Королевская канарейка (СИ)

108. Пыльца невинности

Глуп тот, кто ест рыбу фугу; глуп и тот, кто её не ест.

Старинная японская пословица

…полез к ней за лифчик, как будто хотел, осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, достать оттуда пыльцу невинности, как сказала бы Венцеслава Лужицкая. Нечто вроде этого отмочила одна молоденькая девица, так лет шестнадцати: на уроке танцев она, заливаясь слезами, сказала одному гимназисту, ущипнувшему ее за плечо: «Вы сняли, сударь, пыльцу моей девственности!» Ну ясно, все засмеялись, а мамаша, присматривавшая за ней, вывела дуреху в коридор в «Беседе» и надавала пинков.

Ярослав Гашек, «Похождения бравого солдата Швейка»

Мне хотелось по-маленькому. В полусне выползла из спального гнезда, прошуршала по веткам до входного дупла (о, какой храброй становишься, когда знаешь, что не разобьёшься!) и бесстрашным мешком свалилась вниз, зная, что лианы подхватят.

И только в середине пути осознала своё хамство относительно этого чудовищного дерева. Надо бы всё-таки поосторожней быть, не скакать оголтелой белкой. Появление мыслей в голове как-то повлияло на лианы: они остановились, очевидно, ожидая, пока я соберусь и пожелаю двинуться дальше.

Ну, я и собиралась, вися летучей мышью и рассматривая Ланэйра, склонившегося над письменным столом.

Похоже, он видел спиной:

— Рад, что ты проснулась пораньше, Блодьювидд. Это очень кстати.

Я помолчала, размышляя, что, пожалуй, не хочу просвещать его, что только кое-куда сбегать собиралась и снова лечь. Непрошеные ассоциации уводили в непристойные воспоминания: как шуршали и разлетались камушки под его струёй в том подземелье, где опасно было отойти подальше и приходилось справлять нужду рядом друг с другом. И я пыталась давить эти воспоминания, совсем не к месту они были: прекрасный эльф, сияя, уже подходил, чтобы помочь выпутаться из лиан, и куртуазно указывал на стол:

— Божественная, это «Хроники Войны Кольца», написанные нашим уважаемым летописцем, эру Инглорионом. Я переношу их со свитков в книгу, — он светло улыбался, и я торопливо перевела взгляд на стол, стараясь не выдать себя и всё равно думая… не про книги.

Объект думок смотрел чистыми глазами. Кое-как сглотнув слюну, попыталась сфокусироваться на свитках, а смотрела всё равно на совершенную кисть, которой он повёл над столом:

— Свет раннего утра хорош для создания миниатюр, цвета видятся очень чистыми, это важно, и краски должны быть свежерастёртыми… смотри, пурпурная делается из рачков с Пеларгирского побережья, а лучезарный аурелион из крылышек бронзовок…

Как и многие вещи эльфов, книга была слишком хороша для этого мира и почти ужасала не только своим великолепием и тонкостью деталей, но и пониманием, сколько времени и труда в неё вбухано. Во всяком случае, я как человек ужасалась. А так-то да, куда ж спешить бессмертным…

Витиеватое письмо на роскошной, чуть шероховатой бумаге цвета топлёного молока; тончайшие миниатюры, сияющие алым, синим и зелёным — о, такие чистые глубокие краски можно увидеть разве что на крыльях насекомых, из которых многие краски и делались. Бедные рачки и жуки)

Филигранная вязь киновари и золота на фронтисписе, виньетках и колонтитулах — да, Ланэйр никуда не торопился, создавая шедевр. Мне было страшно дыхнуть рядом с бесценным раритетом, но хотелось потрогать его; к тому же стало очень любопытно, как Войну Кольца видят эльфы.

Алчно вдохнув резковатый незнакомый запах сохнущих красок, несмело спросила:

— Мне можно почитать?

— Тебе — всё можно, — и эта нежность, не во взгляде — в опущенных ресницах, в ямочках от улыбки на щеках, в подчёркнутой физической отстранённости!

Совсем перестал прикасаться не по делу, да…

С досадой скрябнула ногтями по столу и смущённо отвернулась. Ланэйр продолжал:

— Но лучше позже, я хотел показать тебе цветение водяных лилий, наступают последние дни, когда можно ими полюбоваться…

Продолжая алчно коситься на свитки, тихонько буркнула:

— Но будут и другие дни, и другое цветение… год-то длинный, — и тут же пожалела, что напоминаю о следующем Самайне, и что жду его.

