Королевская канарейка (СИ)

126. Волшебные холмы

Бузины — до зимы, до зимы!

Что за краски разведены

В мелкой ягоде слаще яда!

Кумача, сургуча и ада —

Смесь, коралловых мелких бус

Блеск, запекшейся крови вкус.

Бузина казнена, казнена!

Бузина — целый сад залила

Кровью юных и кровью чистых,

Кровью веточек огнекистых —

Веселейшей из всех кровей:

Кровью сердца — твоей, моей…

Марина Цветаева

Заревел — и тут же исчез, как и не было. Мелькнула мысль, что с ума схожу или что это иллюзия, и только потом увидела, что дно ущелья неплохо так провалилось прямо перед нами. Человеческий глаз как-то не воспринял всё так быстро, как произошло. И ничего: ни грохота, ни камней обваливающихся… чистый такой срез.

И диспозиция полностью поменялась: до того владыка впереди ехал, а сейчас на переднем плане, ближе к яме — Мелиор. Который ледяной дождь вызывал. И ещё ближе, на самом краю — аранен. Оба спешены, без лошадей. У аранена в одной руке кинжал, в другой что-то тёмное и мохнатое. Маленькое, но рассматривает он его с довольством, гаденько так улыбаясь. Хотел что-то сказать, но из ямы раздался такой рёв, что у меня уши заложило.

Лошадки заплясали, но Глоренлин, прикрыв глаза, что-то забормотал — и звери успокоились.

Король не спеша, эдак с царственностью, спустился и подошёл к самому краю ямы. Заглянул с любопытством. С уважением посмотрел на Мелиора и высказался в том смысле, что он молод, но очень талантлив. Тот прочувствованно кланялся и благодарил. Потом оба снова уставились в яму, откуда уже человеческим голосом орал Бьярки:

— Подлые сиды! Я требую честного поединка!

— Честный поединок для честных эльфов, — аранен, холодно и насмешливо. И, ко мне, с интонацией, предполагающей всяческое балование и потакание, чуть ли не сюсюкая: — Блодьювидд, хочешь украсить шею хвостиком Беорнинга?

— Да, нацепить на замшелые бриллианты? — о, всё-таки Бьярки короля, кажись, уел.

Чорт, это всё-таки хвост, и аранен как-то ухитрился отхватить его, пока Бьярки в свежеобразовавшуюся яму падал. Немного растерялась. Возможно, принц совершил подвиг вроде подковывания блохи, и хвост медвежий — роскошный трофей, но как-то на шее его носить… но подарок возлюбленного… я не могу отказаться…

Пока я мялась, принц спокойно обтёр кинжал хвостом и кинул его в яму:

— Блодьювидд не нужен твой огрызок, Бьярки Бесхвостый.

Ого, похоже, и принц на медведа взъелся, а вроде такой спокойный, сдержанный был. Всё-таки местами он весь в папеньку. Что, в общем-то, неудивительно.

— Ну надо ж было ему подтолкнуть падающего… — король оторвался от лицезрения провала и повернулся к Мелиору: — Стены ещё льдом покрой, пусть оскальзывается. Не хочу, чтобы выбрался раньше, чем яма водой заполнится, нам фора нужна в пару дней хотя бы.

Постоял, по-прежнему с интересом глядя вниз, пока Мелиор пел и руками намахивал, после чего взлетел на оленя:

— Поехали. Нечего дожидаться, пока затейник мордорский ещё чего-нибудь придумает.

Я желания смотреть в яму никакого не испытывала, но глянула, когда по узкой тропочке сбоку её объезжала: да, глубины Мелиор не пожалел, со всем уважением к Бьярки отнёсся, я и медведя-то в темноте на дне не увидела — даром, что белый день стоял, хоть и пасмурь с дождичком.

Трандуил же, мимо проезжая, не поленился высказаться, что дед Бьярки будет крайне недоволен шакальими ухватками внучека, и что он, Трандуил, самолично по прибытии в Эрин Ласгален оному деду нажалуется. Вот тут я что-то да увидела: красноглазая тьма, страшно ревя, пыталась, скребя когтями, выпрыгнуть, но всё равно осталась далеко внизу и тут же обратно съехала по ледяной стенке.

И два дня мы правда спокойно ехали, от гор ушли и через Великий Андуин переправились. Он уж подмерзать начал, а всё равно пришлось Глоренлину переправу намораживать.

Местность сменилась на волнистые, покрытые сухой подмороженной травой холмы и перелески. Начали и деревни встречаться, но их Трандуил старательно объезжал.

Аранен всё время скакал с разъездами по округе — следовало ожидать, что Бьярки вылезет из ямы и захочет реванша. От принца одни глазищи остались, он не спал совсем и вечером второго дня, подскакав к королю, достойно (а видно было, что сдерживается) и очень спокойно сказал, что почувствовал оборотня, тот идёт за нами.

