Королевская канарейка (СИ)

78. Королевские пеленки

хочется родиться

так чтоб акушер

принял со словами

бон суар мон шер

© Сыр

Роды мне запомнились всплеском паники в самом начале: криками и мечущимися служанками. Белое лицо Силакуи, на котором враз проступили все её несчётные годы, и как судорожно, трясущимися руками она распускала на моей одежде все узлы и застёжки, снимала украшения.

Как она раскинула руки и потусторонним голосом на одном дыхании прокричала что-то, и дворец ответил вздохом и гулом; ближайшие двери распахнулись с треском, аж щепки полетели.

— Двери, открылись все замки и все двери. Это поможет, — боль немного отпустила, и меня смущал такой ажиотаж, но Силакуи почему-то казалось, что я тут должна быть самым испуганным существом, и она поясняла происходящее.

Выволокла из складок одежды узелки, которые вязала всю мою беременность — комок был размером с голову; дёрнула за кончик, скороговоркой бормоча что-то. Узелки легко распустились — и верёвка вспыхнула и сгорела, не успев упасть на пол.

Боль отпустила, и я с трудом поднялась.

— Деточка, куда ты?

Удивившись вопросу, вежливо ответила, что, с моей точки зрения, самое время дойти до кровати.

— Подожди минуту, сейчас… — и, к служанкам, — меч, нужен меч отца!

Содом был страшный, крики слышались уже в разных концах дворца и в парке.

— Надо подождать, подожди, не двигайся, — она говорила, как говорят с испуганным диким животным, внимательно вглядываясь в глаза.

Я ж вовсе не была испугана и спокойно стояла, ощущая себя Митрофаном из «Недоросля», восклицавшим: «Добро, матушка. Я те потешу. Поучусь…» — для Силакуи, кажется, важно было, чтобы всё проходило в традициях, с соблюдением обрядов, и я не хотела её расстраивать, но стало интересно, почему Ганконера, в ожидании родов почти не отлучавшегося из дворца, заранее не предупредили про какой-то там меч.

— Нельзя заранее, деточка. А знать владыке неоткуда, дети у него раньше не рождались. Сейчас, подожди…

В комнате уже царила суета: что-то таскали, приносили-уносили. Я смотрела на всё это с террасы и ждала не пойми чего.

В открытую дверь комнаты стремительно вошёл Трандуил, и, не останавливаясь, проследовал на террасу. Быстро окинув меня взглядом, вопросительно глянул на Силакуи. Та выдохнула:

— Меч…

Сыграв желваками, владыка потянул меч из ножен. Силакуи пискнула придушенной мышью:

— Меч отца…

Трандуил только глазами сверкнул, и, достав меч, сияющей полосой положил его у порога.

— Переступи, деточка… он отсечёт злых духов и защитит тебя и ребёнка, — Силакуи подхватила под локоть.

Я переступила — и как будто оказалась в тревожном вихре: с той стороны тут же подхватили, начали раздевать, чем-то мазать, поднесли какое-то питьё…

Рожала я, как королева, каковой и являлась: вопила, сколько хотела, и никакие медсёстры меня не одёргивали, что-де орать незачем, ничего выдающегося не происходит. С точки зрения присутствующего консилиума эльфийских целителей и служанок, очень даже происходило.

Было больно, и я как будто со стороны слышала звериные, истошные крики. Казалось, человек не может так кричать. Помню бледное, искажённое ужасом и состраданием лицо Ганконера — но только в самом начале. Сначала он стоял у кровати, потом немного отошёл, а потом я в какой-то момент услышала звук падения тела; это ни на чём не сказалось, его тут же вынесли. Слаженно так, оперативненько.

— Элу Ганконер не видел родов. Ничего, продышится на свежем воздухе, — голос Трандуила был полон бессердечия. — Всё идёт хорошо, всё идёт как надо. Держись.

Мне было полегче, наступил перерыв между схватками, и даже появилось какое-то любопытство к окружающему:

— Элу Ганконер… прошёл через ад… — говорить всё равно было трудно, — неужто страшнее?

— Не знаю, я в аду не был. Сама спросишь. Но когда рожает ТВОЯ женщина ТВОЕГО родного поросёночка — это волнительно. Вот он и не выдержал. Это ничего, это бывает, — владыка считал пульс, держа за запястье, — Держись, дыши, как учила Силакуи. Схватки скоро начнутся снова, и будут всё сильнее.

В моих ощущениях, сильнее было некуда — и те, что уже были, казались перебором. Подумалось, что если они станут сильнее — просто умру, и я запереживала:

— Ребёнок? С ним всё хорошо? Я не убью его?

