Королевская канарейка (СИ)

59. Ягодки

«…стало быть, во время брачного периода глухарь надувает свои перья, распускает крылья и медленно щемится, значит, бочком по веточке к самке, шею вытягивает, башку назад запрокидывает, аж глазищи кровью наливаются. И токует-токует… токует…» © Kirena

Постояла, подумала и решила потратить время с толком: постричься. Волосы как раз начали закрывать попу и здорово мешались. Я привыкла носить до талии максимум, но Леголас хотел, чтобы они были длинными, а мне ничем не хотелось его огорчать. Сейчас же огорчиться некому.

Вот интересно, если в комнате унитаз, биде, огромное зеркало и столики со всякими косметиками — это комната ванная или туалетная? Однако, какие бесполезные мысли меня посещают…

Я ещё утром приметила, что на столике рядом с зеркалом лежали щёточки, ножнички, щипчики, расчёски и всякие непонятные предметы. Такого изобилия не видела с пафосной выставки «Кэтсбург», на которой выставляла абиссинскую кошку. С успехом, кстати: кошачьей принцессе пять из шести международных судей поставили высшие оценки, и жали мне руку, и поздравляли с чудесным перспективным животным; быть бы ей с очень статусным титулом, но шестого судью ндравная тварь укусила, и он её оценивать не стал. Спасибо, не дисквалифицировал.

Так вот, на кошачьей выставке, кроме того, что оплачиваешь участие, арендуешь метровый кусок длинного стола, на который ставишь специализированную клетку, в которой кошка отдыхает между рингами. В это время на неё пырятся граждане, оплатившие входной билет на выставку (доходное мероприятие!) и периодически спрашивают, почём такая красавица. Ты отвечаешь, что животное непродажное, но котёнок стоит столько-то, и граждане выпадают в осадок, учащённо дышат и иногда плюются)

Кошка же в это время смотрит на них с презрением королевы.

Причём владельцы длинношёрстных кошек арендовали не метр, а два, и на втором метре устанавливали трюмо с гримировальным освещением, перед которым раскладывали неимоверное количество расчёсок, щипчиков, ножниц и баллонов со спреями и пудрами — отдельными для разных частей кота. И кот стоял, а его чесали, взбивали и перетряхивали, как меховой воротник; пудрили и брызгали, а потом несли, жемчужно сияющего, на вытянутых руках на судейский ринг. Это были не кошки, это были облака — грозовые или беленькие кучевые, смотря по масти. Обратно с ринга владелец кота уже тащил под мышкой — оценка получена, можно и помять. Я с насмешкой смотрела, как стоят и чешут языками две дамы, и у каждой в руках по два перса, спокойно совершенно висящих и не рыпающихся. Мдэ, абиссины не то: и одного в четыре руки не удержишь. Чудесные темпераментные твари.

А, так это я к чему: такое ощущение, что меня тут держали за перса и ухаживать соответствующим образом собирались. Услада очей повелителя, хе-хе. Взяла первые попавшиеся ножницы и отчекрыжила треть волос, оставив длину до талии. Повелитель и сам, я смотрю, стрижётся не глядя, чем я хуже? Облегчив себе жизнь, довольная, вернулась на террасу. Уловив краем глаза, что харадримок, хлопотавших у столика, как ветром сдуло, обернулась: точно, Ганконер. Удивительное он на них действие производит. С чего бы? Красивый же мальчик, спокойный, вежливый, не убивает и не мучает. Чем-то он, похоже, успел их впечатлить.

Любовалась его посветлевшим лицом, влажными волосами. Чистый, намытый, с текучими движениями, переставший прихрамывать. В чём-то длинном и тёмном.

— Да будешь ты чист светом Амана!

Традиционное пожелание после водных процедур, сказанное мною на квенья, вызвало, вместо традиционной же благодарности, приступ смеха. Разогнувшись и утерев слезу, он добродушно ответил:

— Ради тебя, прекрасная — я постараюсь.

Ах, ну да — Тёмному Владыке такое желать можно только в шутку.

