Королевская канарейка (СИ)

58. Цветочки

«Вообразите этот зуд, эту вечную пыточку…»

© В. Набоков

Нарыдалась я в своей постели. То есть всё было чинно-благородно: позволила сволочь с себя одежду (это не платье, это кусок золота!), надеть лёгкую рубашку. Попыталась всех изгнать, но тут служанки проявили настойчивость, и одна осталась на ступенях. Что ж, я теперь буду спать, как средневековая дама — всегда под присмотром? Только легла, расслабилась, подумала: «Ну, и так отошло», и тут накрыло. Позор уже не сильно волновал, и я горько рыдала, с привизгиваниями и подвываниями, напряжённой спиной чувствуя беготню вокруг (что они так переживают? дело-то житейское).

— Это что? — мне совали кубок.

— Поможет успокоиться и поспать. Повелитель не любит невыспавшихся и печальных наложниц.

Вот откуда они знают, что не любит? У них что, статистика имеется? Зло отпихнув зелье, процедила:

— Я не наложница! — и осеклась.

Не наложница в тесном смысле слова я только потому, что Ганконеру почему-то претит изнасилование. А с точки зрения этих дам я уж совсем, должно быть, глупости говорю. Молча взяла, выпила; содрала промокшую сорочку и брезгливо перелегла подальше от места, намоченного слезами и соплями. Хорошо, что кровать, как аэродром.

Проснулась в свете угасающего дня от того, что на нос упал лепесток шиповника. Полежала, прислушиваясь к себе: настроение было на удивление сносным. Как поспишь, так жизнь-то налаживается. Сдула лепесток и открыла глаза. Интересно, Ганконер шиповник и ежевику вырастил, чтобы напомнить, что рада я бывала ягодкам и простым цветам, расцветавшим среди зимы в его руках? Спонтанно потянулась и восхищённо ухватила губами глянцевую прохладную ежевичину. Вдумчиво раздавила во рту, пробуя ягодную кровь. Пробормотала, не сумев сдержать восторга, почему-то на итальянском:

— Белиссимо!

— Не спишь, прекрасная? — тихим, хриплым голосом, очень интимно.

Подскочила: вот умеют же эльфы быть незаметными! Ганконер, сегодня весь в чёрном, стоял, привалившись к столбику в ногах кровати.

Тоже потянулся к ягодам и ме-е-едленно сорвал одну губами, закрыв глаза. Пробующе покатал между губами, прикусывая, и глянул в упор. Конечно, я пялилась и смутилась.

И думался мне всякий бред: как это было бы, если бы он поцеловал меня и мы отбирали бы друг у друга эту ягоду? Опустила глаза, с трудом сглотнув. Думки он вряд ли читает, но лицо моё для него скорее всего открытая книга. И это вот, про ягодку — не сам ли навеял? Инкуб же… и очень романтичная кисонька, кажется. Местами. Я-то больше думала про дорожку, сбегающую по его животу вниз, да про что там ниже. В штанах.

— Что ж ты молчишь, богиня? — голос всё смешливее.

Пойманная на тёмненьких мыслях, поторопилась и мяукающим спросонья голосом спросила первое, что в голову пришло:

— Дар целительства утрачен, но ягодки выращивать получается?

Опустил глаза, усмехнулся:

— Нет, не получается. Но я могу повелевать духами. Дворец и сад сотворены джиннами. Я мало вдавался в подробности, не до того было, и вышло, что вышло. Да, ежевика выращена по моему приказу.

Не удержалась:

— То есть золотой сортир произведение джинна?

— А, ты тоже впечатлилась? Ужасный, да? — Ганконер фыркнул и засмеялся.

Отсмеявшись, посмотрел внимательнее и изумлённо вопросил:

— Ты думала, это мои представления о прекрасном⁈ Богиня, конечно, аспекты социального взросления орков оказали на меня неизгладимое влияние, но я же, в конце концов, потом семь столетий жил у эльфов, и я наполовину эльф! — и посмотрел с укоризной. — Думаю, духи идею из дворца какого-нибудь харадримского царька передрали. Ну прости, божественная, это не Эрин Ласгален, где тысячами лет обживались.

