Королевская канарейка (СИ)

76. Конец осени

зима пожалуй лучший повод

начать всё с белого листа

пусть справятся хотя бы двое

из ста

© Цай

— Мне доложили, что ты просила Силакуи о каком-то заместительном обряде. Что имелось в виду? — голос у лежащего рядом Ганконера был сонный и расслабленный, но вопрос, кажется, интересовал нешуточно.

— А что, разве ничего такого нет?

Ганконер замер и очень осторожно ответил:

— В мире чего только нет… но откуда ты об этом знаешь?

Угу, понятно. Я и раньше догадывалась, что много чего не знаю о владыке. А с тех пор, как было объявлено об отмене вечерних жертвоприношений, периодически подумывала, к каким ужасам он может быть причастен. Дошла до того, что попыталась выспросить Силакуи, но от неё получила совершенно необнадёживающий ответ. Что, дескать, нынешний владыка Мордора хотя бы живой, не безумен и склонен к сотрудничеству. Такого-де ранее не случалось, и надо этому радоваться. И воспользоваться, по возможности.

— Я ничего не знаю. Это была просто догадка. От отчаяния.

— Просто догадалась? — он почему-то напрягся.

Пожала плечами:

— У меня раньше, давно, была книжка. «Стихи смерти». В моём мире в одной из культур, в средневековой Японии, было принято перед ритуальным самоубийством писать короткие стихи. И книга состояла из них. Писали самураи перед харакири. Иногда практиковалось что-то вроде заместительной жертвы: самурай просил у богов жизни для больного сюзерена, победы над врагами или ещё чего — и совершал самоубийство. Там была история про старого самурая, пережившего всех родных и находившего отраду только в сакуре, растущей рядом с домом. И вдруг сакура стала сохнуть и собралась умереть. Самурай решил этого не допускать. Написал предсмертное хайку:

'Умоляю тебя снизойти до меня

И начать расцветать,

Как прежде бывало.

Вот моя жизнь!'

И совершил харакири под деревом. История реальна. По легенде, сакура ожила и начала цвести. Как прежде бывало.

— И ты надеялась отдать себя? — спросил вроде бы нейтрально, но голос холодный настолько, что мурашки по коже побежали.

Чего он сердится? Зябко закуталась в одеяло, прижалась сильнее:

— Плохо помню. Будь в себе, такого не говорила бы, наверное. А что, возможность есть?

Он запыхтел, как будто сильно рассердился, а потом вдруг остыл — вспомнил, видно, про беременность и «нельзя волноваться», и примиряюще шутливо ответил:

— Нет. Тебе придётся собраться с силами, родить самой и остаться в этом мире. Никаких трагедий. Не вздумай умирать, из-под земли достану.

С учётом того, кто это говорил, шуточка была с душком.

Посольства разъехались; осталась я со слугами и охраной, да Трандуил, тоже с невеликой свитой. Ганконер, кстати, не стеснялся и лично настоял, чтобы лихолесский принц ни в коем случае не задерживался. Тот, наверное, и не собирался — надо же кому-то в Эрин Ласгалене править? — и уехал. Я не провожала.

Дворец, который я про себя величала Посольским, стал пустынен, и владыка Трандуил переселился поближе, в моё крыло. Мы повадились гулять вместе по окружающей дворец дубовой роще (свежий воздух и умеренная двигательная активность полезны!), есть вместе (он вроде бы не очень ужасался, что я ем сырое мясо), сидеть у камина вместе, и я рада была — даже не потому, что скучала по нему, а потому, что боялась за ребёнка. Со стыдом думала, что хожу за королём по пятам, только что к подолу его себя не пришила; но Трандуил, даже если и тяготился этим, то не показывал, и я была благодарна. Видела я его чаще, чем Ганконера, который был занят делами империи и только ночевать прилетал, и то не каждую ночь.

