С чистого листа главы 1-99

Глава 44. Диагнозы – братские и свои

Вечер пятницы и утро субботы мы с Мэрилин провели в номере – трахая друг другу мозги (и не только) за выслушиванием моих извинений и её пинками. В субботу к обеду она прекратила сердиться, и мы перешли от косметического секса к дикой обезьяньей любви. Однако в наших отношениях произошли серьёзные перемены. Теперь мы относились друг к другу куда внимательнее, чего также не было в прошлый раз. Выглядело так, будто мы больше не юные парень и девушка. Теперь мы были взрослыми и более преданными друг другу, пусть даже нам было едва за 20. В субботу мы оделись, я отвёз её в торговый центр, в ювелирный магазин, поглядеть на свадебные кольца. Пока я не спрашивал её официально, но она посмотрела несколько и выбрала кольцо, и я внёс половину стоимости в качестве предоплаты. Вторую половину я должен был внести через месяц – и тогда она стала бы моей невестой. Мы решили сделать официальную помолвку на Рождество, когда я поеду в гости к её семье и попрошу благословения у её отца.

На этой ноте я направился обратно в Трой. Первым делом, оказавшись дома, я побежал к Бруно.

– Прости, Бруно, но твоё царствование окончено, – сказал я ему.

– Ну, что ж, да здравствует шеф и всё такое, – ответил он.

Весной я сделал одну радикальную вещь, о которой в первый раз определённо даже не задумывался. Я выдвинулся на должность Канцлера. Канцлер, равный Президенту братства, был странной должностью. Ему нужно было руководить встречами и пасти разрозненные стада парней из колледжа, и многие ребята сознательно отказывались быть им. Также были некоторые рутинные вещи – вроде отчёта в колледж и в национальную организацию или ежемесячные встречи с Большим Советом Братства. Некоторые ребята были в этом хороши, другие – нет. Чтобы получить эту должность, требовалось обладать определённой степенью уважения в братстве. У того накуренного дурачка, каким я был в первый раз, не было ни шанса. Теперь я имел немало уважения – как кандидат на докторскую, как военный, как повар. Мы больше не были военным братством; война во Вьетнаме окончилась, закончился и набор военных, количество курсантов КПОЗ резко упал, и мой курс был последним, где оставалось хоть сколько-то курсантов КПОЗ. Это также способствовало моему авторитету.

Я выдвинулся потому, что видел, что творится в доме. Нам нужно было руководство. Дом разделился на три независимые группы, вот уже год как. Первыми были Отбросы (сокращённо от Отбросы Общества) – в основном это были старые братья, на год или два старше меня, как правило – военные и склонные к тяжёлым запоям; жили они в Гроганах. Их врагами был Головы (кратко от Накуренные головы) – шайка злостных курильщиков травы, в основном из основного дома. Третьей группой были все остальные, медленно, но верно устающие от всей этой чепухи.

Изначально я был в Головах. Это была большая группа, но в сеньорский год её численность заметно снизилась. Рики Холлоуэй, уважаемый всеми, даже Отбросами, выпустился и съехал. Пабст тоже, и Шлитц, и Гомер Симпсон должен был уехать под Рождество. В этот раз я не был Головой, хотя изредка и покуривал косячок-другой.

Я пытался снизить то напряжение, которое увидел во время второго курса, в ситуации с исключением парня по имени Кевин Фарнсворт. Это был весьма милый и забавный паренёк, на год младше нас, который вступил в братство ещё в мой первый раз. Но однажды он стал причиной раздора. Он был заядлым курильщиком, и в конце второго курса был отчислен. Но, в отличие от большинства парней, которые после отчисления вернулись бы к себе в Восточное Зажопье, штат Теннесси, Кевин был местным, из Олбани. Он мог приходить когда захочет. Он стал нашим главным поставщиком дури, и снабжал большинство Голов, а также не стеснялся снабдить и Отбросов – всякий раз, как представлялся случай. На этот раз я добился, чтобы он прекратил появляться у нас. Это исправило положение, но лишь отчасти.

В другой раз пара Отбросов, Билл Свейзак и Хэнк «Молот» Готлинг, решили, что одного из второкурсников необходимо «прокатить на крутой волне». Они были пьяны, а паренёк, на которого пал их выбор – Мэтт Линкольн – был маленьким и тихим, и затягивался с Головами всего раз или два. Уборная основного дома была устроена так, что в ней были два унитаза, стоящие рядом без какой-либо перегородки между ними. Для «катания на крутой волне» два парня хватали жертву и опускали её ноги в унитазы. Затем третий, стоящий рядом, то их сигналу, одновременно нажимал на кнопки слива. Для пущего унижения жертве кричали – «Лови волну!».

