Королевская канарейка (СИ)

114. Алтарь богини любви

Отбросьте все сомнения

И прыгайте туда,

Куда вы смело кинули

Сомнения свои.

Г. Остер

Ланэйр удивил меня и тут. Ожидала, что зверем накинется, с опаской дыхание затаивала, но это было как целовать розу. Он не пытался ворваться в рот и, прости господи, поиметь языком. Был всё так же желанен и недоступен. Хотелось почувствовать этого мужчину — хоть раз, хотя бы так, но он ускользал, и я тихонько вздохнула, что вызвало усмешку:

— Степень невинности была достаточна для того, чтобы ты была довольна, богиня?

Степень невинности была достаточной для того, чтобы я была недовольна, но признаться в этом было глупостью несусветной, и я опустила голову и отодвинулась, пытаясь унять ненужный и опасный жар в крови и скрыть раздражение.

Он поймал за руку, повернул к себе:

— Подожди немного, прекрасная. Я вижу, что разочаровал тебя, — глаза у него смеялись, но что-то было под этим смехом, грозное и давящее, и за руку он держал просительно, готовый в любую секунду отпустить — а было видно, что не хотел.

Надо было перестать делать то, что делалось, но сил не было, и я медлила, не убирая своей руки из его. Во рту пересохло, ноги подгибались — и Ланэйр очень хорошо всё видел и понимал, судя по усмешечке, с которой протянул:

— Давай попрактикуемся в невинных поцелуях, прекрасная. Что скажешь?

Не то чтобы у меня ничего не было заготовлено сказать, но слова разбегались, как тараканы.

Длинные шелковистые пальцы прикоснулись к шее сзади, и голова сама запрокинулась. Ну хоть раз… Он прижал к себе — и это снова было неожиданно, особенно тем, что прижался близко, всем телом. Я знала, что он сейчас безоружен, так что почувствованное не было кинжалом, спрятанным под одеждой.

Обмякла, ноги отказали. Сама я стоять уже не могла и упала бы, если бы не обняла его по-настоящему. Увидела совсем близко, как голодно дёрнулся его кадык — и вся невинность кончилась.

Он делал, что хотел, а я бесстыдно принимала и желала большего. Запустила руку в его волосы, прижала ушко — и слегка отрезвела, услышав слитный вздох толпы и вспомнив, что мы не наедине. И что значит это прикосновение. Отдёрнула руку и попыталась прийти в себя. Было трудно, но сознание начало проясняться.

Огляделась: высокородные рукоплескали, кидали в нас цветы, слышались крики на квенья, что-то вроде «Egleriо аrphеа!» — я не смогла перевести. В панике посмотрела на Ланэйра — он с улыбкой прижал, шепнул на ухо:

— Я знаю, что ты не хотела. Не переживай, ничего не будет. Они просто ошиблись.

Беспокойно спросила:

— Что они кричат?

— «Славьтесь, благородные!», — тут он слегка смутился, — это традиционное восхваление пары, идущей в храм, чтобы… гм… продолжить на алтаре.

Опьянение прошло моментально. Стояла, судорожно соображая, что делать. Ланэйр обнял крепче, шепнул:

— Ну что ты, богиня… мы не пойдём, я потом им объясню. Ты свободна, — и попросил с отчаянием: — Ну поцелуй ещё. Я всё понимаю, у тебя полгода не было мужчины, голова теряется мгновенно… И ты желаешь меня, — тут он снова потрогал шею сзади, и это было откровением.

Всё я тут поняла: и что Силакуи в виду имела, когда говорила, что старый эльф способен извратить любое, самое невинное прикосновение, придавая ему иной смысл; и что Ланэйр в любой момент мог вызвать волну совершенно мною неконтролируемого желания, подобную цунами. И сдерживался. Я же не могла сдержаться. Молнией мелькнула мысль, ранее не приходившая в голову — о том, что ведь душка Трандуил очень договороспособен, и мне достаточно даже не сказать, а просто громко подумать, что, в случае, если он убьёт Ланэйра, то я откажусь уезжать из Лориэна и видеть Трандуила, и тот согласится на прекрасный, сияющий очевидностью вариант: не трогать Ланэйра и спокойно уехать в Эрин Ласгален с довольной мной. Поразилась, как раньше до этого не додумалась… и ужаснулась себе, понимая, что, даже если бы и не додумалась, то всё равно сейчас сделала бы, что сделаю.

Ланэйр сдержан и не показывает, но для него, так ценящего и честь, и почести, тяжело будет пережить это унижение. Хватит. Протянула руку и медленно ощупала ухо — маленькую, почти отсутствующую мочку, завитки, острый замерший кончик.

