Королевская канарейка (СИ)

14. Скука на свежем воздухе

не торчал сейчас бы

нож из-под ребра

кабы не стоял ты

на пути добра ©

— Вы кто?

— Я — добрая фея!

— А почему с топором?

— Вот видите, как мало мы знаем о добрых феях!

© анекдот

В сумерках остановились между двумя небольшими горными отрогами, и тут же закипела слаженная деятельность: половина эльфов рассосалась по окружающим скалам — наверное, дозорные; другая ухаживала за лошадками; костры разводили без дров, они просто вспыхивали. Так и не поняла, откуда берётся пламя. Удивляло, как такое количество воинов путешествует налегке, без обоза. Подумав, решила, что пачкаться эльфы почти не пачкаются, питаются компактными сухарями и помалу, разве что овёс для лошадок возят — эльфийское войско, должно быть, чрезвычайно мобильно. Для меня посередине стоянки развернули палатку. В сложенном виде она была размером с грейпфрут, а разложилась до вполне приличных размеров в непродуваемую будочку, в которой было тепло, и даже откуда-то пуховое одеяло взялось.

На ужин, понятное дело, были лембасы и кипяточек, но есть особо и не хотелось. По ощущению, у гномов я наелась на месяц вперёд, и эльфийские сухари не казались пока привлекательными. Зато хотелось в кустики. Выползла на холод и столкнулась с шаманом в оленьих рогах — тот стоял у входа, как вкопанный, и молча повернулся ко мне, сухо звякнув костяшками, закрывавшими лицо. Мда, жутковато. Замерла, и тут же с боков подошли близнецы, которым было очень интересно, куда это я собралась. Изъяснилась насчёт кустов и заковыляла в сторону каких-то колючек, притулившихся к скале. Близнецы потрясающе синхронно двинулись следом. Канеш, вдруг меня в кустах украдут! Скрипнула зубами, но смолчала. Подозреваю, что на близнецов как раз возложена высокая ответственность отслеживать мои перемещения по кустам. Подумав, задним числом поняла, что и когда втроём путешествовали, тоже ведь ни разу одна по кустикам не шарилась, всегда кто-то из эльфов ненавязчиво так присутствовал неподалёку, но тогда я не понимала и чувствовала себя свободно. Это хорошо ещё, что мне не надо часто туда бегать, как большинству женщин! Представляю эти остановки в чистом поле для моих надобностей! Однако спорить ещё хуже, и точно не поможет. Придётся терпеть. Смирившись, добрее от этого не стала, и решила не стеснять себя в желаниях. Выдравшись из глубины колючек (это было отвратительно!), вопросила:

— Где есть Ганконер? Я хотеть говорить Ганконер.

В сумерках да в повязках, скрывавших лица, мимику их я не видела, но всё положение тел выразило удивление. Посовещавшись, они позвали, как я поняла, королевского советника, отдавшего Леголасу ту подозрительную бумажку и ссадившего меня с Репки. Сей администратор вызывал у меня мало симпатии, хотя, наверное, был ни в чём не виноват. Между собой они общались на синдарине. Общее впечатление было такое, будто хозяева породистой собачки неприятно удивлены её интересом к помойке, но отказать не смеют от великой любви. И меня повели в сторону одного из костерков, раскиданных между скалами.

Ганконер в окружающей суете участия не принимал, и даже кто-то успел о нём позаботиться. Он сидел на сухой, давно сломанной ветром сосне, зябко кутаясь в плащ и держа в руках чашку с чем-то горячим, и отсветы пламени играли на красивом лице, подчёркивая его бесстрастность и холодность. При появлении нашей делегации теплее оно не стало; он просто молча смотрел. В другое время я бы стушевалась и ушла, но не сегодня. Представила, как вернусь в палатку совсем одна, и то, что вокруг толпа, скорее подчёркивает одиночество; потопчусь внутри, выискивая место, как собаки это делают. Лягу и сиротливо поскулю, как та же собака в печали; и сразу захотелось оттянуть возвращение. Лучше уж я помолчу рядом с Ганконером у костра, чем буду одиноко подскуливать в палатке. Чувствуя себя неотёсанной грубиянкой, навяливающей своё общество, подошла и присела рядом. Без приглашения.

Близнецы и советник не ушли, но и присаживаться не стали, так и стояли вокруг. Зачем, спрашивается? Ладно, их дело. Зябко закуталась и нахохлилась, как и эльф, и приготовилась молча смотреть на огонь, потихоньку костенея от холода снаружи и внутри. Всё-таки рядом живая душа. Относительно)

И тут относительно живая душа соизволила оттаять. Это было неожиданно.