— Негоже бежать от него, а до пущи добраться не успеем, даже если без остановок гнать будем. Блодьювидд и лошадям это вредно. Может, убьём всё-таки?

— Невыгодно мне его сейчас убивать… пусть бы с дураком родичи разобрались, а не я. Да может, и успеем… Глоренлин почувствовал танцевальный круг неподалёку. Посмотрим.

Принц раздумчиво возразил:

— Предзимье, земля замерзает…

— Самайн только что был, пятый день, полнолуние… они могут выйти напоследок.

— Он идёт по пятам…может быть, даже нынешней ночью…

— Должны успеть.

Принц в ответ только поклонился, видно, не желая противоречить отцу.

Я их речи не поняла, но расспросами не докучала, видя, что дела не очень.

Остановились на ночь не в уютном леске, а на вершине холма, и неподалёку два куста росли: боярышник и бузина. Аранен, проследив задумчивый взгляд, торопливо предупредил:

— Блодьювидд, не надо их ягоды есть.

Удивилась:

— Они же неядовиты?

— Неядовиты, но есть не надо. Жители холмов… и лучше об этом не говорить, они могут услышать… сейчас лучше молчать.

Я ж вовсе не о съедобности ягодок думала, а переживала, что кусты жидковаты, а за соседний холм бегать я духом слаба. Оно понятно, что эльфы и от Бьярки, и от местной жути защитят, но нехорошие места. И вроде бы морозы уже, а на вершине холма здоровенный «ведьмин круг» из поганок.

Встали ещё при свете, и ветреный закат полыхал нездоровой алостью, подсвечивающей сумрачный кобальт туч. Красиво было, но тревожно.

А ведь не так далеко и люди живут, как-то им тут живётся? Хотя, может, им-то как раз и ничего, это я от жизни такой подозрительна.

Палатку, кстати, не развернули, а я привыкла, что всегда первым делом её ставят. И лошадок не рассёдлывали и в поле не отгоняли.

Зато костёр развели огромный, чуть ли не с дом, а ведь в последнее время огонь зажигали маленький и только для меня — как я спать ложилась, так и его тушили тут же.

Спутники мои стали отчуждёнными, молчаливыми, и глаза отблёскивали во тьме потусторонней синевой.

Я не спрашивала ни о чём — велено молчать, так и молчала. Размяла ноги и села, как и все, на плащ — дерева на сидушки вокруг не было.

Так и сидела, пялясь в огонь — и вдруг что-то поменялось. Как будто на грани, отделяющей явь от чего-то иного, тоненько так запели флейты и мир стал хрустальным, волшебным и пахнуло одновременно летним теплом и весенней свежестью. Я несомненно чувствовала, что реальность истончилась. Слышалось, как мне показалось, ангельское пение — не далеко и не близко, а как будто из-за плёнки реальности, и плёнка эта готова была полностью исчезнуть.

Над плечом Трандуила зависло что-то золотистое, сияющее изнутри, мелко трепещущее крыльями. Я ещё удивилась, откуда зимой бабочка, но тут король заговорил:

— Приветствую тебя, моя царственная сестра, повелительница Волшебных холмов, королева Маб!

Голос его звучит музыкой, и в ответ золотистая бабочка-девочка смеётся колокольчиком.

Кажется, она что-то говорит, но я не понимаю ни слова, зато у себя за спиной чувствую Глоренлина. И это мирквудские эльфы казались мне неотмирными! Теперь шаман ощущается родным, тёплым и очень телесным. Он спокойно и мягко, но уверенно командует:

— Сейчас королева Маб протянет тебе украшение. Ни в коем случае не берёшь из рук в руки, ждёшь, пока возьму я.

Ищу королеву взглядом и не могу найти: вокруг уже много сияющих мотыльков, и всё новые и новые вылетают из огромного костра. Они шаловливо хихикают, с их крыльев сыплется золотистая пыльца, и спутники мои уже сияют от неё. Подношу руку к глазам — точно, и я сияю так же. И тут же вижу девочку-бабочку, зависшую перед моим лицом и протягивающую что-то. Забыв, что только что говорил Глоренлин, тянусь к ней, и тут же чувствую, как придерживают за локоток. Шаман сам протягивает руку, берёт крохотную блестяшку из рук феи, и вещичка тут же становится вполне человеческих размеров. Кулон в виде листика плюща, из серебристого металла, покрытый ядовито-зелёной эмалью. Тончайшей работы, очень лёгкий (кажется, положи на воду и не утонет!), на невесомой цепочке.