Герцог мой превратился в соляной столп и я успела провести пальцами по окаменевшей скуле, по золотистой напряжённой шее и сама прижаться губами к его губам.

Потом роли поменялись, и я тряпичной куклой была подхвачена на руки. Он постоял ещё немного на возвышении, и я ушам не верила — не думала, что сдержанные высокородные могут реветь, как стадион. С неба посыпались лепестки, белые, но розовеющие от закатного солнца.

Ланэйр шёл между кострами сквозь всё усиливающуюся цветочную метель, и нас ещё закидывали цветами так, что, если бы мы остались на месте, то уже были бы погребены под ними. Это действовало почти гипнотически; восторг толпы чувствовался кожей и потрясал — и ещё больше потрясло мгновенно упавшее глубокое молчание, когда мы оказались за цветочной завесой, скрывающей вход в храм. То есть, буквально — душистые цветочные кисти мазнули по лицу и плечам, Ланэйр поставил меня на ноги — и всё стихло, как будто цветы отсекли звук. По мне, так реакция была чрезмерной, а то, как всё разом прекратилось, добавило… хм… жути.

Скосилась на Ланэйра — тихий, торжественный. Нет, не жутко ему. Сжал руку:

— Постоим тут, пока последний луч не уйдёт… — и, слегка смущённо, — хочу побыть в этой минуте.

Усмехнулась про себя: «И дорог нам лишь ожиданья миг» — а сама за отсрочку благодарна была. Да, я хотела его, но, когда голова кружиться переставала, начинала трястись за будущее да смущаться ожидавшейся близостью.

Ланэйр помолчал, глядя сквозь цветочную завесу на догорающий закат и расходящиеся парочки, и повернулся ко мне:

— Блодьювидд, ты сама захотела этого, я давал выбор… — посмотрел внимательно в глаза, как будто сомневаясь, и продолжил: — Ты не понимаешь себя, не видишь со стороны… эта хрупкость, этот свет, этот огонь, сводящие с ума… Богиня любви чудовище, опасное взглядом, жестом, всем, что есть в нём… жизнь в наивысшем своём проявлении, выводящая на предел — и смерть, неотделимая от неё, близкая… Я вижу то, что происходит сейчас, величайшим поединком в своей жизни. Никогда не был так счастлив. Не смел надеяться, но таил надежду, ждал, мечтал об этом — и сияющая действительность отличается от моей бедной мечты, как цветущий мэллорн от сухой ветви. И я чувствую, богиня, твоё весёлое равнодушие к исходу этого поединка. Не испытывай вины, ты ни в чём не виновата, а я счастлив сегодня, как никогда не был.

Мда. Чудовище, величайший поединок, моё весёлое равнодушие. Концепция стройна и придраться не к чему. Причём, возможно, он меня лучше меня самой понимает, но я вот равнодушия, о котором он говорит, не чувствую вовсе. Он ведь не ждёт возражений, просто донести что-то хочет. Поняла плохо, кроме того, что два раза про счастье сказал, но вид сделала, будто понимаю — и уловила его усмешку. Но более он ничего не говорил, и мы молча стояли и смотрели, как гаснет последний луч.

Стало совсем темно, но тут же в храме начал разгораться непонятно откуда берущийся свет. Оглянулась — белая лестница вела ввысь и заканчивалась небольшой площадкой с таким же белым каменным алтарём. Гроздья цветов свешивались над ним, как альковные занавеси, и тяжёлый, напоминающий жасмин запах стекал вниз волнами, чуть ли не сбивая с ног.

Ланэйр тоже повернулся и подал руку:

— Пойдём? — и мы вместе начали подыматься по лестнице.

Алтарь оказался чистым, не заросшим никакими мхами, и слегка светился. Да, в Лориэне храм поторжественней будет.

Оторвалась от созерцания алтаря и увидела, что Ланэйр уже голый и что его эрекцией можно, наверное, стены прошибать. И что он действительно совершенен до последнего предела: член был розовым, как внутренность морской раковины, и таким же гладким.

— Богиня, ты можешь делать со мной всё, что хочешь, — он ощутимо пьянел и шёпот был лихорадочным, — мне всё будет в радость. Если тебе нравится делать больно…

Так удивилась, что оторвалась от очарованного разглядывания:

— Нет, с чего вдруг?

Он как будто слегка смутился:

— Я видел спину Орофериона…

Я смутилась не слегка и не знала, что сказать — и не сказала ничего. Ланэйр слегка потемнел лицом, но более ничего не спросил, а я была рада, что не спрашивает.

Казалось почему-то, что всё будет постепенным: медленное раздевание, поцелуи, игры с ушками — но Ланэйр неуловимым стремительным движением оказался стоящим на алтаре. Снизу вид открылся такой, что я молча смотрела, не сразу заметив протянутую руку. Заметила, подала свою и тут же была втянута наверх и технично, за секунду освобождена от одежды и обуви.

