен, и я хорошо поняла разницу, про которую он говорил — кроме тела, начала отзываться и душа, и я шептала своему молчаливому любовнику всякую чушь — что люблю его, что согрелась, как никогда и ни с кем, что всегда хочу быть с ним.

Ночь пролетела незаметно, и, вставая и бросив взгляд в серую утреннюю муть за окном, поняла, что идёт затяжной дождик. Обрадовалась — уж наверняка в дождь не надо никуда идти и к нам никто не придёт.

Утренняя совместная ванна в чёрном прудике обернулась мокрыми объятиями, и тело Ланэйра в прохладной воде было до странности горячим — я боялась, что он заболел, но князь мой шептал на ушко, что нет, просто между нами устанавливается правильный обмен энергиями, но пока не установился — в прошлую ночь он много взял у меня, в эту много отдал, но всё идёт, как надо, мы просто становимся близки, и что наши ночи для меня будут всё лучше — и заставил кончить просто от этого шёпота и от объятий. Кажется, к нему возвращалось самообладание, всегда меня удивлявшее.

И да, мы действительно становились близки, и это воспринималось очень естественным и… и счастливым. Я почему-то чувствовала его почти как часть себя — и так же ощущала и серую влажную хмарь за окном, и шелестящие под дождём мэллорны, и весь Лориэн.