— Ну что ты, Блодьювидд? Ты жизнь, ты счастье, ты небесное пламя; тебе нужно цвести и радоваться. Что ты? Не горюй, не о чем горевать, — Ганконер повернул меня к себе, придерживая за плечи и заставляя поднять на него глаза.

По-моему, судя по невольному движению близнецов и советника, он делал что-то неправильное, и это для меня было непонятно. Оно конечно, эльфы приятно нетактильны, соблюдают личное пространство и почём зря никого не трогают. Что хорошо. Но раз уж так сложилось, что во время путешествия мы с Ганконером даже спали под одним одеялом, почему ему теперь нельзя немного приобнять и утешить? Но переход за несколько секунд от космического холода к теплу и сочувствию поражал. И всё, как будто прорвало: мне налили травника из стоящего рядом с костром котелка; для меня тут же расцвели неведомые белые цветочки вокруг соснового пня, и Ганконер, улыбаясь, воткнул в мои волосы цветок. Удивительным было ощущение: зима, падает снег, и этот хрупкий цветок со скрипучим упругим стебельком, щекочущим за ухом; цветок, пахнущий, как сами эльфы — вроде бы ничем — но весной, свежестью, безнадёжностью и надеждой одновременно. Фэйри, сказочные существа, внимание которых не приносит смертным ничего хорошего, но погибнуть, очарованной ими, не кажется такой уж страшной участью.

Даже яблоко откуда-то взялось:

— Держи, Блодьювидд. Я знаю, еда утешает тебя, — и интонации вернулись, та самая насмешечка, к которой я уже привыкла, — и попей, настой ацеласа пойдёт тебе на пользу; я чувствую, ты не совсем здорова.

Прислушавшись к себе, поняла, что он прав. В груди и горле чувствовалось сухое жжение: похоже, возвращалась болезнь, почти убившая меня в подвале ратуши. Подняв глаза, увидела золотистое сияние, которым разгорались руки Ганконера, и отскочила:

— Лечить нет! Выздоравливать! — и начала отступать на всякий случай. Ещё не хватало ему и правда помереть из-за меня!

Ганконер, вздохнув, опустил руки и обернулся к советнику, сухо и неприятно что-то сказав ему. Тот, кивнув, развёл руками — вроде бы с раскаянием. Ага, прохлопал он мою болезнь, стало быть, и огорчается. Подумаешь, я и сама ещё не чувствовала. А Ганконер почуял. Великий шаман. Ну, раз лечить меня он передумал, то можно и вернуться. У меня есть вопросы. Усевшись на стволе, прихлёбывая вполне мерзкую на вкус настойку ацеласа, спросила:

— Ганконер, почему Леголас уехать? Что случиться?

Ганконер опустил глаза и помолчал. Потом с непроницаемым лицом указал на советника:

— Ты не у меня, ты у него спрашивай.

Я повернулась и спросила. И была удостоена прочувствованного поклона и длинной тирады, сводившейся к тому, что он не может сказать. Государственная тайна. Дела королевского дома. Видно, не всё мне можно. Вздохнув, вспомнила, что пафосный свиток, наполненный государственными тайнами, принц небрежно оставил валяться на снегу, и никто не подобрал. Хотя, даже если бы он был у меня, что бы я там поняла?

У китайцев есть пословица, что-де, мышь, упавшая в сундук с рукописями, может грызть иероглифы, но к пониманию оных не приблизится. Ну и я: могла бы посмотреть, и даже может разобрала бы, где находится королевская печать. Из эльфов, понятное дело, никто бы мне это не перевёл, даже Ганконер: наверняка, как развернёшь свиток, при знании языка бросается в глаза, что это государственная тайна и дела королевского дома. Ладно.

— Тебя тоже хотеть отправить с ним?

— Да. Он отказался, потому что я болен.

Ну хорошо, хоть больному дают домой вернуться, не гонят дела королевского дома обтяпывать:

— Леголас скоро вернётся? — ой, вряд ли, не похоже, чтобы это произошло. И ответ Ганконера подтвердил мои мысли:

— Не в ближайшие годы.

