Королевская канарейка (СИ)

138. Чай, носки, ватрушки и соболий хвост

«Она не сказала ни слова, но, переполненный любовью, Эльвэ подошёл к ней и взял её за руку, и тотчас же какие-то чары овладели им. Так стояли Эльвэ и Мелиан, а вращающийся над ними звёздный небосвод отсчитывал годы. И деревья Нан Эльмота стали выше и темнее, прежде чем Мелиан и Эльвэ произнесли хоть одно слово».

Подняла глаза от рукописной «Истории синдар». Поёжилась: приятное тепло, идущее от камелька, подчёркивалось промозглой тьмой ноября, заглядывающей в окно, и подвываниями волчишек. Поджала под себя ноги, закуталась в плед и спросила с любопытством:

— Неужто правда? — и зачитала вслух.

Риэль, сидевший за столом вполоборота ко мне, поднял голову от меча, который точил, и посмотрел, как будто сдерживал улыбку. Но смолчал. Аргонеот, в позе лотоса перед камином осторожно капавший пахнущий жжёным сахаром и миндалём раствор на кромку кинжала, глаз не поднял, продолжая смотреть на лезвие, по которому растекалась отсвечивающая в пламени саламандры тёмная плёнка, но улыбнулся откровенно, и ямочки заиграли на щеках:

— Нет. Они… бродили по лесам, и прочие им были не нужны. Любовь. Смотрели друг на друга и принадлежали друг другу, — помолчал и совсем грубо объяснил, что Эльвэ и Мелиан трахались, как кролики, под каждым кустом, а летописец не мог так прямо об этом написать, писать надо возвышенно.

Вспомнив «Хроники Войны Кольца» за авторством эру Инглориона, тоже полагавшего, что писать надо возвышенно, поэтому все скабрезные анекдоты и паскудные домыслы вываливавшего в сноски, насмешливо хмыкнула, однако смолчала и снова углубилась в «Историю», успокоившись, что не выгляжу в глазах высокородных похотливым животным, не способным постоять несколько лет, трепетно держась за руки. Мне печально было бы думать, что я шокировала аранена, не глядя на него влажными очами, а вешаясь на шею и обещая подарить свою бонбоньерку, да… А так вроде всё в пределах нормы, принятой у эльфов. Вона, король плюнул на подданных, и, не предупредив никого, несколько лет по лесам с возлюбленной шлялся, и никто не осудил. Разве что в летописи замазали иносказанием.

Признаться, думала, что братья… как бы это сказать… насмерть заебут. Молоды, для одного вообще первый раз. Но, кажется, они тоже боялись, что это начнёт восприниматься так, и сдерживались. Днём и вне спальни не трогали, похоже, договорившись об этом между собой. Жили обычной своей жизнью, тихо и размеренно, чем-то напоминая финских крестьян, только что не за коровами ухаживали, а за оружием; ковали; тренировались методично и упорно. Насмотревшись, хорошо поняла, каким трудом и потом даётся эльфийским воинам их искусство. Сама ходила за ними хвостиком, книжки читала, по вечерам иногда они пели, а иногда мы в карты играли, и это были хорошие вечера. Счастливые. И то, что иногда то один, то другой смотрели тяжёлым взглядом, льстило и заставляло желать прихода ночи.

Почитав ещё под размеренное цвиканье точильного камня, потянулась, встала, так в пледе и дошла до окошка и поглядела вниз. Сквозь листья видно было полосы тумана, а больше ни шиша: вечер непоздний, да всё-таки ноябрь, стемнело уж. Вдруг сквозь туман снизу мертвецкой холодной зеленью блеснули две точки. Всмотрелась получше — ничего. Захотелось прижаться к кому-нибудь из братьев, но неудобно было отвлекать их. Спросила осторожно:

— Там как будто есть кто? — и вниз подбородком указала.

Аргонеот, всё так же глядя на обрабатываемое лезвие, смешливо сообщил:

— Так волки же. Ты бываешь днём внизу, ты человек, вкусно пахнешь… Им любопытно, — как будто в ответ на полянке внизу послышалась грызня. И тут же стихла.