Трандуил обычно заходил ещё и перед сном, проверить, как дела и полечить. Как-то раз пришёл довольно поздно. Лежащий рядом со мной и обнимающий Ганконер никак владыку не остановил: поздоровался и жестом невозмутимо указал, что надо откинуть одеяло. Медленно исследуя живот чуткими длинными пальцами, внимательно выспрашивал, как ощущения. Ёжилась от прикосновений, кольца холодили кожу, но, понимая, что он сейчас действует исключительно как врач, тоже не слишком смущалась и спокойно отвечала.

А вот Ганконер смутился. Я лежала на боку, и он не отодвинулся, продолжая обнимать сзади, но напрягся, и было понятно, что ему неприятно происходящее, и руки владыки в непосредственной близости заставляли его недовольно стыть. Я так поняла, что не от ревности даже, а просто не нравилось рядом с собой, голым, их чувствовать. Да, не любит соловей мужчин…

Трандуил же как раз это время выбрал для странного разговора:

— Элу Ганконер, жизнь сложилась так, как сложилась… — говорил, не прекращая вливать в меня золотистое тепло, — пусть мы не любим друг друга… мягко говоря, и имеем друг к другу претензии, но богиня будет счастливее, если мы сможем мирно договориться между собой.

Ганконер молчал, ровно никак не реагируя, но не прерывал, по крайней мере, только обнял покрепче. Трандуил продолжал:

— Буду прям: если мы так или иначе поделим время и благосклонность богини между собой, она станет счастливее… хотя бы потому, что никто из нас не умрёт. То есть, насколько я чувствую её настроение, сначала посмущается, а потом примет такую жизнь и будет ей рада. Допустим, она будет жить по году здесь и в Ласгалене, или всё время здесь, а я и аранен будем приезжать по очереди — это всё тонкости, их можно обсудить позже, если придём к согласию. Да, до совершеннолетия ребёнка мужчина, подаривший его богине, неприкосновенен, но мы оба видели… сцену с кольцом.

Я от услышанного потеряла дар речи, начав очень смутительными ощущать его прикосновения, находясь в объятиях другого, но от меня речей никто и не ждал.

Ганконер же, тяжело помолчав, обронил:

— Сцену с кольцом кто только не увидел… так же, как и сцену с «соловьём», элу Трандуил, — в тёмной усмешке сквозила непристойность, — соловей мой богине нравится, и ни с какими кольценосцами делиться я не буду. Самому мало. Можешь — приди и убей. Твоя будет.

Трандуил подождал, сосредоточенно прижав руку к какой-то, с его точки зрения, наверное, проблемной зоне, вливая туда силу, и тихо, без агрессии вздохнул:

— Что ж, приду и убью.

С тех пор, ночуя в Посольском дворце, Ганконер никогда не ложился раньше, чем Трандуил придёт и уйдёт, всегда встречал его одетым. И при этом был безупречно вежлив и обходителен.

Примерно через месяц, в конце ноября, Трандуил сообщил, что самый опасный период благополучно пройден.

К моему восторгу, начал появляться животик. Ощутимо так рос. Спать я стала меньше, зато аппетит ужасал — не успевала закончить одну трапезу, как начинала думать о другой. Всё, что я раньше читала об этом — беременной-де нужно есть не за двоих, а для двоих, то есть не налегать на еду, как-то на практике не очень работало. Я, кажется, в четыре раза больше, чем раньше, ела, но Трандуил, похоже, считал это нормой и ограничивать не пытался.

В какой-то из дней Згарх, регулярно отряжавший кого-нибудь на охоту, довольно пророкотал:

— Богиня, сегодня убили огромного оленя. У них только что закончился гон, мясо горьковатое, но нерождённому владыке должна понравиться эта горечь. В ней сила!!! — Згарх сопровождал служанок с подносами.

Решив, что мауготх пришёл специально, похвастать трофеем, выразила восхищение, а сама виновато взглянула на Трандуила — стол, на котором до этого стояли травки, грибочки и молочное, начинал выглядеть ну очень не вегетариански. Черно поблескивающая кровь в глубокой плошке, которой было залито мелко наструганное сердце; алые полупрозрачные пласты тонко нарезанного, подмаринованного в соке цитрусовых мяса, и белый фарфор блюда просвечивал сквозь алость; перемешанный со специями и кореньями фарш, залитый сырым яйцом и поданный на горячих гренках.

