Королевская канарейка (СИ)

103. Ночные посиделки

Подобного говна я подсознательно ожидала. Всё равно запнулась и чуть не упала, но хотя бы смолчала.

Ланэйр поймал, и по его заломленным просительным домиком бровям я всё поняла за уважение и традиции. Слова были не нужны.

Вернулась в плетёное кресло, в котором так уютно просидела весь вечер — сейчас оно ощутилось очень неудобным. Хотела попить, но руки тряслись, и кубок брать не стала, чтобы не выдать себя. Постаралась говорить спокойно:

— Прошу, господа, обсуждайте. Что до меня, то я бы хотела, чтобы это скорее кончилось. Мне больно будет видеть смерть эру Ланэйра, и если это произойдёт, то я, плюнув на ваш подол, эру Глорфиндель, удалюсь во дворец и более не захочу видеть никого, а особенно вас. Ни при каких обстоятельствах. Если погибнете вы — плюну на вашу могилу. С облегчением и отвращением.

— Богиня, не надо плевать на мой подол, — Глорфиндель в притворном ужасе слегка подобрал его, на самом деле не двинувшись с места ни на миллиметр; голос его дрожал от сдерживаемого смеха.

Холодно посмотрела, и он обезоруживающе поднял руки:

— Я понял, понял, что… э… совместно пережитое заставило… — тут он ввернул сложный оборот на квенья, который я поняла примерно как «лозы ваших душ взаимно проросли друг другу под кожу».

Пока я размышляла о смысле услышанного, речь Глорфинделя плавно катила дальше:

— Я снимаю вопрос о поединке, богиня, не надо плеваться. Верни мне своё расположение и перестань величать на «вы»… хорошо же сидели.

Зло подумалось, что если он всё видел и понимал, так зачем пугал, но спрашивать не стала. Впрочем он и сам сказал:

— Я видел, как вы смотрите друг на друга, но видел также и то, что дальше взглядов не идёт, и хотел выяснить точно. Возможно, всё-таки поединок оказался бы угоден тебе, — он уже не смеялся, и лицо его в темноте, рассеиваемой золотыми и зелёными светляками, казалось древним и абсолютно непонятным. — Я, знаешь ли, имею все шансы поединок выиграть, и с точки зрения традиций имею право на вызов: я правильно понимаю, что лозы, проросшие под кожу, в сердце не проросли?

Запутавшись в витиеватых речах, какое-то время соображала, что он хотел сказать. Сообразив, нехотя кивнула. Врать смысла не имело: скорее всего, в Лориэне было кому читать мысли, да и на лице их видно. Надо ж понимать, что я проста относительно этих чудовищ.

Из сказанного поняла, что поединок отменяется, а остальное было не так важно. Уходить уже было незачем. И нечем. Ноги не очень-то ходили. Подобрала их под себя, откинула голову и бездумно уставилась наверх, в шепчущуюся тёмную листву. Глорфиндель перестал ощущаться опасным, и речи его воспринимались таким же приятным шумом, как шебуршание листьев.

Он говорил, что жалел бы об эру Ланэйре — их лозы тоже проросли друг в друга, но, будь моё отношение иным…

Подняла голову и ещё на всякий случай заверила, что иным оно не будет, и как я ценю подобную лояльность и понимание между нами. И что расположение моё к эру Глорфинделю велико именно поэтому. Он только вздохнул:

— Ну, предположим, будут и другие… не столь понимающие. Поверь, искушение огромное.

И безо всяких экивоков посоветовал переспать с Ланэйром — якобы это может понизить количество желающих вызвать его. Тоже ведь не всякий уж совсем без надежды вызывать станет.

Наконец-то я уловила укоряющий взгляд Ланэйра не в мою сторону!

— Богиня свободна. Не надо давить, — он был недоволен.

— Ты благороден, друг мой, — Глорфиндель безмятежно вытянулся в кресле, — как никто из живущих сидхе.

Я понурилась, угрюмо думая, что лучше уж пусть Ланэйра местные вызывают, чем Трандуил вызовет. Там шансов никаких не будет. Вслух же ничего не сказала.

Ланэйр постоял, подумал, глядя на меня. С понимающей насмешкой спросил:

— Расхотелось уходить?

Я только руками развела.

И попойка продолжилась.

Я узнала, что эру Глорфинделю всегда казалось крайне несправедливым, что воплощение Блодьювидд всегда достаётся какому-нибудь мальчишке. Раз, три тысячи лет назад, была возможность, но он её упустил. Тогдашнее воплощение ценило поединки в свою честь, но пока Глорфиндель узнал об этом и добрался, богиня успела забеременеть, и действующий консорт стал неприкосновенным. А потом она ушла, ребёнку и года не исполнилось. Тут до меня дошло:

— Трандуил?