Ага, любопытно. На зуб попробовать. Колобок-колобок, я тебя съем. Алиены. Не, ну как хорошо, что волки там, а я здесь, из окошка смотрю. Прям вспоминается:

чай носки ватрушки

двери на засов

и смотреть с котами

фильмы ужасов

Тут ещё и лучше получается, и глазки эти внизу покруче любых фильмов, и братья котам фору дадут. Походила у камина, с надеждой взглядывая на них, но ничего. Только Аргонеот, по-моему, улыбку спрятал, слегка отвернувшись. Вздохнула и снова взялась за книжку. Всё-таки, конечно, четыреста лет и тридцать с копеечкой — вываживали они меня, как козу на верёвке. Давали время вдохновиться.

Интерес к чтению пропал. Какое-то время исподтишка разглядывала сосредоточенного Аргонеота, потом протянула руку к кинжалу:

— Что это?

— Ш-ш-ш, — эльф отвёл руку с кинжалом подальше, другой рукой загораживая его, — осторожно, это яд. На людей действует мгновенно, на орков почти мгновенно.

Не удержалась и спросила, в теории это ему известно или на практике. Аргонеот просто ответил:

— И так, и так, богиня.

Насмешка вовсе не была замечена, зато к «Истории синдар» мышки тут же приволокли несколько томов с увлекательными названиями вроде «Получение и наилучшее использование растительных и минеральных ядов», «Ядовитые растения Мирквуда», «Влияние ядов на представителей низших рас, иллюстрированный атлас», «Тихий поцелуй». От последнего названия у меня глаза на лоб полезли. Открыла заинтригованно: пособие по нанесению яда на оружие, причём в стихах. Аргонеот не смотрел, а Риэль глянул со своего места и одобрительно сообщил, что трактат очень полезный, в высшей степени практичный, и, кроме того, создатель его эру Линдир один из лучших ныне живущих поэтов. И прочитал наизусть несколько строк, в которых и правда талантливо живописались корчи неудачливого орка, цвет пены, которую тот пускает из пасти, каменеющее тело и стекленеющие глаза.

Помолчала, впечатлённая, и сообразила, что эру Линдира знаю лично и каждый день в последнее время видела в королевской свите. О как, один из лучших ныне живущих… надо, что ли, почитать как следует и восхищение выразить. Многогранный какой талант.

Открыла, с сомнением, но и с любопытством, иллюстрированный атлас… что ж, то, что описывалось в стихах, здесь было представлено в высшей степени реалистичными картинками. Оторваться не могла, хоть и страшно было, а местами поташнивало. Подвывающие вдалеке и грызущиеся прямо под ясенем волчишки, запах миндаля и жжёного сахара — это всё очень придавало колорита.

Хотелось живого тепла, а просить не хотелось, но Риэль, по-моему, и сам понял — убрал шмурдяк, разложенный на столе: всякие баночки-тряпочки-инструменты, сунул вычищенный и наточенный меч в ножны и присоединился. Вдвоём атлас рассматривать стало страшнее и бодрее. Потому что картинки дополнялись историями из жизни. Зато Риэль меня обнял, и его объятия всегда были такими… ну, правда лучше, чем тысяча котяток. Смысл ужасных картинок потихоньку уплывал. Поймала себя на том, что смотрю на очередной некроз, где всё синее и зелёное, и волдыри, набухшие гнилой кровью, и ничего не понимаю, кроме того, что мне тепло и хорошо. Смотрю в книгу и вижу фигу.

И ровно в этот момент Риэль поймал меня за подбородок и поцеловал.

Аргонеот так и возился с кинжалом, только уж смотреть на него перестал почти, а смотрел на нас. Забеспокоилась:

— Ты можешь порезаться, яд…

— На эльфов не действует, — Риэль снова повернул к себе, держа за подбородок, и поцеловал. От прикосновений к шелковистой изнанке его рта мысли путались, но я поняла продолжение фразы:

— Поэтому он так часто используется, — это говорил уже Аргонеот. Иногда братья были ужасающе синхронны.

Сейчас они не торопились никуда, Риэль тискался, Аргонеот смотрел, по-прежнему занимаясь делом. Потом он всё-таки оставил кинжал, убрал склянки и, когда медленно протирал руки тканью, смоченной, судя по запаху, в ромашковом крепком настое, мышки принесли и поставили рядом с камином на крохотный деревянный выступ кувшин с чем-то горячим, дымящимся, и деревянный ящичек с полупрозрачными изящными фигурками. Я опознала июньские пирожные и удивлённо взглянула на обоих братьев поочерёдно: раньше меня афродизиаками кормить не пытались, как-то надобности вовсе не было.