Да, я больше его не увижу. И даже не попрощался. Не понимаю. Но что могла — поняла. Вопрос закрыт. И я сменила тему, коряво поинтересовавшись, что это за рога на шамане, и почему он так молчалив. Вот тут Ганконер разлился соловьём: тема для него была близкая и интересная. К тому же, видимо, далёкая от дел королевского дома, и мне можно было это рассказать. Раритетная шаманская шляпа, оказывается, используется крайне редко: она опасна для разума того, кто её носит, но даёт возможность видеть на десятки миль вокруг и дотягиваться до этих мест, так сказать, духовным кулачищем. В сущности, то, что Ганконер провернул один раз, совершив обряд с трубкой и тенями, но масштаб другой. Кроме того, он может влиять на погоду и много на что. Но надевший эту страшную корону — духом в ином мире, и попросту общаться не может, поэтому нет смысла пытаться с ним заговорить. Корона духов будет снята только в Лихолесье, и до этого времени шаман не будет жить, как обычно: еда, сон и отдых ему не нужны, он бдит всё время. Впечатлилась. Заворожённо выспрашивая Ганконера, машинально налегала на настой ацеласа и сама не заметила, как выхлебала пол-котелка, о чём пожалела: ближайшие пару часов пришлось постоянно отбегать в кустики, торжественно сопровождаемой близнецами.

Мне не хотелось уходить от живого тепла Ганконера и интересных страшных историй. К тому же я понимала, что в кусты точно так же придётся бегать из палатки, пока пройдёт действие отвара; а то, что рядом с Ганконером весело и страшно, вдали от него будет просто страшно: воображение у меня хорошее. Попросить его составить компанию, погреть и усыпить меня ночью, как раньше, возможным не представлялось, судя по всему: если мои дуэньи от того, что он просто прикоснулся ко мне, так всколыхнулись, то это и подавно не получится. Жаль. Поэтому через пару часов, вздохнув, с сожалением попрощалась и двинулась к палатке. Близнецы и советник проводили меня, причём советник зашёл со мной в палатку, и я поняла, что чувствовала Репка, когда её лечил эльф. Действительно, чудесные ощущения, согреваешься до кончиков пальцев, и как-то веселее становится. Поблагодарила и спросила, не может ли он усыпить меня. Советник слегка поклонился, приложив руку к груди, и высказался в том плане, что рад быть полезным, и что ничего нет такого, чего он бы для меня пожалел — и протянул в мою сторону руку.

Глаза я открыла, только когда меня уже без большой куртуазности начали дёргать за ногу: видно, более нежные попытки разбудить не действовали. Молодец советник, постарался на славу: спала без задних ног, и никакие думы меня не тревожили. Чудесно выспалась, а это всегда способствует приступам оптимизма. Выползла на воздух: за ночь снег прекратился, но морозец усилился — нос запощипывало. Госпадя, да как же я целый день на этом морозе проведу! Но всё оказалось не так плохо: мне последовательно вручили сухарь и кипяточку, а после еды — маску на лицо, как у близнецов, и белый плащ, оказавшийся теплее моего старого. За день совсем не замёрзла, даже руки, потому что оленем не нужно было управлять, и я всё время куталась в плащ.

К середине дня подъехали к большой реке, и, взглянув вправо, я с оторопью узнала знаменитые Врата Гондора. Очень вдалеке, но, бесспорно, это они: два каменных изваяния, протягивающих руку. Стало быть, это великий Андуин. Ещё больше оторопела, переведя взгляд на то, что было ближе, но чего сразу не заметила: полузанесённые снегом горы трупов. То, что торчало из-под снежных заносов, однозначно идентифицировалось как орки. Никаких видимых повреждений или крови не заметила. Просто, по ощущению, упали и умерли. Небось под шаманскую колотуху светлых и прекрасных эльфов ночью попали. А и хорошо. Сильная вещь эта шляпа, что уж там. Вот оно какое, добро с колотушкой!) Я иногда вчуже мыслеблудила, что дальняя артиллерия нашего мира при случае наверняка показала бы эльфам мать кузьмы, в прах разнеся священные рощи, а сейчас задумалась: может, и наоборот. Хорошо, что миры соприкасаются мало для кого. И рощи целее, и дальняя артиллерия. А ведь дедушка Толкин, поговаривают, орков с нас писал. С русских. Угу, а эльфов, интересно, с кого?) Попав сюда, думаю, что просто он видел. Издали, поэтому многие мелочи пропустил. А я вот вблизи увижу. Клёво.

Андуин замёрз только у берега, в середине было видно, как чёрная вода бежит, и быстро. Пока думала, как эльфы собираются переправляться, едущие впереди раздались, и шаман выехал к реке. Я смотрела, как от копыт его лошади, трескаясь, разбегается в сторону другого берега лёд: река проморозилась в месте нашей переправы за несколько минут, и мы, спокойно перейдя на другую сторону, продолжили путь.