— Простите, Владыка, я как-то привыкла видеть вас эльфом.

— Много ты меня эльфом видела, — как он весел! — и на «ты». Вижу, ты время зря не теряла… это так ты собралась за собой без слуг ухаживать, прекрасная? Хорошо, что я их не разогнал. Не стригись, пожалуйста, больше, мне нравятся твои волосы.

— А сам зачем постригся?

— Это жертва теням. Иногда приходится отдавать им часть себя.

Задумалась.

— Сколько тебе теперь лет, Ганконер?

Он искоса посмотрел и тоже посмурнел:

— Время в аду идёт иначе. И если ты думаешь, что я считал — так там было не до того. Не думай об этом. А если думаешь, не спрашивай.

Понятно. Лет ему теперь много-премного. Столько, что лучше и не знать. И говорить об этом он не очень-то хочет. У него должны быть жёлтые выцветшие глаза невозможно древнего существа, состарившегося в злодеяниях, и я совсем не должна понимать его, и интересоваться он должен загадками мироздания — да ещё властью, может быть.

Но глаза у него, как чёрные луны. Они молодые, счастливые и прекрасные, и надувается он, как глухарь на токовище. Вот это любовь, да…

— Что ж ты не ела? Меня ждала?

— Я простой человек, но понимаю, что в гостях надо подождать хозяина…

— Счастлив, что ты ощущаешь себя дорогой гостьей. Но церемонии ни к чему — я тоже простой… орк. Пошли, жрать ужасно хочется. Я же живой совсем недавно, всё никак не могу надышаться и наесться. Поесть-то ты со мной не откажешься?

И жизнерадостно, не ожидая ответа, двинулся к столику. С которого еда только что не свешивалась.

Кормили сегодня молодой бараниной, тушёной в соке недозрелого винограда, опознанного мной по ягодкам. Любопытно, в моём мире в средневековой европейской кулинарной традиции всё, что можно, щедро заливалось «вержю», кислым соком незрелого винограда, а тут стол вроде восточный; во всяком случае, мясо на лепёшке, пропитанной соусом, лежит… щас заценим. Гарниром к баранинке полагалась сильно охлаждённая и щедро наперчённая половинка дыни, в которую гостеприимец Ганконер тут же воткнул ложку и подвинул дыню ко мне поближе. Как к дорогой гостье. Аппетита у меня вроде бы не было из-за переполоха в теле и в голове, но такие изыски заинтересовали, и аппетит появился. Как там: «…в церкви не было места. Взошел городничий — нашлось».

— Божественно. Где ты украл повара?

— Почему сразу «украл»? Купил, — с достоинством возразил Ганконер, разливая по бокалам что-то тёмное, как кровь, и протягивая кубок, — попробуй, дивная гармония.

Вдохнув головокружительный аромат, поняла, что это красное вино, не из винограда, а из чего-то ещё, терпкое, сладкое и очень густое.

— Из чего оно?

— Из яблок Дэркето.

А! Помню, из этих яблочек была сделана начинка для июньских пирожных, считающихся афродизиаками. Не стоит налегать. Попробовала и отставила кубок.

— Божественная, ты не распробовала, выпей ещё.

Глянула из-под ресниц на прекрасное лицо Ганконера. Уголки его губ подрагивали лёгкой улыбкой. А ведь он не знает, что я знаю. Лукавые сидхе…

— Для хорошего настроения надо выпить весь кубок и запить малюсенькой стопочкой горской настойки, — рядом с кубком была поставлена и правда крохотная стопочка с чем-то прозрачным, резкопахнущим.

Взяла стопочку и прищурилась на светлячка сквозь неё. В щемящей золотистой прозрачности пылинками кружилась взвесь виноградной мякоти. Ага, это я сейчас, по замыслу душки Ганконера, тяпну кубок вина Дэркето и заполирую его чачей. Вне всякого сомнения, настроение улучшится до невозможности. Ну нафиг, это мы уже проходили. С владыкой Трандуилом. Я благостно кивала и слушала, как Ганконер предлагает заесть композицию шербетом. Ой, мороженое! Мороженое я буду! Потянулась к бледно-зелёной ледяной массе — и из вазочки пахнуло холодом и крепчайшим алкоголем.