Судя по реакции, инициатива была Аргонеота — Риэль тоже слегка удивился, но тут же разлил горячее питьё по кубкам, и я осторожно опробовала: гремучая смесь. Кажется, сливовый сок, крепкое сладкое вино из красных ягод, мёд, пряности, травки какие-то… Всё вместе действительно создавало ощущение улья и сада, оказавшегося во рту, причём сад был одновременно цветущий весенний, плодоносящий летний и увядающий осенний, а улей бодрый и злой. Липкие пирожные хорошо было запивать горячим, ощущения создавались изысканные, и я как-то незаметно несколько штук съела, увлёкшись, как обычными сластями. Поймав раздумчивый взгляд Аргонеота, резко остановилась и даже руку, было протянутую к ящичку, убрала. Похоже, эльф собирался меня уговаривать откушать, а не ждал, что я сама наемся. Тот же взгляд поймал Риэль и шёпотом на ушко заверил, довольно сильно смутив, что у него хватит сил удовлетворить меня, даже если я всё, что есть в ящичке, съем. На брата, по-моему, взглянул с тихенькой издёвкой, но тот пренебрёг, сказав безо всякого яда в голосе:

— Риэль, попробуй и ты, — и сам подошёл поближе, взял бокал и пирожное.

Ещё и в ящике покопался, выбрав фигурку, больше всего напоминавшую пельмешку из хрустального теста с вишнёвой начинкой.

Риэль вздохнул, и, ничего не спросив, выловил себе такую же. Видно, мужской вариант.

Ну что сказать… пирожные кстати оказались. Без них я бы, наверное, попросила прекратить, когда Аргонеот, после ласк с раздеваниями, подтолкнул к столу, заставляя опереться об него и одновременно — нет, я не видела, но поняла по взгляду Риэля — велел тому опуститься а колени.

Шепнул на ухо:

— Есть вещи, которые нравятся… читал… хочу, позволь…

Усмехнулась, думая, что ж меня тогда сегодня трактатами про отраву всякую угощали, а не скабрезными картинками, и поняла, что, видно, хотелось Аргонеоту и нежданности.

Дней и ночей я не считала, но в моей маленькой спальне мы засыпали втроём уже раз десять, наверное, и всегда оба ласкали только меня, никаким инцестом или гомоэротикой и не пахло. И, хотя вдвоём во мне они бывали часто, видно, подобное Аргонеоту казалось более смутительным. Я об этом, может, не так отстранённо думала бы, кабы не пирожные, а сейчас мысли фоном скорее даже подогревали, и я позволяла Риэлю целовать себя спереди и слушала, как Аргонеот, перешедший всё-таки на квенья, на который раньше не переходил (тоже показатель, что смущается), глухим голосом умоляюще говорил что-то вроде «сделай там всё мокрым», и я ощущала то горячие губы и язык, то проводящий взад-вперёд напряжённый орган. Иногда они сталкивались, но, похоже, афродизиак для братьев все неловкости сгладил, а для меня и подавно.

Это, конечно, совершенно ужасающе и незабываемо — горячие губы и настойчивый, почти грубый член. И то, что это близнецы, чувствующие друг друга.

С того вечера, когда мы не доползли до спальни, пирожные употреблялись часто, снимая всякую стыдливость, и что только не шло в ход, включая свежую малину и невесть откуда взявшийся соболий хвостик; а уж как это употреблялось, я и сказать-то стесняюсь. Но ни о чём не жалею.

Во времени я не терялась, но пролетело оно разом. И я, наверное, никогда и ни с кем не расставалась так легко и приятно: без боли, без вины — с чувством, будто мне подарили что-то прекрасное, что будет со мной всегда.

Они никуда не денутся, не умрут у меня на глазах, хрипя и выкашливая свою кровь, я буду иногда видеть их — живыми и здоровыми! Видеть, как они расцветают, может, детей их увижу… это всё очень приятно было думать, когда они меня провожали. Ничего грустного не думалось вообще, несмотря на затуманенность Риэля — может, потому, что ночью перед расставанием загоняли они меня невыразимо, и сквозь ленивую сытость объевшегося суккуба, которым я себя в последнее время чувствовала, пробивалась робкая радость, что насмерть не задрали, прости господи, и в суровое предзимье с той стороны портала я вывалилась счастливая и довольная.

автор пирожка Evgeniya Varvarina