— Ну да, всегда был ловок… — элу Элронд нехорошо усмехнулся, — и везуч. И… нестеснителен. Вот интересно, каждый раз он поблизости оказывается. И — богиня, что он сделал с тобой? Как заставил снова вспыхнуть? Уверен, владыка Ганконер не отдал бы тебя Трандуилу без крайней необходимости. Раз отдал, значит, твой путь в мире Арды был близок к завершению. Откровенно говоря, думал, что эру Ланэйр приведёт тебя в Лотлориэн только затем, чтобы мы помогли тебе воссоединиться с собой, подобающе проводив. Когда ехал сюда из Ривенделла, заранее приказал готовиться к обряду, не зная, насколько ты способна удерживать себя в мире материального.

Помолчал, счастливо вздохнул и выдал:

— И встретил тебя во всём великолепии. Ты сияешь ещё ярче, чем в Эрин Ласгалене. Как это вышло?

Пожав плечами, сухо поведала про обряд избавления от печали — и про рыжего феаноринга, приложенного вместо подорожника. Я б, честно говоря, не откровенничала — но смысл, если тут есть, кому покопаться в моей голове? Всё равно узнают.

Владыка Элронд только что руки не потёр и благостно поведал, что, раз это так хорошо действует, так у них же ж есть ещё феаноринги — взять хоть и эру Ланэйра… эру Лисефиэль-то, конечно, помер от руки Трандуила, да откроются над ним врата Мандоса…

Ещё суше поправила, что эру Лисефиэль остался жив.

Элронд удивился:

— Не думал, что владыка Трандуил оставит его в живых… не в его характере.

Промолчала под испытующим взглядом.

Знает ведь, что в характере Трандуила, и знает, что тот в силе, а всё равно Ланэйра присватывает — чтобы тот погиб? Я, когда Трандуилу обещала, что буду улыбаться во время поединка со следующим дураком, не думала, что… вот так случится!

Элронд, задумчиво обгрызая вишенку, размышлял вслух:

— Смотри, богиня, эру Глорфиндель прислушался к тебе и к твоим желаниям, и не стал вызывать эру Ланэйра. И ты была очень довольна, так? — вздохнув, согласно кивнула, — тогда ты поймёшь меня: разве не стоит прислушаться к желаниям самого эру Ланэйра, к тому, что он сам считает хорошим для себя? — и рукой в мифриловых перстнях эдак изящно двинул в мою сторону.

Отвечать и спорить не хотелось, да и не мнила я переспорить дипломата с тысячелетним стажем, поэтому только вздыхала, надеясь, что ему наскучит говорить об этом и он перейдёт на что-нибудь ещё.

Что-нибудь ещё не замедлило явиться: заполошно треща крыльями, в рассеянный свет влетел бражник и начал потерянно метаться между светлячками.

— О, королевский бражник… — Элронд очарованно вздохнул и заботливо, с интонациями дедушки Дроздова сообщил, — у них сейчас сезон размножения. Надо погасить светлячков, чтобы он мог сориентироваться по луне и найти самку.

Удивилась:

— Я было думала, владыка, что в Лориэне всегда всему сезон… вечное лето же.

И выяснилось, что лето летом, а сезон сезоном. Некоторые деревья и цветы и правда растут, цветут и плодоносят всё время, но у многих растений и животных сезонность соблюдается. Нужно же и отдохнуть. Так что лето в Лориэне вечное, но разнообразное. Вот сейчас, в частности, кувшинки у водопадов цветут, самый пик цветения. И нечего, дескать, богине со стариками пьянки пьянствовать, а надо веселиться и наслаждаться, вот вы с эру Ланэйром завтра и…

Притихла, обдумывая, как это у владыки Ланэйр если пьянку пьянствовать, так старик не хуже прочих, а как к водопадам, так сразу и молоденький.

И что он на водопады эти гонит? Древние греки вон верили, что в реку Алькьямон впадает струйка из Стикса, и кто в ту струйку, купаясь, попадёт, к тому в течение года придёт смерть. Может, в воды лориэнских водопадов вплетается струйка афродизиака какого? Судя по всему, владыке очень надо, чтобы консорт стал настоящим.

Вслух же, неуклюже меняя тему, спросила, что ж он светлячков не гасит. Бражник, тюкнувшись пару раз в светляка, уже ошалело ползал по столу. Владыка рассеянно капнул вина рядом с мохнатым чёрно-красным красавцем — тот оценил и, раскрутив хоботок, алчно приник к лужице.

Не выдержала:

— Я ведь ощущаю себя просто человеком.

Элронд очень так раздумчиво мурлыкнул:

— Ну, после стрелы в сердце уже точно не человек… — и начал, пощёлкивая пальцами, гасить светляков одного за другим.

Перещёлкал быстро, и темнота упала на окружающее. Сквозь ветви стала видна полная луна, и бражник, сориентировавшись, тяжело упорхнул, почти задев мою щёку крыльями. В темноте говорить было легче, и меня понесло:

— Вы… такие прекрасные, как бабочки, и я не хочу нести смерть. Никому, а особенно эру Ланэйру.