Владыка посмотрел зло:

— Не думай о глупостях. Родишь. Всё хорошо. Но даром он тебе не достанется. У сверхчувственности твоего божественного тела есть обратная сторона: боль ты тоже чувствуешь великолепно, и для тебя это не будет лёгким, но… Всё. Идёт. Как надо! — сжал запястье, глянул потемневшими очами, и я почти провалилась в них.

Во всяком случае, кажется, даже поспала и проснулась от следующих схваток. Теперь у кровати могли падать в обморок хоть всем консилиумом — я бы не заметила. Плохо помню те муки. Помню, была уверена, что умру, и порывалась скулить, чтобы уже резали и достали дитя, и боялась за него, но говорить не давала боль, даже дышать было трудно.

Помню, что в момент просветления и краткого отдыха Трандуил утешал, говорил, что рожаю хорошо, что повезло мне с широкими бёдрами и эластичными тканями. Хотела ответить — и почувствовала, что не могу: связки перенапряжены и болят. Подумав, что голос сорвался от воплей, промолчала и только прикрыла глаза, показывая, что слышу.

— Потерпи. Сейчас будет самое ужасное, но ты думай о том, что конец близок. Ты почти родила. Держись.

И было ужасно. Кричать я уже не могла, только хрипеть и скулить. Откуда-то во рту оказалась деревянная палочка, и я вгрызалась в неё. Казалось, что сейчас мышцы начнут рваться от напряжения — и вдруг всё кончилось.

Хотелось провалиться в блаженное забытьё от отсутствия боли, но не давал страх — за младенца. Тревожно всматривалась в спины стоящих в отдалении целителей, склоняющихся над чем-то, вслушивалась в то, что говорят:

— Хороший… всё хорошо.

— Молчун какой, — узнала голос Трандуила, и тут же послышался звонкий шлепок, после которого в фильмах с соответствующим сюжетом раздавался недовольный вопль младенца, а все вокруг радовались.

Младенец вопить не спешил, но я услышала, как он недовольно вякнул, и обеспокоенно приподнялась. Чтобы увидеть, как над целителями под дружное аханье взмывает что-то багрово-красное. Сердце ухнуло в пропасть, но тут же раздался спокойный голос Трандуила:

— Поймал. Склизкий, сволочь! Давайте тазик, сам помою. И пелёнки эти королевские, чтоб их!

И тут же зашипел:

— Ай! Укусил, собачонок! — и, быстро, — отдавайте матери, как есть!

Окружающие зашелестели увещевающе, что традиция-де требует намыть принца и завернуть в парадные пелёнки перед тем, как передавать матери.

— Так отдавайте! А то он ещё кого-нибудь укусит: он, кажется, ядовитый! — и целители тут же разделились на две группы.

Одна засуетилась вокруг Трандуила, и оттуда послышались тревожные возгласы:

— Владыка, что вы чувствуете?

— Что прокусил до надкостницы, сучонок! Весь в папеньку! — и, слегка успокоившись, — яд гемолитический, помощь не требуется.

Судя по сдавленным ругательствам, процесс исцеления шёл успешно, но ощущения приносил неприятные.

Другая часть целителей кое-как, безо всякого пиетета доволокла крайне недовольного, грозно вякающего и извивающегося новорожденного до моего ложа и с облегчением сгрузила на него.

Младенец, будучи отпущенным, тут же утих и задышал спокойно. С трепетом смотрела на багровое, как будто помятое, в синюшных тенях, крови и слизи тельце. Да, ему, видно, тоже нелегко пришлось. Только собралась взять, как он сам встал на четвереньки и пополз наверх. Я смотрела с изумлением: человеческие младенцы, которых я знала, не были с первого дня способны на такие вещи. Подумала, что это и не человеческий младенец, и потянулась навстречу.

Ух, какие серьёзные глаза! На картинках видела, что они у маленьких бессмысленные и почти бесцветные, а у нашего сразу чернющие.

Почувствовала, как накатывает эйфория, заставляющая забыть боль, как рвётся ему навстречу моя бессмысленная, полная счастья улыбка — и ужасно удивилась, когда он тоже разулыбался в ответ. Мда, человеческие младенцы в первый день точно не улыбаются… Ну, человеческим младенцам и кусаться нечем… впрочем, он тоже был вполне беззубым. Не думая, чем он там укусил владыку, обняла и поднесла к груди, и он тут же солидно так зачавкал, обнимая её ручонками и иногда тяжело вздыхая. Настрадался, бедолага.