Королевская канарейка (СИ)

111. Внезапность

был тихий вечер раздавалось

мычанье сытое коров

ничто войны не предвещало

миров

© соловей

И время полетело. Я поняла, как человечки, похищенные эльфами, терялись во времени: высокородные не жали и не сеяли, и всё время принадлежало им. Подозревала, что буду маяться бездельем и своей никчёмностью — но нет, парусные гонки сменялись путешествием в какую-нибудь там дубовую рощу, которая именно в это время года славилась своими прекрасными туманами. И да, это были сильные ощущения — со стратегически правильного места в правильное время смотреть, как наползает туман, медленно, накатываясь валом — и тонуть в нём, подспудно ожидая явления той самой лошадки или ёжика. Конкретно это созерцание тумана сопровождалось ещё и музыкой, и танцами — небыстрым хороводом, и прикосновения в тумане создавали совершенно особенное ощущение: горячая рука Ланэйра, сжимая мою, давала, я бы сказала, чувство разделённого одиночества — как никогда раньше. Я поняла тогда, что подобные акты единения полностью нивелируют знаменитую эльфийскую холодность — близость внутри их сообщества превосходила человеческую, просто выражалась иначе. Своеобразные у эльфов развлечения, и для понимания многих нужна была подготовка, как нужна подготовка для прослушивания сложной классической музыки или понимания живописи, так что в каком-то смысле это даже не развлечения были, а воспитание духа. И его приключения.

Странно, но я была готова, и понимала, какие сокровища на меня вываливают.

Но ляжки обратно отъесть никак не могла: только переведёшь дух от ночных танцев, как следующий праздник на подходе. Высокородные никакой вины от безделья не чувствовали — да я так понимаю, и не бездельничали. Просто почему-то праздников в их жизни было больше, чем работы, а работа была одухотворённой.

Ну и да, всё-таки очень удачно они ген мытья унитазов от себя отделили в брауни.

Но если что-то делали — выдрачивались, прости господи, по полной. Вон, владыка Элронд лодку себе мастерил. Так он сначала дерево растил, договорившись с ним, что оно этой самой лодкой стать захочет, потом, соблюдя кучу всяких обрядов и условностей, медленно и печально выдалбливал, придавал форму распорками, вымачивал, сушил, обстругивал… на годы и годы работа. Кстати, видела я его как-то за работой — вылитый царь-плотник. Подозрительно счастливым выглядел, гужуясь над бревном этим.

Ланэйр, кроме вываживания божественной меня по достопримечательностям, тренировался, причём довольно фанатично (мне со временем понравилось тихо присутствовать, смотреть и вздыхать на красавца)), и ваял свои Хроники. Когда попросила поучить меня эльфийской каллиграфии, с уместной печалью сообщил, что этому с детства учатся, и рука у меня не годится, невозможно придать пальцам нужный постав… я всё поняла и решила пописывать свои собственные хроники своей собственной курячьей лапой и не лезть в каллиграфию. Но порой неудобно было на прекрасной эльфийской бумаге писать, как пишется.

Однако не всё мне было и можно. Про воинскую инициацию я уж поняла, что нельзя, но и на заключение сделки с гномами меня не допустили. То есть как, Ланэйр терпеливо разъяснил, что пойти можно — но если я буду присутствовать, казначей, эру Мореллис, с ледяной презрительной улыбочкой тут же заплатит гномам запрашиваемое. Чтобы Блодьювидд видела, что он настоящий высокородный, далёкий от гномьей жадности. В итоге и казне хуже, и к гномам без уважения. Потому что если для эльфа торговаться — унижение, то гном унижен как раз отсутствием торга.

А приватно эру Мореллис уторгует гнома так, что тот со сделки на карачках уползет, как из бань своих гномских, так напарится. И будет удоволен.

Ещё никогда не позволяли оставаться наедине с Ганконером и с сыном, и это служило поводом к постоянным конфликтам. Иногда Тёмный бывал молчалив и нежен, а иногда и вожжа под хвост попадала. Спросил как-то:

— Что, прекрасная, нет у тебя консорта? — и окинул специфическим таким взглядом.

Обычно подобные взгляды и речи он приберегал к прощанию, когда принца уже уносили.

Промолчав, пожалась от неуюта, понимая, что он рассматривает ауру, пламя — или что он там видел. Рассмотрев, вздохнул:

— Вижу, что нет. А что, эру Ланэйр, поди, весь уже хвостом извилялся да на брюхе исползался? — гаденькая улыбочка заиграла на лице Ганконера и он медленно перевёл взгляд мне за спину.

Ланэйр ответил на квенья, очень спокойно и с достоинством, посоветовав владыке держать себя в руках. Такое даже Трандуила пронимало, но Ганконера не проняло:

— Я подержу себя в руках… потом. Не при вас, высокородные, — и улыбнулся ещё гаже, а мне в глаза глянул с проникновенностью.

Высокородные аж выдохнули, слаженно так. До меня сразу не дошло, чего они вдруг, а потом поняла и удушливо покраснела.

Ганконер наконец опустил глаза и прервал связь прежде, чем это сделали оторопевшие шаманы Лориэна.

Зато в другой раз Ланэйр отыгрался, когда Ганконер с надеждой спросил, не хочет ли тот приехать в Мордор для поединка — ведь сидхе, о благородстве которого он наслышан, не будет трусливо избегать вызова?

На обычно бесстрастном при встречах с Ганконером лице Ланэйра порхала лёгкая усмешка, когда он почти с сочувствием ответил в том роде, что вызова-то он не избегает, но хлебушек за брюхом не бегает. А хлебушек в данном случае в Лориэне.

С облегчением вздохнула. В памяти всплыл анекдотик, в котором ослепший дед хотел составить завещание в пользу внука, с тем, чтобы он приехал в Америку и за дедом ухаживал. Когда же деду посоветовали продать свои заводы и пароходы и переселиться в Советский Союз, он ответил, что он ослеп, а не сошёл с ума.

Стало быть, господин посол благороден, но с ума не сошёл. Хорошо.

Был тихий вечер. Наплясавшись ночью, весь день была сонная и придрёмывала на травяном ложе, которое прочно оккупировала и валялась тут завсе, глядя, как Ланэйр работает. В льняной рубашке до пят, с неубранными волосами — только умылась да позволила брауни их расчесать. Расчёсываться приходилось часто: волосы отросли ниже бёдер и мешали, но резать их господин посол не давал, а я не хотела его огорчать и терпела, порой чувствуя себя персидской породистой кошкой.

Покойно лежала, листая книгу и поглядывая в окно: солнце уже скрылось за вершинами мэллорнов и Лориэн тонул в золотистой дымке.

— Блодьювидд, — Ланэйр подошёл к ложу и был уж как-то очень светел и торжественен.

Позвал и умолк, как будто от волнения. С подозрением подняла глаза — да, вылощен даже больше, чем обычно. Вопросительно посмотрела, и он указал на брауни, которые подавали простое белое платье.

— Прошу.

Сонно приподнялась, позволяя себя одеть. Вздохнула:

— Думала, мы останемся в Семидревье… разве сегодня праздник?

Брауни как раз подавал Ланэйру меч. Тот принял, опоясался и тихим, глубоким голосом сказал:

— Да. Сегодня Бельтайн.