Чувствую, как Глоренлин осторожно застёгивает его на моей шее сзади, укоряще шепча:

— Божественная, я же говорил! Не брать ничего напрямую, это опасно. Королева Маб не хочет причинить тебе вреда, но феи на инстинктах могут сделать что-нибудь нехорошее. Будь осторожна, слушай меня. Этот лист поможет тебе беспрепятственно войти в Волшебные холмы, и, что важнее — выйти.

— А что, не у всех это получается? — и тут же, только я успеваю договорить, мир темнеет.

По ощущению, я оказываюсь в подземелье, причём одна, и только спустя какое-то время чувствую присутствие Глоренлина, он по-прежнему за спиной, но молчит. Или я ничего не слышу, ощущение реальности полностью пропало.

Щурясь, смотрю на загоревшуюся вдалеке точку, растущую, приближающуюся — и вдруг она подскакивает совсем близко и становится женщиной невозможной красоты, со светящейся изнутри золотом кожей и огромными чёрными глазами, абсолютно нечеловеческими. Она что-то говорит своими губами, чёрно-красными, цвета венозной крови, но я не слышу. Сглатываю, трясу головой — и вдруг наваливается всё: свет, цвет, звук и осязание. И тяжёлый запах цветущих роз.

— Да, получается не у всех, но Цветочной королеве феи холмов вреда не принесут. Будь нашей гостьей, прекрасная, и одари нас своим пламенем, — она кланяется, довольно низко, что совершенно для меня неожиданно.

Не ждала приветливости от очень холодной и очень опасной на вид феи. Сейчас она напоминает, как владыка Элронд в своё время, председателя колхоза, осчастливленного нежданной дотацией.

Огромный зал, залитый золотистым светом, всюду золото; колонны, увитые чёрными розами(вот почему ими пахнет!), древние туманные зеркала, в которых отражается блестящая, в роскошных нарядах толпа выскородных — и я, не в грязноватой лесной одежде, а в белом платье из тончайшего кружева, которому, я это понимаю, нет цены — и рядом королева Маб, в чёрном, с чёрными волосами.

— Я показала бы тебе, прекрасная, всё великолепие холмов, и у нас достаточно благородных юношей, чья красота и храбрость могли бы привлечь тебя, но ты уже избрала моего царственного брата, — она мурлыкает ведьминской кошкой и лукаво, обманно улыбается «царственному брату», тоже, впрочем, улыбающемуся ей с кошачьим прищуром.

— Богиня человек, ей не стоит смотреть на всё великолепие холмов, — и дальше, беря её под руку, он заворачивает такие комплименты, что она улыбается польщённо — и сосредотачивает внимание на нём и на принце, взявшем её под руку с другой стороны.

Со мной остаётся Глоренлин. Он меня под руку не берёт, просто идёт чуть сзади. Блестящая процессия следует по анфиладе сказочно прекрасных залов. Вдалеке виднеются открытые двери, и, похоже, столы с едой. Мда, поесть неплохо бы.

— Богиня, тебе нельзя тут есть почти ничего, воздержись, прошу. Мы тут ненадолго, я думаю. Тосты, танцы, а потом нас проводят обратно. В мире вне холмов за это время пройдёт несколько дней, и, тебе возможно, будет не очень хорошо, но есть волшебную еду не стоит, она неполезна для тех, кто не собирается тут оставаться, — и на роскошные столы, ломящиеся от цветов, плодов и изысканных яств я смотрю, как не позавтракавший посетитель Эрмитажа на голландские натюрморты — сглатывая голодную слюну.

Королева поднимает несколько тостов — и феи начинают танцы в честь гостей, уменьшившись вновь до размеров бабочек и обзаведясь крыльями, и смеющиеся, осыпающие всё золотой пылью хороводы свиваются в воздухе.

Впрочем, Горенлин голодную слюну унимает успешно, рассказывая, что чем является на самом деле:

— Вот, этих угрей видишь? Ты же любишь рыбку, богиня? — и, не дожидаясь кивка: — А на самом деле это ужиные шкурки, фаршированные репьями. Да ты постой, я и покажу сейчас.

Зажигает какую-то вонючую былинку, окуривает ею одно из своих колец и предлагает взглянуть сквозь него:

— Ты увидишь мир фей глазами сидхе, и это будет ближе к их истинному облику.

Смотрю и охаю: мрачная пещера, синеватый мертвенный свет, ошмётки страшенной паутины по углам — но тоже по-своему красиво. Танцующая бабочка приближается, и я вижу безгубое лицо с пастью, полной кривых клыков. И глаза — невозможно прекрасные очи, чёрные, как провал в ад (как-то там медвед в своём провале, не провалился ли совсем?)