Было видно, что он поражён и слегка обижен. Удивительно: столько пережить, через ад пройти — и на такую мелочь обидеться! Надо осторожнее быть с повелителем, вот что. Он ещё вздохнул, и, не дождавшись раскаяния, продолжил:

— Кстати, Згарх доложил, что вы познакомились. Он забавный, да? Всё время боится, что я его убью за желание шутить, и небезосновательно боится, а шутить перестать не может. Сегодня вот посмел выразить простодушное удивление, что я-де богиню своровал, а библиотеку ей не припас, а ведь богине без библиотеки никак. Причём и с простодушием, и с удивлением он несколько переигрывал…

Ганконер помолчал и как-то очень невыразительно спросил:

— Он был достаточно почтителен?

— Весьма.

Ганконер кивнул:

— Хорошо.

Я поняла, что Згарх за свою жизнь опасался не зря.

— Владыка склонен почём зря хорошими кадрами разбрасываться, — не удержалась от осуждения.

— Да ладно, о его шуточках только я и взгрустну. Ну, может, ты. Все остальные, уверяю, обрадуются. Особенно его ближайший заместитель.

Хм. Самого-то Ганконера в своё время Трандуил до последнего щадил. Ну, видимо, это связано с тем, что орков много и плодятся они быстро. Можно не экономить. Впрочем, жёсткий менеджмент, который якобы и Саурон уважал, наверное, привычен этому сообществу.

— Да, про библиотеку. Прости. Я плохо тебя знал… не было возможности узнать, что тебе нравится. Это поправимо. Все книги на синдарине, квенья и всеобщем, какие можно купить за деньги, будут доставлены сюда как можно быстрее. В моём кабинете есть магические трактаты — возможно, они тебя заинтересуют. Чего ты хочешь ещё?

Печально подумала, что я хочу обратно в Ласгален, но что в этом вопросе Ганконер изображать из себя подкаблучника точно не будет. Стало быть, и просить не стоит.

— Да, у меня есть просьбы. Две.

— Я счастлив. Мне сказали, ты плакала днём. Боялся, что ты будешь вести себя, как дикая эльфийка, пойманная в лесу, и попытаешься угаснуть… Рад, что у тебя есть желания.

Призадумалась:

— А что, если бы я начала угасать, ты бы меня отпустил?

— Да. Но сначала попытался бы восполнить твою угасающую жизненную силу за счёт других существ, последовательно пробуя разные виды. Тебе бы не понравились эти гекатомбы, — зло и многообещающе усмехнулся Ганконер.

Меня аж передёрнуло. Мелькорово отродье. Но я не в силах укорить его за то, что он таков, каков есть. Ладно, к делу:

— Я правильно понимаю, что у Тёмного Владыки много золота? («раз из него делают унитазы»).

Ганконер согласно выжидательно кивнул.

— Хорошо. Мне не нравится владеть рабами. Я хочу, чтобы моих служанок освободили, отвезли туда, куда они пожелают, и дали достаточно денег, чтобы они могли устроиться в жизни. Ухаживать за собой я в состоянии сама.

Не себе, так другим…

Ганконер поддразнил:

— Что, и одежду себе сошьёшь? И обувь стачаешь?

Хм… вот интересно, кто в Эрин Ласгалене выделывал кожу орков для пошива гардеробчика Ганконеру… может, он сам?

— Я плохо шью и совсем не умею делать обувь, но это не повод иметь рабов.

— Прекрасная, мои тени умеют только отнимать жизнь. В отличие от трандуиловых брауни. Для обслуживания насущных потребностей пришлось завести рабов. Я хочу, чтобы у тебя была достойная богини жизнь, — тон стал увещевающим.