Отшатнувшись, как вампир от креста, не выдержала и с сердцем спросила, зачем инкубу пытаться одурманить женщину вином. Ганконер еле слышно разочарованно выдохнул, но ответил:

— Я могу одурманить тебя колдовством, но не хочу насильно. А если ты выпьешь и опьянеешь — к тому, значит, было твоё желание.

Мда. Эльф. Причём в худшем смысле этого слова.

— Моего желания нет, эру Ганконер, — разозлившись, постаралась сказать это как можно холоднее, — если ты не против, я пойду спать.

— Против. Ты выспалась, и тебе будет скучно, если сейчас ты уйдёшь, рассердившись. Побудь со мной. Тут всё равно нет для тебя другого общества.

Огорчаясь, буркнула:

— Да, в гареме этом народу немного: я да ты…

Ганконер, опустив ресницы (как темны тени от них на его щеках!), усмехнулся и, прихлёбывая из кубка, внёс уточнение:

— В гареме один человек: ты. Я владелец и повелитель гарема. Нюанс тонкий, но важный, — и вольготно вытянул ноги, поудобнее устраиваясь в кресле.

Я запыхтела и открыла рот, придумывая гадость в ответ, но он, не давая разозлиться ещё больше, ласково сказал:

— Ты говорила, что у тебя два желания. Какое второе?

Я вспомнила, с кем имею дело, и охолонула. Ссориться с Ганконером мне не с руки.

— Кота хочу. А лучше двух, — и, подумав, — да, два определённо лучше.

— Ну конечно, прекрасная, для тебя два всегда лучше, это я уже понял… — насмешливо протянул Ганконер, и я задумалась, какую он пакость, судя по тону, имеет в виду.

Злобно скосилась, заподозрив, что это намёк на отца и сына. Но не была уверена — может, мне кажется, что он глумится?

Только Ганконер собрался что-то сказать, как одна из служанок, появившись в отдалении, упала ниц. Ганконер, досадливо вздохнув, изронил:

— Говори. Дозволяю.

— Маатор урук-хаи Згарх с докладом, о Великий Дракон, — выдохнула девушка, не подымаясь.

— Проси сюда.

Згарх в ноги падать не порывался. Поклонился в пояс (когда разогнулся, череп на груди громыхнул по доспеху) и с выражением проскрежетал:

— Дурбатулук гимбатул бурзум исхши кримпатул, Темнейший!

По ушам как будто тележка с дровами проехала. Не удержалась и спросила:

— Это чёрное наречие?

— Да, прекрасная. Згарх воин из древнего рода, он знаток чёрного наречия. В наше время на нём говорит только верхушка оркской аристократии.

— А что он сказал?

— Пожелал успешно править, собрать весь мир в тени и заковать во тьму. Классическое пожелание доброго вечера, — небрежно ответил Ганконер и перешёл с синдарина на чёрное наречие, обращаясь уже к Згарху.

Коротко с ним переговорив, со странным выражением посмотрел на меня:

— Блодьювидд, моей аудиенции просят эльфийские короли и Митрандир, — и, чему-то усмехаясь, — хочешь поприсутствовать?

У меня сердце к горлу подпрыгнуло, и я смогла только покивать.

— Что ж, идём в Северную Башню. Там зеркало большое, вся компания поместится, — Ганконер излучал удивительное благодушие, — пошли через сад, так ближе.

«Ближе» оказалось не таким уж близким. Шли мы минут сорок, причём быстро, и я молчала и пыхтела от волнения, а Ганконер просто молчал. Хорошо хоть на башню, вершина которой тонула в облаках, пешком подыматься не пришлось.

Круглая площадка лифта замерла вровень с узорным мозаичным полом, и я осторожно сошла с неё. На самый верх вела узкая лесенка, и мой спутник приглашающе указал рукой:

— Нам туда.