Ланэйру, может, это и было неприятно, но он не показал, очень странным тоном сказав:

— Этот год — вечность для меня, но каждый его день единственный. Не повторится никогда, — и у меня отпала охота возражать.

Сходила по своим делам, недовольно ёжась от неуюта древесной загогулины, в шикарном эльфийском лофте считающейся туалетом; умылась в чёрной зеркальной воде, глядя, как тоненько подрагивают розовые крохотные цветочки, ряской затягивающие края прудика, обернулась — и в который раз поразилась нечеловеческому великолепию чертогов. Это пространство, пронизанное косыми лучами встающего солнца, с кое-где свисающими лианами, эти древесные стены, с которых каскадами спадают гроздья белых цветов! Цветочный собор. Совсем другие. Не люди, да.

Впрочем, на завтрак подали почти человеческий гамбургер: ярко-жёлтая тёплая булочка была проложена толстым кругом подплавленного белого сыра, а заедать их предполагалось гроздью винограда чудовищных размеров, свисающей с какого-то специального столового крючка на подставке. Сервировочный этот предмет был исполнен из мифрила с инкрустацией изумрудами и его можно было хоть сейчас в музей отдавать.

Попробовала. Это было божественно: сладковатый тёплый хлеб, пресный полужидкий сыр и огромные тёмно-красные ягоды, брызжущие соком и почти приторные.

— Последний виноград, он сейчас самый сладкий, — Ланэйр с интересом общипывал гроздь.

Хм, в кои веки видела, что он ест с удовольствием. Ну да, эльфы до сладкого сами не свои…

Оказалось, что в Лориэне нет никаких оранжерей, и, если черника, например, считает нужным плодоносить круглый год, то виноград в сезон два урожая даёт. Так лориэнские эльфы целых полгода без винограда и живут. Зато в согласии с природой. «Не то, что безнравственные лихолесские» произнесено не было, но отчётливо прочувствовалось. Ага, ага, а то, что вы себе тут лето вечное состряпали, это ничего, тут всё согласно с природой. Ты ж моя лапушка шовинистическая) Это я тоже промолчала, только улыбнулась и глаза скромно опустила. Сердце на секунду сжала тоска — где вы, туманы и дожди Эрин Ласгалена, и ёжик мой без лапки… и прочее.

В этот раз выбирать одежду предложено не было, брауни просто принесли светлое платье. Надев, удивилась: его как будто и не было. Длинный подол не мешался совершенно, нигде не жало и не тёрло, а только приятно, эдак воздушно облегало. Отдельно радовало, что Ланэйр, на себя нацепивший, как всегда, пару-тройку килограммов ювелирки, на меня ничего такого надеть не порывался. Задумчиво сказала, что настолько комфортной одежды никогда не носила. В ней даже лучше, чем без неё. Ланэйр усмехнулся:

— Я передам твои комплименты мэтру Торнариону, он будет польщён. Это платье для путешествий. Заметил, что от штанов ты не в восторге… как и от драгоценностей… что ж, в этом тебе будет удобно.

Досадуя на себя, что даже вслух произнесённое слово «штаны» заставляет напрячься, чтобы не облапать господина посла взглядом ровно в тех местах, где эти самые штаны носят, и что слабоумие моё, кажется, принимает анекдотические формы, не сразу уловила, что, кроме того, он сказал и про путешествия.

Слегка покислев, осторожно поинтересовалась:

— Мы будем путешествовать? — путешествие по орочьим горам и энтовым лесам как-то скомпрометировало саму идею путешествий в моих глазах, хотелось сидеть тихонько у окна с книгой и читать про чужие путешествия.

Ещё иногда спать, есть… и почувствовать то, что чувствовали эллет, соблазнявшиеся травяным ложем в доме Ланэйра.

Впрочем, как раз последняя мысль вызвала энтузиазм относительно похода. Лучше уж занять время беготнёй. Безопаснее. Я не знала, как дожить до Самайна, глядя на Ланэйра каждый день.