Увидев Мэтта, Билл и Молот принялись шутить насчёт «катания». Мэтт не понял, о чём это они, и просто сел в гостиной посмотреть телик. Когда он сообразил, что к чему, они уже шли к нему. Я встал между ними.

– Сёрфинг отменяется, – сказал я им.

– Пошёл на хуй, Бакмэн – сёрфингу быть! – ответил Молот.

– Сегодня никто не будет ловить волну.

– Может, ты хочешь сам прокатиться? – спросил Билл.

Я лишь улыбнулся.

– Если считаете, что можете заставить меня – не стесняйтесь.

Увидев, что Мэтт пытается улизнуть, я немного подвинулся, прикрывая того.

– Исчезни, – сказал я ему. Он выбежал через арку и направился наверх; его комната располагалась по диагонали от моей и Джо. Билл попытался перехватить его, но я всё ещё заграждал ему путь.

– Что с тобой, блять, не так? – возмутился он.

– Сегодня штиль, сёрфинга не будет, – ответил я. В этот момент в комнату вошли ещё несколько парней и сказали нам, чтобы мы завязывали. Я любезно улыбнулся и направился на кухню, а Билл и Молот, поворчав, пошли в Гроганов.

Отбросы были такими же многочисленными, как и всегда, и без Кевина и меня в рядах Голов они превосходили их вдвое. Большинство Отбросов были старичками, выпускниками, шатающимися рядом уже четвёртый год; была и пара парней, которых отчислили – но они всё равно тусовались тут, снимая комнату вместе с их дружками, которые продолжали учиться. Единственным Отбросом на нашем курсе был Бруно, и он тоже выдвигался на должность Канцлера. В прошлый раз он победил, но показал себя слабым лидером.

Бруно получил много голосов, но со мной – независимым кандидатом – тягаться не смог. Моя идея была простой. У нас были проблемы, дом нуждался в лидере, и этот лидер не должен был принадлежать к какой-то конкретной группе. Поэтому – я, а не Бруно. Голосуйте за Бакмэна, за курочку в каждой тарелке и машину в каждом гараже! И я победил. Я тут же поддержал кандидатуру Бруно на должности Министра (вице-Канцлера, так сказать) – и он одержал единогласную победу.

Его слоганом как министра было «Лишь велением сердца».

В общем и целом, быть Канцлером, как оказалось – не сахар. Вам приходилось организовывать собрания, разбирать дрязги и молиться, чтобы на важных постах были люди, соображающие, что они, чёрт побери, делают, и чтобы их поддержало достаточно народу. Никого не волновало, если председатель Общественного Собрания напился в дугу и вырубился. А вот если в январе пропадал Старший по дому, а отопление вырубалось – это волновало всех!

До сих пор это не было проблемой, и я надеялся, что мы справимся с этим в течение года… если бы только не чёртовы разборки Голов и Отбросов. В следующем году большинство из них выпускались.

С другой стороны, год проходил недурно. На Рабочей Неделе мы голосовали за Шеф-Повара, и я победил. Это было чисто почётное звание, и оно назначалось одному из воскресных поваров – чаще старшему, но не всегда. Рики Холлуэй два года держал его за собой. Вы получали право лезть с советами к обычному повару и Стюарду, но больше это ничего не значило. Вам не разрешалось выставлять свою кандидатуру или даже присутствовать на голосовании. Тем не менее, получить его было приятно.

Мои докторские исследования также шли хорошо, и у меня имелась аккуратно сведённая основа для расчётов. При должной удаче, короче, я мог бы написать диссертацию на Рождественских каникулах и спокойно выпуститься доктором. Мы с Мэрилин продолжали встречаться каждые пару недель, но выработали новую схему: она едет на юг, я еду на север, и мы встречаемся у озера Джордж, где и проводим выходные.

Осенью я встретился с психиатром. Папа переслал мне заключение психиатра Хэмильтона; я получил его, когда вернулся в Бочки. Там было около десятка страниц, полных какой-то белиберды – по крайней мере, для меня. Смысл в них мог увидеть только другой мозговед. Я даже не мог поискать ничего в Интернете – ведь никто пока даже не потрудился его изобрести. В итоге я просто сунул бумаги в ящик и занялся своими делами.

В середине семестра я снова вспомнил о них. В РПИ не было какой-то медицинской или около-медицинской специальности, так что я не мог задать вопросы одному из преподавателей. Может быть, профессор Райнбург знал кого-нибудь, кого я мог спросить, или хотя бы знал, куда пойти? Однажды я заявился в его кабинет, когда он был один.

– Простите, профессор, есть минутка?

– Конечно, Карл. Что такое?

Я присел напротив.

– Вы знаете какого-нибудь психиатра?

– Что? Наконец-то начинаешь сходить здесь с ума? – пошутил он.

– Нет, сэр. Это не для меня.