Говорить ему, что рабство недостойно? Увольте. Это значит опосредованно Тёмного Владыку обплевать. У него тут все рабы. Зачем мыши ссориться с тигром? Вздохнула:

— Такова моя прихоть. Пусть эти конкретные женщины обретут свободу.

Ганконер тоже вздохнул, сдаваясь:

— Хорошо. Им будет предложена свобода. Только имей в виду, Блодьювидд: они все были приобретены перекупщиками в детском возрасте и обучены ведению и обслуживанию гарема с целью продать какому-нибудь владетелю. Такие команды дороги и востребованы в этой части мира. Им некуда идти, у них нет никого и ничего — скорее всего, они предпочтут остаться.

— Тогда я хочу, чтобы им дарован был статус свободных. Чтобы они могли собой распоряжаться: если захотят, оставить службу, уехать, выйти замуж за кого пожелают. И чтобы за работу им платили.

— Погоди-погоди, Блодьювидд… у тебя такое торгашеское лицо стало, и ты так подобралась, как будто переговоры ведёшь, а не на ложе перед сгорающим от страсти мужчиной лежишь. Вчера было не в пример гармоничнее, когда ты насилия боялась. Ну, как боялась: это была смесь ужаса и живого интереса. Всё, не боишься больше? Только интерес остался? — интонации стали насмешливыми, поддразнивающими. — Вряд ли клан Мирквуд пренебрегал обязанностями консортов… исполняли наверняка часто и старательно, так что ты должна была привыкнуть и тебе тяжело без… этого. Позволь мне… развлечь тебя, сразу ведь тосковать перестанешь, а? — и уголки его губ дрогнули озорной улыбкой.

Мальчишка-мальчишкой сейчас тёмный Властелин выглядит. И ведь не верит, что соглашусь, просто шутить изволит. Ладно, всё лучше, чем плакать.

Вздохнула, подумав, что да, телу хочется чисто физического утешения. Забыться, забыть про боль, перестав думать, слившись с мужчиной, совершающим простые движения… Он ведь наверняка хорош в постели и заставит разомлеть.

И мёртвые встанут по всей Арде. Нет, нет и нет. Но от шутки не удержалась — опустив ресницы, грудным голосом, с придыханием льстиво согласилась:

— Истинно так. Поэтому предлагаю переместиться в место, более подобающее деловым разговорам.

Ганконер шутливо выставил перед собой руки:

— Ох, уволь. В тронном и переговорном залах я сегодня уже насиделся.

Ага, так и думала, что Тёмный Властелин занятое существо. Собралась спросить о роде его занятий, но Ганконер не дал проявить инициативу, попросив:

— Позволь отдохнуть душой и телом в твоём обществе. Раз уж не… хочешь со мной, просто побудь рядом. Термы, ужин… ко мне сходим, посмотришь книги и всё, что пожелаешь, — соловушка был мягок, очень мягок.

Каким он всё-таки душкой себя ведёт, когда речь не идёт об Эрин Ласгалене!

Рабыни и правда не обрадовались, когда он созвал всех и оповестил, что они свободны. Вой поднялся страшный. Чорт, бедные дамы Ганконера боялись до одури, но свобода их страшила больше. Он, по-моему, сто раз пожалел, что вернул им речь. Единственно, Халаннар поглядела мне в глаза и кивнула. Вот для неё свобода что-то значила. Удивительно, конечно. На вид такие бабы ушлые… А с другой стороны, их с детства воспитывали для этой роли, тяжело принять новое. Ничего, привыкнут помаленьку. Но, как и предупреждал владыка, уехать никто желания не изъявил. Ну и ладно, шить самой не придётся. Я, в сущности, ленивое говно и производительной деятельностью заниматься не люблю.

Ганконер, свалив с плеч моё первое желание, разогнал присутствующих. Остались восемь служанок — кажется, те, с которыми я уже ходила в термы.

— Искупаемся? — он перешёл на синдарин.

— А разве у нас общие купальни?