Одна радость, что ночью не мучалась: os koa ampano, эльфийское гнездо, давало сладкое мгновенное засыпание. Только заберёшься, почувствуешь, как пух невыносимо приятно прикасается к телу, особенно под коленями — брык, и спишь. Не ворочаешься по полночи в мечтах девичьих. И то хлеб.

И мы, стало быть, пошли смотреть на цветение водяных лилий.

Не сказать, чтобы это была лёгкая дорога, но увлекательность окупала тяжесть пути. Ланэйр духом плыл чуть впереди, я следом бодро продиралась через черничные кустики, усыпанные росой, периодически удивлённо пялясь на подол — одежда настолько не чувствовалась, что порой казалось, что я забыла её надеть. Эру Торнарион, конечно, великий мастер.

Наконец пришло мне в голову спросить, далеко ли идти. Ланэйр слегка повернулся, и я увидела лукавую ямочку от улыбки на его щеке:

— Совсем недалеко, как раз к вечеру придём, — я охнула, и он быстро добавил тоном туристического агента: — Лучшее время для любования!

Мда. Я так окорока обратно никогда не наем. Жалостливо спросила:

— А почему мы тогда не на лошадках поехали?

Ответ был нарочито ласков:

— На лошадках дольше, божественная, — Ланэйр вздохнул, — ты сейчас поймешь, почему.

И я поняла — когда мы вышли из черничника и оказалось, что дальнейший путь пролегает по кронам деревьев.

Я висячие мостики раньше только снизу видела, они как ниточки были, а сейчас, поднявшись, рассмотрела вблизи: хлипкие дощечки, старые, посеревшие от непогоды, поросшие местами жизнерадостным бархатом зелёного мха. Верёвочки нетолстые их держат, а уж перил и вовсе нет. Хорошо хоть из-за веток вокруг не видно, что земля очень и очень далека.

Но также я увидела, как Ланэйр легко ступает на висячую эту хлипь и идёт по ней без опаски — и она почти не колышется. Заворожённо глядя на его прямую спину, как-то я забылась и тоже ступила на мостик. И он тут же змеёй вывернулся у меня из-под ног.

Что-то смогла сообразить и перестать визжать только когда уже сидела на толстой ветке рядом с мостиком, и Ланэйр, придерживая за талию, говорил что-то извиняющееся. Прислушалась:

— Богиня, прости, я не научил тебя ходить по ним… Но не надо бояться, я всегда успею поймать, — нахмурился, посмотрел виновато и выдал: — Я не отряс пыльцу невинности с тебя своими объятиями?

У меня подобный речевой оборот вызвал оторопь и приступ нервного смеха. Нет, я знала, что для синдарина оборот нормальный, и Ланэйр просто хочет узнать, не был ли груб, и что спросить это нормально — эльфийки не очень-то приветствуют прикосновения просто так, а я и заранее всячески декларировала, что не стоит меня трогать… Но как вспомню, что он из меня ту пыльцу как из половика выколачивал, когда мы по горам вместе скакали, так нонешняя трепетность ужасно смешной кажется.

Скользнула взглядом по чётко очерченным розовым приоткрытым губам, по твёрдому гладкому подбородку и не выдержала:

— А я с тебя? — ой, а голос-то хрипит безбожно; сорвала, наверное, когда визжала, падая.

Он засмеялся:

— Трясёшь всё время. Сил нет терпеть, — и вдруг резко перестал смеяться и глянул в глаза.

Я сразу, сразу всё поняла: шутить более не стоит, а то пыльца невинности из меня посыплется, как из худого мешка.

А мой мешок и без подобных шуток… не очень-то. Совсем плох.

И я начала учиться ходить по мостику.

— Богиня, ты как медведь ступаешь, — Ланэйр участливо так морщился, — он тоже лапой на подозрительную ветку ступит и стоит, думает: насколько она его выдержит.

И выяснилось, что если ты не медведь, то думать не надо, а надо идти. Вроде езды на велосипеде — всё хорошо, пока движешься, стоять нельзя.

Я попробовала, и получилось.

Сначала боялась смотреть вниз, потом случайно глянула — и дальше уже восхищённо глазела, не забывая, правда, что останавливаться нельзя и двигаться нужно плавно и равномерно. Ланэйру я доверяла, и понимала, что он, идя следом, улететь вниз мне не даст, но и враскоряку всеми конечностями цепляться за мостик в присутствии красавца-мужчины не хотелось, позору и без того в моей жизни хватало. Сделав над собой усилие, старалась ступать легко и не бояться.