Он выпрямился и поглядел на меня через стол.

– Погоди, ты серьёзно? На кой ляд тебе понадобился психиатр?

Я пожал плечами и просветил его.

– Не мне, сэр, а моему брату. Он видится с психиатром, и отец прислал мне его предварительный отчет. Но тот, кажется, написан по-гречески – к сожалению для меня.

На самом деле всё было ещё хуже. Большинство математиков и физиков может читать по-гречески, по крайней мере – знает алфавит, так как он используется в математике.

Он кивнул.

– Да, я могу представить. Что ж, я не знаю ни одного психиатра, но Джанет – психолог. Возможно, она сможет тебе помочь.

Я удивлённо поглядел на него:

– Ваша жена – психолог? Я думал, она преподаёт в Олбани.

– Преподаёт. Психологию.

– Ох, – что ни день, то новые открытия. – Вы думаете, она сможет встретиться со мной?

– Скорее всего. Я спрошу её этим вечером. Как минимум, она позвонит тебе, – заверил меня он.

– Спасибо, большое спасибо!

Тем же вечером я поговорил с Джанет Райнбург, и она согласилась встретиться со мной в понедельник, в своём кабинете в Олбани. Я принёс с собой отчёт психиатра; убедился, что пришёл заранее. Она провела меня в свой кабинет, мы мило поболтали, а затем я дал ей отчёт. Она дважды прочла его – сначала просто пробежала глазами, а затем уже тщательнее.

После чего она села и вздохнула.

– Мне очень жаль слышать это, Карл. Что именно ты хочешь узнать?

– Не знаю, вообще, – я пожал плечами. – Я даже точно не знаю, что всё это значит. Там есть слова, которых нет в словарях, клянусь!

Джанет рассмеялась.

– Мы доктора. Мы никогда не используем три слога, если есть четыре. Давай начнём сверху. Твой брат страдает от формы психического заболевания, называемого шизофренией. Полагаю, ты слышал о нём ранее.

– Конечно. Это вроде когда человек отрицает реальность, или типа того.

– Нет, не совсем. Это куда больше – больной отделён от реальности, он находится в своём собственном мире. Его образ мышления спутанный и беспорядочный, у него бывают бред и галлюцинации, он может видеть и слышать то, чего нет, и проявлять признаки социальной дисфункции.

– Ух ты. Ну, о галлюцинациях Хэмильтона я никогда не слышал, но он часто нёс бред, особенно обо мне, и он не очень социализирован.

Она кивнула и продолжила.

– У твоего брата – вид шизофрении, известный как параноидальная шизофрения. Теперь забудь всё, что ты когда-нибудь видел об этом по телевизору. Они машут этим диагнозом как флагом. Почти ничего из того, что они показывают, не является правдой.

Я криво улыбнулся ей:

– Я верю вам!

При параноидальной шизофрении у больного много навязчивых идей или галлюцинаций, основанных на его паранойе или мании преследования. Отсюда, к примеру, все проблемы твоего брата, связанные с тобой. Если бы тебя там не было – не было бы и проблем, как-то так, – сказала она.

– Вы снова упомянули галлюцинации. Насколько я знаю, он никогда не видел и не слышал ничего такого.

– Всё так. Каждый случай уникален. В отчёте есть много других симптомов. Определённо, бредовые идеи о тебе – то, что привело к паранойе. У него с самого раннего возраста были к тебе сильные эмоции.

Я задумался над этим. Мы никогда не были близки, даже маленькими детьми, и с возрастом всё становилось только хуже.

– Ладно, может, это и так. Мы не были близки, и мы постоянно дрались – пока я не стал старше, по крайней мере.

– О?

– Ну, к тому времени, как я стал подростком, мне стало ясно, что мы никогда не примиримся, и я начал просто игнорировать его. В нашей комнате я только спал, и уходил, если он был рядом. Это было легче, чем справляться с ним.

– В каком-то смысле, ты делал только хуже. Игнорируя его, ты поддерживал его навязчивую идею о том, что ты ненавидишь его и стараешься ему навредить. Насколько он моложе?

– На два года, – сказал я.

– Итак, когда ты был ранним подростком, ему было 11 или 12. Шизофреническое поведение часто становится заметным именно в этом возрасте, – ответила Джанет.

Это открыло мне глаза. Чем старше становился Хэмильтон, тем хуже он себя вёл.

– Я заметил одну вещь – чем успешнее я становился, тем острее он на это реагировал. Когда я начал проходить школу экстерном, он стал ко мне куда агрессивнее.

– Ты подпитывал его бред. Двигаясь впереди него, ты, должно быть, делал что-то, чтобы оставить его позади. Знаю, знаю, ты этого не делал, но это и есть часть навязчивых идей и деорганизованного мышления, характерного для параноидальной шизофрении.