Из плохого случилось то, что попытка снова пойти в гости к Ганконеру не удалась: советник костьми на пороге палатки лёг, но меня не пустил. Не подобает. А почему — не говорит. Но я же богиня? Вот поэтому и не подобает. И кланяется. С почтением и любовью. И медовым голосом сообщает, что всё объяснит владыка. Да, и вчера не подобало, но он думал, что это что-то важное. Просто так общаться нельзя. Далее это напоминало разговор с попугаем, который на все вопросы отсылает к владыке. Который, прошу заметить, в Лихолесье сидит. Я вздохнула и поняла, что оставшийся путь, должно быть, буду отменно скучать, потому что поговорить мне будет абсолютно не с кем.

А из хорошего — эльфы откуда-то приволокли молока и яблок, чтобы я не пробавлялась сухариками в чистом виде. Должно быть, селения какие в окрестностях есть. Советник, явно пытаясь задобрить, весь жбан и всю корзинку мне принёс. И удалился, сказав, что непременно попозже навестит ещё и усыпит, если нужно. И чтобы я в случае необходимости обращалась к близнецам, они его сразу позовут.

Повздыхала, вспомнив одну нещастную испанскую королеву: при выходе замуж к ней приставили специальную такую дуэнью, хорошо знавшую этикет. А в средневековой Испании, да для королевы, он был строжайший. И дуэнья ходила за ней по пятам и всё запрещала: «Королеве нельзя улыбаться», «Королеве нельзя смотреть в окно» так и сыпались на бедную женщину. Всё менялось, когда королева беременела: беременной позволялось всё. Нет, не так: ВСЁ. Как только она залетела, от души отхлестала дуэнью по щекам и приказала не являться на глаза. Вот интересно, а когда она перестала быть беременной, дуэнья снова появилась? Если да, то, конечно, у королевы был стимул ходить беременной всё время, эхе-хе.

Вот и Ганконер: говорил, что мне можно всё, а где это всё? Хотя, возможно, он как-то извращённо шутил, а я, плохо его зная и не владея толком языком, не поняла. Ну да бог с ним. Вот неужто советник думает, что я сожру корзину яблок и вылакаю жбан молока? Хоть поделиться с кем-нибудь, что ли… Вылезла из палатки. Ага, шаман, как всегда, столбом стоит перед ней, а вон и близнецы. Нет, я не собираюсь в кусты. Просто хочу познакомиться, мы же не знаем имён друг друга. Близнецы заверили, что они моё знают очень хорошо и представились. Итак: Риэль и Аргонеот. Не знаю, как буду отличать их друг от друга. Я и в своём мире знавала близнецов, так эти, по сравнению с ними, очень хардкорные. Дело не в физическом сходстве: они, когда говорят с кем-то, то говорит всегда один, но использует местоимение «мы». А между собой они почти не говорят, и при этом чувствуется, что общаются постоянно, да только слова им не нужны. Говорю же, хардкорненько. Интересные какие чудовища. И я приободрилась, и мы чудесно пообщались. От еды они не отказывались, и мы запросто ели яблочки из корзины, и вполне безэтикетно запивали их молоком из жбана по очереди. Я увидела их лица без масок. Ну да, красота сказочная-эльфийская-скульптурная. Но до Ганконера далеко. На меня смотрят с симпатией, рады поговорить, но с лёгкостью представляю, как они могут быть страшны в бою, да ещё вместе, в связке. Увлекательные персонажи. Только собралась порасспрашивать их про всякое интересное, как опять появился советник, чтоб ему пусто было. И уставился так, как будто мы не над корзиной с яблоками стоим, а в упыри подались, откопали несвежий труп и лакомимся, а он, простой селянин, на нас нарвался и шокирован. И я так поняла, что он им что-то нехорошее высказал на синдарине; они смолчали, нацепили намордники и отошли; мне же советник ласково и с беспокойством (исключительно за меня саму, ага!) сказал, что не надо отвлекать охрану, во избежание, так сказать, а надо отдыхать, кушать, высыпаться — и дальше что-то про то, что ему владыкой оказано «високое довэрие» (вот прям грузинский акцент товарища Сталина вспомнился), и он его обязательно оправдает, довезя меня до Лихолесья без эксцессов.

От усыпления отказалась, разозлившись. Ворочалась, засыпая, и думала, что пущай советник погодит: как доеду до Лихолесья, так обязательно владыке наябедничаю, что кекс этот недостаточно хорошо меня вёз. Нудел и мешал радоваться жизни, которой у меня не так-то много и осталось.