Часа через два так и совсем привыкла, а тут как раз и дорога вниз ушла, и мы спустились к небольшой речке. Вода в ней была как тёмный мёд, и по берегам росли какие-то ярко-жёлтые, сияющие, как атлас, цветы. Берег был немного заболочен, ноги тонули во мху, он почавкивал, и я боялась, что обувь промокнет — но лёгкие эльфийские ичиги воду не пропускали, и мы чавкали себе. Насекомые нас не кусали — столько-то Ланэйр в магии понимал, чтоб разогнать их. Берег начал потихоньку подыматься, становиться каменистее, и приходилось уже скакать по камушкам, между которыми текла вода.

Дело шло к обеду, но есть пока не хотелось, только иногда нагибалась и пила воду и споласкивала разгорячённое лицо. И тихо радовалась, что есть не хочется, я ж не озаботилась хоть хлеба с собой взять, не зная, что мы надолго, а у Ланэйра мешка при себе нет, и я хорошо видела, что линии его одежды не испорчены торчащей из-за пазухи горбушкой. Стеснять его глупыми вопросами не хотелось — бог с ней, с едой, потерплю.

Но терпеть не пришлось.

— Богиня, видишь, речка течёт всё быстрее? Мы близки к скале с водопадами, но прямо тут пройти сложно, мы пойдём другим путём, — и с этим революционным лозунгом Ланэйр бодро двинулся к тёмному пятну на ставшем отвесным берегу.

Пятно оказалось полузаросшим входом в пещеры. Обшкрябываясь о камни узкого входа и стирая паутину с горящего от солнца лица, вздыхала, но молча шла дальше. Ход был извилист, и свет дня пропал через несколько поворотов, стало темно, как… черно совсем.

Остановилась, боясь упасть, но Ланэйр в темноте взял за руку и потянул за собой. Осторожно шла, иногда спотыкаясь и крепче ухватываясь, вдыхая влажный воздух, пахнущий грибной прелью.

Сколько мы шли в темноте, не знаю, как-то без солнца время понимать сложнее, и очень хорошо запомнилось, как в непроглядной тьме возникла красная точка. Мы шли навстречу, и огонёк становился всё больше, рос, и спустя какое-то время я с изумлением разглядывала… я не знаю, это было как детский поезд, сплетённый из веток. Веточная многоножка, увешанная корзинами, пустыми и полными каких-то катышков размером с кулак. Из веток торчало что-то вроде светящихся багровых угольков. Хотела потрогать, но было страшновато: это создание очень отдавало ужасами Лавкрафта.

Ланэйр же без тени сомнения нагрёб из полной корзины катышков. Заворачивая их в ткань и уловив мой интерес, тихонько сказал:

— Богиня, это сборщик пещерных грибов. Ты суп из них любишь, просто раньше не видела, как растут, да?

А. Это, значит, то, что я воспринимала трюфельками. Да, не видела. Но ещё меньше я видела, как их собирают. Опасливо спросила:

— Это тоже брауни?

В голосе господина посла слышался смех:

— Да. Если бы я был один, просто так он грибочки не отдал бы — диковат, а магии во мне мало. Но тебя он чувствует и послушен.

— А почему мы у него берём, а не сами собираем, раз ему жалко? — ветки в свете «угольев» сияли, как намасленные, и многоножка размером с паровозик внушала подспудные опасения, к тому же, хоть существо освещало более себя, чем окружающее, я поняла, что грибами пахло не просто так: стены пучились гроздьями катышков, ровно таких же, как и в корзинах, — ты же видишь в темноте?

— Да я-то вижу, но зрелый гриб от незрелого на вид не отличаю, а брауни собирает только спелые. Или неспелые, если целители заказ сделали.

— А в чём разница, раз так сразу и не отличишь? — я заинтриговалась.

Ланэйр, казалось, слегка смутился и не очень охотно просветил:

— Из незрелых делают сильнейшее слабительное.