Кажется, последнее я говорю вслух, потому что Маб, сидящая неподалёку и вроде бы занятая королём и принцем очень плотно, поворачивается ко мне и, смеясь, рассказывает, что глупый Беорнинг уже полночи копает один из холмов. Чувствует, что мы здесь, но медвежьего умишки не хватает на то, чтобы понять, что без воли королевы Маб сюда никто не войдёт и никто отсюда не выйдет. В этом месте как-то жестковато взглядывает на «царственного брата», но взгляд пропадает втуне совершенно, даже я это понимаю. Вспомнила крохотных бабочкообразных сидхе, поздравлявших Трандуила в день, когда он праздновал то, что стал консортом — да, тогда они были скромнее… Трандуил и бровью не ведёт. Видно, может что-то противопоставить. Королева вздыхает, и, как-то попростев, говорит:

— Поешь, дитя. Это молоко и этот хлеб пожертвованы старой Хейсой, женщиной из ближайшей деревни. Ни она, ни её мать, ни её бабка и прабабка — никто из них разу не забывал оставить на ночь блюдце с молоком и кусок хлеба для фей… и поэтому, когда три пришлых охотника этим летом пошли следом за её внучкой, они забрели в Волшебные холмы и их черепа украсили своды пиршественного зала. Посмотри через колечко, которое так любезно тебе подставляет колдун, полюбуйся…

Снова гляжу сквозь кольцо и вижу, что да, своды выложены человеческими черепами, а королева Маб улыбается мне челюстями, как у некроморфа. И остаётся всё такой же нечеловечески прекрасной. Трандуил-то, кстати, тоже, того… через колечко половина лица как будто из сырого мяса состоит, и глаз белый… с сочувствием вздыхаю, думая, как это владыку угораздило, и совершенно искренне говорю:

— Очень красиво. Я поражена красотой холмов и благодарна за гостеприимство, — охотничков мне не жаль, и я хорошо понимаю, что им подобных хватит не только пиршественный зал выложить, и вот об этом как раз жалею.

— Но не с каждым человеком холмы суровы, поэты и музыканты зачастую остаются у нас навсегда и ни о чём не жалеют… Ты всегда, всегда желанная гостья здесь, — королева снова мурлыкает кошкой. По-моему, ей очень хочется оставить меня тут, но «царственный брат» препятствие неодолимое.

Но она и правда, как кошка — знает, что нельзя, и всё равно пробует:

— Прекрасная, эти яблоки Дэркето, лучших нигде не сыщешь, они понравятся тебе…

Глоренлин шипит:

— Не вздумай! Только человеческая еда, молоко и хлеб, больше ничего тут, или вытащить тебя будет очень трудно!

Но я, посмотрев на столы через кольцо, и от молока-то отказываюсь.

Аппетит пропадает, зато разговор королевских особ приобретает интерес:

— Моя царственная сестра правильно понимает, я бы хотел, чтобы преследующий нас оборотень попал, куда стремится, но не остался здесь черепом или игрушкой Вашего Величества, — король снова льстиво кланяется, и голос его как шёлк, как мёд, бархатные интонации заставляют мурашки бежать по телу, но смысл речей не то чтобы медовый: — Пусть он останется жив и не слишком пострадает разумом… так, чтобы смог отойти. Нам нужно десять дней, потом можно выпускать.

Ага, выпускайте, как говорится, кракена…

И на том наш визит завершается, королева со свитой провожает нас к выходу, который теперь выглядит, как тёмная лестница наверх, к свету. У подножия лестницы и лошадки с оленями стоят, спокойно так. Заворожили их небось.

Король и королева прощаются многословно, велеречиво, и излучают взаимную симпатию и чисто эльфийское сияние.

Мне королева говорит:

— Дитя, этот кулон… не дари его никому, это только тебе. Это проход в холмы — достаточно пожелать, и он приведёт тебя в моё царство. Но сначала нужно выйти из эльфийской пущи, там моя сила не действует… к сожалению, — и, переведя взгляд на Глоренлина, так и пасущегося за моим плечом: — У моего брата великолепные шаманы, очень бдительные и чуткие… Возможно, я когда-нибудь смогу отплатить за то неусыпное внимание, с которым ты, сид, охранял Цветочную королеву от очарования холмов, — она медоточиво улыбается и говорит это по-доброму, но мороз продирает по коже от обещания, скрытого в её речах.

Мда, по лестнице хотелось побежать, но я шла с достоинством, провожаемая напутственными криками фей.

Вышли мы ровно у куста бузины. Колючий ветер предзимья бросил в лицо горсть снежинок, и в голове прояснилось. Вспомнила, что, по человеческим поверьям, растущие вместе, но отдельно от прочих растений, боярышник и бузина — это вход в холмы сидов. Что ж, так оно и есть, как выяснилось.

У меня бывали сомнения, Благой или Неблагой Двор эльфов в Эрин Ласгалене, и сейчас я очень хорошо поняла, что Благой.