Ланэйр в темноте заинтересованно зашуршал одеждой, пододвигаясь поближе:

— Богиня, я для тебя похож на эту пьяную шерстяную тушку? — из откровенной тирады он извлёк только образ, полностью проигнорировав смысл.

Интересно, мэллорновое вино и правда настолько пьяное, что сверхсдержанный Ланэйр так расслабился? Что ж, правду говорить легко и приятно:

— Нет, на махаона.

— Не знаю такой бабочки…

О, вот как… может, здесь такой и нет.

Выдохнула:

— Она великолепная. Я похожих видела в альбоме Эрренриорла, жёлтых с лазурными пятнышками. — И невпопад добавила, — тот поединок с Трандуилом, я его никогда не забуду. Ты был как бабочка тогда.

— Да, мы тогда с чувством поиграли в салочки… но это ведь шутка была, не настоящий бой, — и опечаленно добавил, — я хотел понравиться, показывал себя… а ты боялась и беспокоилась. И всё равно запомнила.

Помолчал, повозился в темноте и с усмешкой спросил:

— Может, и у Эрренриорла что-нибудь запомнила… кроме бабочек?

Вежливо прошелестела в тон:

— Как не запомнить картины такого художника… жуки и ящерки у него куда как хороши. Спасибо за подарок.

Почуяла, что на этом моё остроумие кончается, а Элронд с Глорфинделем только уши насторожили, и сейчас Ланэйр нашутится как следует. Но он смолчал и только вздохнул.

Тогда забеспокоилась, не обиделся ли он. Но сказать ничего умного не смогла, только повздыхала да поёрзала.

А потом и говорить стало не надо. Элронд, открыв очередной кувшин, прочувствованно сказал, что в такую хорошую ночь нельзя не спеть. Собутыльники согласились, и Ланэйру тут же принесли лютню, сгоняв за ней брауни в Семидревье.

Ланэйр поперебирал струны — и запел. Немного погодя вторым голосом вступил Глорфиндель, и чуть позже, глуховатым подголоском — сам владыка.

Слушала пение на три голоса, а про себя по-дурацки радовалась, что мне не восемнадцать — будь я молоденькой, упала бы в объятия певца, потеряв и без того невеликий разум. А сейчас, такой, какая есть, могла удержать себя.

Могла любоваться, смотреть с восхищением — и не трогать, не пытаться присвоить. Пусть прекрасная бабочка, посидев на ладони, улетит живой.

Печаль моя светла…

Не заметила, как уснула. Очнулась от тихого разговора:

— Цветочная королева устала, не надо было так засиживаться… всё-таки, каким бы Ороферион не был, а обряд провёл вовремя, рискнул… молодец. Иначе не довёл бы я её живой. Человеческое сердце не выдержало бы всего, что ей пришлось перенести.

Он так тихо, спокойно говорил, что вновь провалилась в сон под шелест листвы и голосов. Иногда, выныривая из забытья, воспринимала слова, но шевельнуться не могла, тело спало крепко.

Эльфы всё говорили. Узнала голос Глорфинделя:

— Друг мой, чего ты ждёшь? С твоим опытом и не обольстить… да, богиню, но ведь она женщина, да ещё и человеческая… и ты нравишься ей.

Повисло молчание. Я уж думала, что Ланэйр не ответит, но он медленно сказал:

— Я понимаю, что обольстить мог бы, что её тело не смогло бы сопротивляться страсти, а я умею её вызывать. Но я вижу, что она не хочет, — и со смешком добавил, — видно, жалеет мою красоту.

Глуховатый голос владыки звучал не слишком довольно:

— Давнуть пришлось бы совсем чуть-чуть.

Снова наступило молчание, такое долгое, что я думала, оно не прервётся. Но Ланэйр ответил. Тихо, с силой сказал:

— Я никогда не любил. Думал, что уйду в Чертоги, не познав этого чувства — и тут, на склоне лет… Я хочу подарить ей лучшее. То, чего не дарил ей никто — свободу. Пусть будет так, как она захочет, как бы ни было. Владыка, прошу, перестаньте давить на неё. Не надо.

Элронд, похоже, впечатлился — стало слышно его дыхание. Потом покаянно так сказал:

— Я слышу истинно благородного сидхе. Вы уподобляетесь мужам древности, эру Ирдалирион. Нынче такое редко встретишь. Вы устыдили меня; я более не буду пытаться давить на Блодьювидд, хоть и видят Пресветлые, будь вы парой, это бы принесло Лотлориэну невиданное цветение… Такая сила пламени… Что-то скажет Темнейший, увидев её…

— Вот сегодня и узнаем. Элу Элронд, эру Глорфиндель, — я не слышала его движения, но догадалась, что Ланэйр встал и прощается с собеседниками.

Так же тихо подошёл, и я почувствовала, что он поднимает меня из кресла. Смогла наконец открыть глаза и заспанно прищурилась на рассвет, бледной мохнатой ниткой отделяющий тёмное небо от тёмного леса. Ланэйр шепнул:

— Спи, любовь моя, рано ещё.

Я только обняла его за шею, позволяя взять себя на руки.