Вину чувствовала, и при этом ужасно хотелось сесть за стол и съесть всё, что принесли.

— Nieninque, подснежник мой, — бархатистый баритон владыки заполнил просвеченную поздним осенним солнцем столовую, — не дёргайся так. Мало ли чего хочется беременной…

— Чего хотелось матери Леголаса?

Владыка вздохнул:

— Почти всю беременность прожила на сладком. Белый шмелиный мёд, варенье из лепестков белых роз, сахар из белого винограда… Она была так тиха, так счастлива — это время было единственным, когда ей не хотелось поединков в свою честь. Мир и покой снизошли тогда на наш лес.

Мда, кого же я рожу…

— Ты родишь прекрасное дитя, одарённого здорового малыша… и немножко дракона, — он заулыбался и вдруг горячо попросил:

— Ну что тебе стоит, согласись на поединок сейчас, что тебе в Тёмном? Ведь не любишь, только ребёнок останавливает, а у нас ему будет нисколько не хуже.

И добавил, умильно подняв брови домиком:

— Ну что мы, оленей тебе не настреляем?

Не давая ничего сказать, вкрадчиво продолжил:

— Второй триместр — самое лёгкое время беременности, путешествие ты под моим присмотром перенесёшь хорошо. Подумай…

Я только головой покачала. Мало радости, если он убьёт Ганконера, а если наоборот? Кто проследит за моей беременностью? Ей-ей, Трандуил зря такие разговоры заводит. Заметила, что Згарх, не успевший уйти, напрягся, и заподозрила, что он понимает синдарин. Владыка хмыкнул:

— Он понимает.

Згарх перестал сдерживаться, и, темнея и становясь похожим на страшного зверя, прорычал что-то на чёрном наречии.

Король даже бровью не повёл в его сторону.

Обеспокоенно спросила:

— Что он говорит?

— Говорит, что дитя владыки, будущий владыка, должен остаться в Мордоре, что в нём надежда этих мест… тут он прав, конечно, но что мне до орков и их надежд? Ну, и ещё парочка грязных оскорблений. Иногда мне кажется, что это вонючее животное считает, что я стану с ним разговаривать и даже могу счесть достойным поединка, — в этом месте Трандуил захихикал, неподдельно веселясь.

Понятно. Мир он заключал исключительно потому, что это воля небес. Сами орки для него хуже, чем ничто. Я тоже их не люблю, но мне кажется, что есть надежда на изменение их социума в лучшую сторону.

— Проще убить, valie. И сейчас есть чудесная возможность прихлопнуть королевство тьмы разом. Выжечь дотла.

— Нет. Я хочу мира, интеграции и какого-никакого взаимопонимания. Возможно, Мордор перестанет быть угрозой.

— Да. И такая возможность есть, — Трандуил разочарованно поджал губы, признаваясь.

Задумчиво спросила:

— А что, владыка Ганконер догадывается о наших разговорах?

Трандуил фыркнул:

— Не догадывается. Знает. У него здесь везде глаза и уши, да и не дурак он. Просто не может влиять на сложившуюся ситуацию и связан долгом чести.

Первый день зимы ознаменовался скандалом: в тёмном закоулке застали Згарха и Халаннар.

Их связанными волокли в подвалы, в тюрьму, когда я, возвращаясь с прогулки в компании Трандуила, встретила эту процессию в коридоре. Обомлев, спросила с оттенком гнева:

— Что это значит⁈

Все молчали. Переминались, отводили взгляд.

Развеселившийся Трандуил, не нуждавшийся в словах, тут же скабрезно пояснил:

— Это животное соблазнило твою служанку, — и, повнимательнее, видимо, покопавшись в головах, — а, нет, скорее она его… ну и вкусы у некоторых женщин… В тюрьму их волокут, он совершил недозволенное… гм… подняв глаза на собственность Тёмного. Тебе объяснить стесняются, уважая чистоту цветка сердца Властелина, хе-хе.

И, с равнодушием:

— Пойдём, ничего интересного.