– Да? – я поразмыслил ещё немного. – А что насчёт других вещей, которые были упомянуты? Ангедонизм? Аволюция? Что-то вроде этого.

Джанет пролистала отчёт, ища нужную страницу.

– Ангедония – это негативный симптом, – она увидела, что я смотрю на неё в полном замешательстве. – Симптомы шизофрении делятся на позитивные и негативные. Позитивные – это то, что есть у пациента: навязчивые идеи, галлюцинации, причудливый образ мышления, всё такое.

Я медленно кивнул; она продолжила.

– А негативные симптомы – это то, чего у пациента нету, по крайней мере, по сравнению со здоровыми людьми. Агнедония означает отсутствие удовольствия – слышал слово «гедонизм?» – и показывает, что пациенту не нравится то, что нравится другим. У твоего брата крайне мало друзей и приятелей, если они вообще есть. Аволюция означает почти полное отсутствие драйва и мотивации. Хоть у твоего брата и нет положительного симптома – галлюцинаций, отрицательные симптомы у него есть практически все.

Несколько минут я сидел там, ошарашенный. Услышанное объяснение всё расставило по полочкам. Раньше, в первый раз, мы с Мэрилин постоянно обсуждали в разговорах поведение Хэмильтона – и это всё были негативные симптомы, перечисленные Джанет Райнбург. У него не было ни одного известного мне друга, он никогда ни с кем не встречался – вообще! – никогда не пил, не курил и не принимал наркотики. Он тридцать лет провёл на должности кладовщика в расчётном отделе телефонной компании, а затем ещё двадцать – сторожем на кладбище, где его никто не мог побеспокоить. Фактически, узнав, что его назначают на дневную смену, он был вне себя от ярости. Все просят поставить их на день – а он умолял оставить его на ночах! Он никогда не мог закончить ничего важного, и мы часто говорили о его странном для нас отсутствии интереса к чему-либо, кроме книг по истории и компьютерных игр о войне. Он всю жизнь жил в доме с моими родителями, до самой их смерти, в той же самой комнате, которую мы делили, когда были подростками.

Немного поразмыслив, я откинулся на спинку стула.

– Это всё многое объясняет! Я мог часами говорить о том, что видел, но теперь всё сошлось в единую картину.

– Ну, как я и сказала, за исключением галлюцинаций (которые здесь не упомянуты), у него есть все классические признаки. Однако, это далеко не самый запущенный случай – по крайней мере, на той стадии, которая здесь описана. Твой брат выглядит дееспособным и стабильным, по крайней мере, пока в поле его зрения не появляешься ты.

– А если я появлюсь?

Джанет озадаченно поглядела на меня и подняла руки вверх.

– Тогда – никаких прогнозов. Навязчивые идеи твоего брата, в большинстве своём, направленны на тебя. Если ты будешь рядом, его враждебность станет возрастать, а деорганизованное мышление станет ещё более деорганизованным.

– Я уехал, когда мне было 16, и к тому времени я спал в гостиной, а его запирал в комнате по ночам. Он начинал проявлять жестокость – по крайней мере, в адрес моей собственности.

– Если бы ты остался, возможно, его насилие стало бы направлено на тебя.

Я лишь покачал головой. Ответ на следующий вопрос я знал, но всё равно задал его.

– Есть какое-нибудь средство?

– Нет, на самом деле нету. Но опять же, как бы то ни было, твой брат относительно стабилен и дееспособен. Существуют некоторые антипсихотические препараты, но эффекты неоднозначны. Состояние может стабилизироваться или даже улучшиться по мере его взросления. Фактически, мы можем назвать болезнь, но не можем сказать, что её вызвало, что уж говорить о лекарстве. Однако проводится много исследований. Может быть, через пару лет мы узнаем больше.

А может и нет. Позже должны появиться новые таблетки, но всё ещё не будут выяснены причины и не появится окончательного лечения.

Я встал.

– Ну, это многое объясняет. Думаю, я никогда больше не появлюсь дома.

– Джон упоминал, что ты уехал из дома много лет назад, и ты сказал то же самое. Мне жаль это слышать, но ведь это всё равно тебе важно? – спросила она.

– Нет. Знаете, просто больно знать, что они предпочитают мне сумасшедшего. Думаю, это то, чего он добивался, доктор, – я пожал плечами. Ничего не изменилось к лучшему, так что мне нужно было просто продолжать жить своей жизнью.

– Если тебе когда-нибудь понадобится поговорить о чём-либо, не только о твоём брате, ты знаешь, как меня найти. Я не скажу Джону.

– Спасибо, док, – я взял отчёт и пожал ей руку, а затем направился в Бочки. Мне нужно было выпить, но не напиться. Мне не нужны такие проблемы. Иначе я стану таким же психом, как Хэмильтон!