— Не только. За мной ухаживают те же… — выдержав ехидную паузу, — свободные женщины, что и за тобой. А то обслуги шестьдесят человек, на немаленький гарем, а в нём только ты, и то со вчерашнего дня. Ну, я тоже начал пользоваться.

Гм, интересно, в каких смыслах…

— Они могут чудесно помыть и массаж хорошо делают. Расслабляет, — соблазняющим голосом.

Ах, это…

— Я уже мылась сегодня. Подожду тебя на террасе.

— Не мойся. Просто составь компанию, поболтаем, — и обернулся к дамам, — идите, готовьте всё, я сейчас.

Не хватало мне Ганконера голым разглядывать, да как его моют и массируют в несколько рук! А зрелище-то должно быть увлекательное, да… Тряхнула головой, разгоняя возникшие картиночки.

— А они тебя мыть будут?

— Да. Если считаешь это неправильным, можешь помыть сама, я только за, — он был серьёзен, а глаза смеялись.

Не удержалась и захихикала, но остановилась и достоинством ответила:

— Мыть у них лучше получается, а собеседник из меня там никудышный будет. Я подожду.

Ганконер в ответ игриво промурлыкал:

— Это почему же никудышный? Поговорим о литературе, о поэзии… или, думаешь, онемеешь… от моей красоты? Так ты не переживай, я за двоих поговорю.

Да что ж он так нажимает-то?

— Нет. Смущаюсь, — наконец ответила серьёзно.

— Что ж в Эрин Ласгалене не смущалась? С Трандуилом сразу пошла в купальни… — он слегка потемнел.

— Откуда информация? — я начинала злиться, но почему-то упорно не боялась его.

Изящный неопределённый взмах кисти (господи, какой мужик красивый!):

— Слухи, сплетни…

Мда, Эрин Ласгален б…дская деревня. «Чистые, светлые эльфы»! Оно, конечно, светлые, но со сплетнями там всё хорошо, раз даже живший в то время на отшибе Ганконер узнал.

Процедила сквозь зубы:

— Просто любопытно, кем переданные и как выглядела беседа? («не, ну чистые же, ну светлые, ну как так-то?»)

Ганконер, вдруг смягчившись, подошёл поближе, и я заметила, что он слегка прихрамывает:

— Можно? Я устал, нога побаливает, — и взглядом на край кровати указал.

Покивала и села, подобрав колени к груди. И в покрывало замоталась. Ганконер осторожно присел и почему-то отвернулся к окну. Молча ждала, рассматривая его шелковистую смоляную гриву. Кстати, раньше длиннее была, а сейчас обкорнана неровными рваными прядями — где подлиннее, где под корень. И удивительно красит его эта небрежность. Да его всё красит: и обкорнанная грива, и выделанная орочья кожа, в которую одевается этот людоед — её запах, её еле слышное поскрипывание… Ганконер вдруг как-то болезненно, несчастливо ссутулился, опустил кисти между коленями и заговорил, так и не повернувшись:

— Начальником свиты, сопровождавшей тебя в Эрин Ласгален, был назначен Таллордир — воин так себе, зато безусловно преданный советник мирквудского владыки и убеждённейший мужеложец. В составе отряда — геи через одного. Ну, или намертво влюблённые в жён. Или уж очень хорошие воины. Владыка рисковать не хотел. Все знали, кому тебя везут. И я понимал, что надеяться не на что. Трандуил сына подвинул, что говорить об остальных. Я старался удержать глупое сердце, отстраниться от тебя — и всё равно лез на рожон. Влюбиться ты не могла — аристократишка разбил тебе сердце. Я бы — никогда! Но ты выбрала его… А без любви всей моей жизни было — до встречи с владыкой; в поединке с ним я мог только умереть. Хотелось так и сделать, чтобы не видеть, что будет дальше, но удержал себя, решив, что, возможно, настанет время, когда я наберу силу и смогу Трандуила убить. Отец подозревал, что я не смирился. Он бывал при дворе. В первый же день, когда ты вышла из своих покоев, ты позволила владыке проводить тебя в купальни. Отец видел и мне рассказал — думаю, чтобы я перестал надеяться и не навлекал на себя смерть.