С ужасом подумала, куда я денусь, если случайно съем незрелый гриб. В его лофте поганом и сортира-то нормального нет. Прониклась и на всякий случай выяснила, уверен ли он, что эти грибочки не под целительский заказ собираются. Нет, нет — он уверен, корзины для пищевых продуктов.

Пещеры вывели к такой же малозаметной щели наружу, и вышли мы на крутой склон, поросший ёлками.

Спускалась очень осторожно, придерживаясь за кустики — и чуть не упала, выйдя на совсем уж отвесный край каньона.

Потому что на дне оного каньона росли натуральные сыроежки. Размером со столетнюю ель. И алые шляпки торчали над краем.

Слабым голосом поинтересовалась:

— У вас тут залежей урана не водится? — а сама думала, не надышалась ли в пещере чем.

Ланэйр, расспросив, что такое уран и радиация, в ответ благостно заверил, что у них тут такой дряни не водится, а просто земля эльфийская такая прекрасная, что всё на ней урождается. А теперь, раз я почтила Лориэн своим присутствием, так и ещё лучше будет. Уловил мою заминку и ещё раз заверил: да, благословение, несомненно, уже сошло на Лориэн, взять хоть и священные рощи, которые из семян выросли вдали от большого леса — в ту ночь, когда была инициирована роща, спасшая нас от орочьей погони, инициировались все остальные, а сам лес начал разрастаться. А до сего времени только меньше становился. Раньше-то ведь Лориэн и Фангорн переходили друг в друга безо всяких там степей между, и благословенное то время возвращается. Далее сын эльфийского народа благодушно заверил, что вот ужо всех орков и прочих отродий Тьмы в горах перекоцают, и наступит Золотой Век. И поклонился в мою сторону с проникновенностью, я ажно чувство вины испытала, как будто сама геноцид устроить собираюсь, а не эльфийские патриоты. Впрочем, самолично побывав в горах и поближе познакомившись с орками и отродьями, болела я за эльфийских патриотов, что уж там.

Тропинки вниз не было, а Ланэйр так легко и без сомнений запрыгал вниз по шляпкам, что и я, последовав за ним, выяснила, что тоже могу прыгать по грибочкам.

Чувствуя себя Алисой в стране чудес, шла между грибными стволами, задирая голову: пластинчатые шляпки закрывали небо, и реальность всё более напоминала помесь детского мультика с галюциногенным видением. Увидев муравейник, обрадовалась:

— Слава Эру, хоть муравьи здесь нормальные!

Ланэйр хмыкнул, и я заподозрила, что, кроме муравьёв, здесь и ещё что-нибудь может встретиться, но выяснить не успела: мне было предложено для развлечения потыкать в муравейник палочкой и потом её пооблизывать. Дескать, такой деликатесной муравьиной кислоты нигде более не сыщешь. Ну точно же, залежи урана где-то рядом…

Натыкавшись, не выдержала и жалобно спросила, весь ли это наш обед.

Ланэйр незамедлительно остановился, достал саламандру, и мы нажарили на костре трюфельков. Я была уже такая голодная, что даже мысль об их возможной незрелости не останавливала. А краюшка у Ланэйра нашлась, хоть и никак себя не афишировала. Всё-таки эльфийское портновское мастерство выше всяких похвал. В отличие от гораздо более сомнительных сухариков.

Жизнь стала лучше, жизнь стала веселей — зато начало накрапывать. Мы к тому времени дошли до той самой речки, протекающей в центре каньона, и шли по берегу. Сыроежки теснились рядом, но к самой воде не подступали, и идти по намытой из песочка прибрежной косе было одно удовольствие, но, когда дождь пошёл пободрее, Ланэйр предложил обождать, и мы, сами как два муравья, спрятались под грибом.

Стояли молча — было так хорошо и интересно жить прямо сейчас, что не хотелось мешать зрению, обонянию и тактильности разговорами. Я стояла, серьёзно вздыхая от полноты чувств, смотрела… Эта маленькая речка, покрытая рябью от дождя, начала почему-то вызывать сильное желание искупаться, вот прямо сейчас. Хотелось понять, так ли эта вода шелковиста и тепла, как кажется на вид. Высунула руку из-под гриба — дождь так точно тёплый. Повздыхала ещё и спросила:

— Ничего, если я искупаюсь?

Ланэйр только молча покачал головой в ответ, показывая, что — ничего. Купайся.