Смущённо подумала, что неужто он и в любовном поединке так же агрессивен, как на поле боя, и была готова подчиниться, вспомнив, что на алтаре, по их поверьям, первой удовольствие получить должна женщина, и что, наверное, ему тяжело терпеть, но тут он стал нежным, начал целовать, гладить и я сиропом растеклась и очнулась только когда стояла на четвереньках, а Ланэйр мягким движением пытался раздвинуть колени пошире и пристроиться сзади. Камень был жёстким и холодным, да и для первого проникновения поза была непривычной и показалась рискованной. Почему-то ужасно запереживала, что не смогу контролировать его и что будет больно, и, испуганно задышав, начала вырываться — и тут же затихла в тёплых объятиях:

— Ну что ты, не бойся… Что ты так зажалась? Боишься, что я каменным стояком с размаху ударю в нежное сжавшееся колечко матки? — этого я и боялась, а поза не позволяла выворачиваться и мешать ударить с силой. — Клянусь, что бы ты не пережила раньше, я никогда не причиню тебе ни малейшей боли. Расслабься, доверься мне, позволь… — прерывающийся горячий шёпот действительно расслаблял, — я понимаю, как ты нежна. Откройся мне, и я вознесу тебя…

Поверила, и, вздохнув, встала, как он хотел, чувствуя себя очень беззащитной и открытой. Но быть вознесённой хотелось, что уж там.

Он вскрикнул, войдя совсем неглубоко, и замер, окаменев. Понимала, что он пытается с собой справиться, со свистом втягивая воздух сквозь зубы и тяжело постанывая, но саму меня уже несло, и его нарочитая мягкая медленность только повышала градус желания. Хотелось, чтобы он был жёстче, ударил сильнее; то, что в относительно трезвом сознании казалось ужасным, сейчас ощущалось желанным, но Ланэйр двигался размеренно, и, когда он мягко и естественно проник в то самое нежное, расслабленное колечко, это вызвало удивлённый вздох, но и только. Я не думала, что такое возможно, но что мой опыт по сравнению с опытом семитысячелетнего сида?

Вскинулась от новых неожиданных ощущений, прогнулась, но больно и правда не было. Было ощущение, что он овладел мною полностью, как никто и никогда. Мелькнула мысль, что я, кажется, понимаю, почему эллет относительно легко беременели от Ланэйра, но тут движения убыстрились, он застонал, и мысли исчезли совсем.

Навсхлипывавшись, чувствуя себя согревшейся и счастливой, поёрзала, думая, что он, возможно, хочет сменить позу — нет, он не давал это сделать. Нежно спросила, почему он сам не кончает — ведь хочется? Шёпот обжёг ухо:

— Да.

— Что же ты не? И мы сможем уйти с алтаря.

Всё-таки он каменный, продолжить на постели наверняка лучше? Я даже сквозь пламя эйфории чувствую, что коленки не рады.

— Богиня, если позволишь, я бы хотел остаться тут, на алтаре. Такая честь… Никогда не думал, что…

Понятно. Хорошо, пусть мой герцог прочувствует честь и камушек холодный заодно — и я с цинично потянула консорта вниз, ложась сверху.

Ланэйр стал ещё нежнее, извинялся, что не сдержался, не поласкал подольше — от его сладкого шёпота голова кружилась, и уж посткоитальные ласки были долгими и восхитительными, и незаметно перешли в следующий акт. Кончил он только под утро. По ощущению.

Рассвет, возможно, уже наступил, но не видно его было за грозовыми тучами. Ливень хлестал, и земля сотрясалась от громовых раскатов. Поняла это только когда мы спустились к цветочной завесе и я увидела — до того была, как в коконе, сознание не воспринимало то, что творилось снаружи.

Задумалась, глядя на потоки воды, низвергавшиеся с небес. В Ласгалене тоже, когда мы вышли из храма, дождик шёл. Но не ливень с грозой. Очень похоже, что погода реагирует на происходящее. И, если Леголаса обряд тяготил, и из храма аранен ушёл при первой возможности, то эльфийский семитысячелетний герцог то же самое ощущал величайшей честью и старался растянуть удовольствие. Вот, похоже, и настарался.

Бессильно опустилась на ступеньки: зарницы высвечивали бурлящий поток, стекающий по лестнице водопадом. Там, где корни мэллорна наплывали на камень, закручивались крохотные водовороты. Посидела, подумала, вдыхая запах озона и с нервным смешком спросила Ланэйра:

— Как мы теперь в Семидревье без лодки вернёмся?