— Не думала, что на это кто-то обращал внимание… Купальни общие, в них все ходят, что такого?

Ганконер повернулся, внимательно посмотрел и удивлённо дрогнул бровями:

— Ты не знала?.. Если идёшь туда одна, то обнажённость не значит ничего, но пойти в купальни вместе с мужчиной — это значит желать увидеть его и показать себя.

Ну понятно. Конечно же, Трандуил не сказал об этом. Улыбнулась, вспомнив своё смущение тогда. А я-то на мнительность и человеческую распущенность валила тогдашние ощущения — всё мне казалось, что король передо мною красуется! Думала, у эльфов просто нудизм в банях принят, безо всяких подтекстов. Но у этих алиенов подтексты, кажется, во всём скрыты. В баню без подтекста сходить нельзя, да и пирожные с оглядкой кусать приходится. Ещё и удивляются, что не знаешь — а откуда бы знать-то? Впрочем, зачастую понимают, что не знаешь — и ловят на этом. Лукавые сидхе…

Кивнула, не подымая глаз:

— Что ж, эру Ганконер, теперь знаю. Я подожду на террасе.

И, нетерпеливо, с оттенком паники добавила:

— Пусть мне принесут платье, или я пойду в простыне.

Принесённое платье больше напоминало дезабилье: беленькая кружевная сорочка, тоненькая, как паутина, коротенькая до невозможности; и шёлковый, завязывающийся спереди пеньюар цвета, глядя на который, вспомнила:

'Художник нам изобразил

Глубокий обморок сирени…'

Сложный сумрачный оттенок искрасна-сиреневого, переливающегося шёлка восхитил, и к легкомысленности наряда я придираться не стала. Махнула рукой и оделась в обморок. Если подумать, платьюшко соответствует состоянию, я и сама в полуобмороке: мышцы ломит, дыхание никак не выравнивается, в низу живота мешается разнообразная боль — от похоти и от физического недомогания; в голове какой-то цветочный переполох.

Для южной ночи, охватившей меня, лёгкость одежд тоже была в самый раз. Надо будет днём хвалёный сад посмотреть, чего там джинны наворотили. Может, они Церетели нос утёрли. Хоть посмеюсь.

Но пахнет так, что с ума сойти. Воздух в этом высокогорном оазисе чудесный. Постояла, опираясь на балюстраду — во тьме ничего не видно, только слышно, как листва шуршит да цикады скрипят, со вдохновением эдак. Где-то очень далеко, на горизонте — всполохи адской грозы, да иногда драконлинги пламенем полыхнут, сами оставаясь невидимыми. Дамы на террасе под апельсиновым деревом в свете светлячков молча стол накрывают, туда-сюда бегают. Мир и уют. Дорогой покой.

Только воображение никак не успокаивалось и всё подкидывало картиночки: вот Ганконер по пояс стоит в тёплом бассейне, и харадримки суетятся вокруг него — женские руки моют его губками с пеной, и руки чёрные, как жжёное дерево, а пена белее молока, и она стекает по его плечам и груди… Вот он лежит на тёплом каменном столе для массажа, и чёрные руки мнут его, спускаясь всё ниже: широкие, но не грузные плечи и спина, переходящие в узкую талию, в стройные сильные бёдра, круглые ягодицы, длинные мускулистые ноги… а сейчас он повернётся, и…

Тьфу, лучше бы уж пошла посмотрела, чем сейчас слюни глотать. Чай, не изнасиловала бы его в бассейне.

Внутренний голос на эту мысль так задумчиво промолчал, что я поняла: правильно не пошла. Мда, судя по всему, ясной тут голова моя не будет: только от перемещения отошла, как инкуб начал домогаться, и, боюсь, это пока цветочки.