Сопровождавшие нас светлячки едва разгоняли ночную тьму. Ганконер щёлкнул пальцами, и на стенах вспыхнули факелы. Помещение оказалось удивительно светлым, отделанным белым камнем. Стены были сплошь из окон, без стёкол, но ветер внутрь не проходил. Наверху возилось что-то очень тяжёлое: наверное, один из драконлингов на вершине башни заночевал. Мои подозрения были подтверждены низким рёвом и потоком пламени, прогудевшим мимо окна. Ганконер, никуда, казалось, не спешивший, с нежностью улыбнулся и вытянул в окно руку, вокруг которой тут же обвился кончик чёрного и блестящего, как обсидиан, хвоста.

— Ты моя деточка, ты моя прелесть, — Тёмный Властелин ворковал, почёсывая радостно извивающийся хвостик.

Драконлингу, похоже, захорошело: во всяком случае, он начал издавать своеобразное такое удовлетворённое квохтание, от которого у меня в жилах застыла кровь.

— Они, когда маленькие, такие лапушки бывают, — Ганконер умилённо посмотрел на меня, — хочешь погладить?

И я впервые в жизни потрогала дракона. Он был тёплый, чешуя его скользила, как стекло, и остро топорщилась по краям. Слегка отшатнулась, когда рука Ганконера, шелковистая и пылающая, накрыла мою руку, гладящую драконий хвостик. Панически выдернула ладонь, чувствуя, как этот жар тут же перешёл ко мне и сконцентрировался в низу живота, и как сбилось дыхание. Нахмурилась, не зная, что делать, и отшатнулась гораздо сильнее: кроме хвостика в окно заглядывала ещё и будка размером с автобус. Свет факелов отражался в снежно-белых драконьих клыках и вертикальных алых зрачках твари; чёрное же тело почти сливалось с темнотой, только слегка поблёскивая чешуёй. Внимательно меня рассмотрев, морда убралась наверх. Понимая, что бояться не стоит, всё равно поражённо молчала, очень впечатлённая. Вздыхала от полноты чувств, держа хвостик, так и оставшийся у меня в руке, пока Ганконер готовился.

В центре пустого зала стояло огромное зеркало, и колдун, вроде бы ничего не делая, заставил потечь и измениться пространство — напротив зеркала образовалось возвышение в несколько ступенек, с троном. Довольно рассмотрев дело рук своих, Ганконер взошёл по ступеням, и в это время мягкие длинные одежды превратились в кожаный наряд эльфийского разведчика, такой же чёрный, тускло мерцающий и отсвечивающий, как драконья чешуя. С довольным вздохом Темнейший развалился на троне, положив ногу на ногу, неуловимо напоминая своей позой Трандуила, и я затаила дыхание, глядя, как над его головой выплетается из ниоткуда Корона Теней, так же напоминающая трандуилову — но чёрная.

— Блодьювидд, отпусти хвостик, ты в него сильно вцепилась, а драконлинг не решается отобрать.

Я очнулась, вспомнив, что надо дышать, и со смущением отпустила хвост, облегчённо втянутый наверх.

И тут же замерла снова: поверхность зеркала замутилась и побелела. Когда муть исчезла, в зеркале уже не отражался зал, а было видно другой, с тёмными стенами. Я, стоя на нижней ступеньке, глядела на собравшихся. Обрадовалась, увидев Трандуила, но он даже не дрогнул; глаза у него были, как два чёрных бездонных провала, и смотрел он на Ганконера.

— Блодьювидд, он тебя просто не видит. Сейчас.

Ганконер пощёлкал пальцами, и я почувствовала, как взгляды переместились на меня. Из собравшихся я знала Трандуила, Леголаса, Гэндальфа, Элронда, Глоренлина и госпожу Силакуи Галанодель. Кроме них, присутствовал ещё один эльф в королевских регалиях и куча шаманов и вояк.

Я молча, с некоторой, не слишком мне самой понятной досадой, рассматривала сборище, не зная, что сказать. Наконец, удивляясь своему ехидству, произнесла традиционное вечернее приветствие:

— Звезда сияет в час нашей встречи, о высокородные.