Разделась и полезла в воду, немного ёжась — дождь был очень тёплый и приятный, но Ланэйр смотрел, как мне казалось, а обернуться я стеснялась.

И — о, это был лучший лягушатник в моей жизни! — вода, тёмная, как свежий гречишный мёд, и такая же прозрачная; мелкая, в самом глубоком месте по грудь, и тёплый дождь, льющий сверху — я так восхитительно никогда не купалась. Потеряла всякий стыд и прыгала, хохотала, ныряла и всплывала не думая, каким боком из воды меня видно, да не слишком ли это вызывающе. Из речки еле выползла. Сохнуть под дождём было трудно, а стоять голой рядом с Ланэйром, особенно, когда он молчит и не сглаживает остроту ощущений, отвлекая беседой — смутительно. Поэтому оделась, радуясь, что эльфийские шмотки сохнут быстро. Дождь кончится и они мгновенно высохнут. Но сейчас с волос текло, и вся я была мокрая. Но очень довольная.

— Я не видел более весёлого купания с тех пор, как застал на берегу Андуина семейство выдр, — голос Ланэйра шелестел ехидством, — вот любопытно, богиня, осознаёшь ли ты, что таким образом восполняешь недостаток желанных прикосновений? — и посмотрел внимательно.

Я поражённо дёрнулась (подобного в мыслях не держала!), и он усмехнулся, но тему развивать не стал. Но замолчал. Я судорожно копалась у себя в голове: ну да, возможно. Купание для меня в чём-то замена желанной и невозможной тактильности. Желанной — и невозможной.

Дождь усиливался, и я, скорбно попереминавшись, спросила, как Ланэйр считает: не стоит ли поискать укрытие и развести костерок?

— Нет, божественная, дождь скоро кончится, долгий на сегодня погодными магами не планировался.

А! То есть он знал! И у них свой Гидрометцентр есть, которому и предсказанием утруждаться не нужно — сами себе погоду делают! «Ах, мы живём в согласии с природой! По полгода без винограда обходимся, но в согласии!» Ню-ню. Лапушки… Гэндальф себе такого не позволял!

Пока я поражалась, Ланэйр отцепил меч и кинжал, аккуратно положил на сухое и вышел под дождь. На моё удивлённое восклицание сказал, что тоже решил искупаться. И стремительным, очень красивым движением снял верхний кафтан, отбросив его ко мне, под гриб.

Стояла, не зная, то ли пялиться на него, то ли отвернуться из приличия. Обычно я старалась отвести глаза и абстрагироваться, как всегда в эльфийских купальнях. Хотя какое тут приличие… и в целом не нравилась мысль стоять носом в гриб, а думать ещё больше, чем если бы смотрела.

И я не отвернулась.

Сначала слетали украшения, потом Ланэйр эдак задумчиво расстегнул ремень и тот съехал вниз, оставшись на песке. Проследив взглядом, как он ме-е-едленно съезжает по подтянутому заду, по расставленным напряжённым ногам, чуть слышно вздохнула:

— Что, у вас есть эротические танцы?

Ланэйр спокойно, не поворачиваясь, ответил:

— Есть, конечно… больше мужчины танцуют, чтобы понравиться эллет. Посмотри, это ни к чему не обязывает.

Я бы ещё что-нибудь спросила, но тут он повернулся и начал расстёгивать рубашку. Никогда не думала, что снимать её можно так долго, и что процесс этот может вызывать такой живейший интерес. Забылась, глядя, и, когда он неожиданно, фыркнув и засмеявшись, бросил её в меня, тоже засмеялась — и тут же примолкла, глядя на аккуратные, рельефные мышцы, по которым стекает вода, на то, как он играет ими — и вдруг встаёт на руки, потом убирает одну в сторону и неторопливо, отчётливо разводит ноги.

Чувствуя, как заполошно горят уши, панически выдохнула:

— Всё, больше не могу! — и прикрыла глаза рукой, и уж тому радовалась, что штаны он не снял… про отсутствие нижнего белья почему-то не забывалось ни на миг.

Услышав насмешливое хмыканье, убрала руку — он уже снова стоял спиной.

Искоса, из-под ресниц подсматривала, как он всё-таки снял их и вошёл в воду — красоты зрелище было неимоверной. И эстетики.