Сердце из черного льда

Глава 20

В закрытом трюме змеиного норукайского корабля разило потом, рыбой и страхом. Бэннон сгорбился на деревянной скамье, чувствуя, как кандалы словно челюстями сжимают запястья. Лязг тяжелых цепей был тише, чем стоны боли и страха. Бэннон заставлял себя оставаться сильным, ведь он продержался уже так долго.

Весла скрипели, пока рабы налегали на них, направляя змеиный корабль вниз по реке. Унылое биение барабана эхом отдавалось в трюме, где пленники изо всех сил старались не отставать от ритма. Они усердно трудились, чтобы избежать кнута надсмотрщика, которому не терпелось начать день с показательных избиений.

Открытые люки в корпусе должны были впускать солнечный свет и воздух, но едва справлялись. Напоминание о дневном свете и свободе было просто еще одной из пыток норукайцев. Ладони Бэннона, сжимавшие скользкое от пота весло, покрылись волдырями. Вместо стона у него получалось лишь какое-то хриплое карканье. Он не знал даже, сколько времени осталось до того, как ежечасное ведро речной воды снова будет передано по кругу, и им в рот ковшом плеснут воду.

Мышцы на руках Бэннона трепетали до костей. Течение реки Киллрейвен тянуло вперед, и темные паруса ловили ветер, но король Скорбь настаивал на большей скорости, заставляя пленников потеть, истекать кровью и умирать, если придется. В то время как другие умоляли о пощаде, Бэннон не доставлял такого удовольствия покрытым шрамами налетчикам. Барабанный бой стал громче, и он напрягся, чтобы не отстать.

Их надсмотрщиком был угрюмый человек по имени Боско, склонный к метеоризму, чем только усиливал вонь в ограниченном пространстве под палубой. Его лицо покрывали татуировки и шрамы, но Боско был бы уродлив даже без увечий.

— Сильнее, черви! — проревел он, сидя под открытым люком. — Ленивые останутся голодными. Если хотите полуденного пиршества, то лучше нагулять аппетит. — Он рассмеялся, широко раскрыв обезображенный рот.

Желудок Бэннона сжался при мысли о тошнотворных рыбьих потрохах, которые ему плеснут в рот. Он голодал уже много дней и заставит себя проглотить пищу, несмотря на ужасный вкус.

Несчастный здоровяк, прикованный рядом, захныкал. Плечи его сгорбились и затряслись, а руки просто лежали на весле.

— Пожалуйста, греби, — прошептал Бэннон, — помоги мне. Если они решат, что ты ленив, они отрубят тебе руки, а я не хочу, чтобы с тобой это случилось. — Мужчина вздрогнул, будто слова Бэннона были такими же острыми, как хлыст норукайцев. — Доверься, держись меня. Мы справимся.

Здоровяк мрачно ухватился за весло и потянул, хотя и не мог произнести ни слова. Этот мужчина, Эрик, был схвачен всего две ночи назад, когда змеиные корабли совершили набег на небольшую мирную деревню. Во время налета Мелок остался на палубе и подпрыгивал от возбуждения, наблюдая, как король Скорбь размахивает боевым топором и ведет за собой бойцов.

— Топор рубит древесину! Меч рубит кости! — прокричал альбинос и посмотрел на Бэннона так, словно слова имели особое значение.

С палубы главного корабля Бэннон наблюдал, как безжалостные норукайцы грабили и жгли поселение. Он жалел, что нет Крепыша или хотя бы палки, чтобы разбить лицо Мелку, или королю Скорбь, или корабелу Гаре, или надсмотрщику Боско. Сойдет любой норукаец.

Норукайцы разграбили поселение, захватили припасы, сожгли дома, убили детей, изнасиловали женщин. Они также пленили горстку сильных и здоровых мужчин, включая Эрика. После того как змеиные корабли снялись с места, Бэннон был рад узнать, что несколько норукайцев не вернулись: жители деревни, должно быть, оказали сопротивление. Теперь Бэннон и Эрик были прикованы к одной скамье, хотя у них было мало возможностей для разговора. Здоровяк был охвачен горем.

— Ты должен трудиться, чтобы они тебя не убили, — убеждал его Бэннон. — Я знаю, что все ужасно, и могу только догадываться о том, что ты потерял, но не сдавайся. Надо искать возможность сбежать. Ты узнаешь, когда придет время.

Все еще всхлипывая, Эрик кивнул.

— Они все мертвы…

Бэннон попытался придумать, как придать бедняге сил.

— Своей смертью ты не вернешь семью. Норукайцы не потерпят неповиновения. Мы для них не более чем улов.

— Ненавижу их. — У Эрика были лохматые каштановые волосы, борода, квадратное лицо и широкие плечи. Налетчики убили его жену и двоих детей, но его самого пленили, потому что он выглядел сильным. — Я их ненавижу, — повторил он.

— У нас много общего. Пресвятая Мать морей, мы как-нибудь найдем выход. Держись меня и не сдавайся.

Над люком нависла тень, и король Скорбь что-то крикнул в трюм. Надсмотрщик прекратил барабанить, чтобы расслышать слова короля.

— Вы повержены. Вы — рабы. Вы служите норукайцам. Ваши жизни принадлежат нам, и мы можем забрать их, когда захотим, если вы не будете работать.

Закованные в цепи люди ссутулились на скамьях. Бэннон молчал, хотя вспышка гнева заставила его покраснеть. Эрик попытался подавить рыдания. Бэннону хотелось утешить его, но он мог предложить только пустую надежду и свой оптимизм. Себя же он успокоил обещанием, что убьет столько норукайцев, сколько сможет.

Боско поднял ковш чистой воды из стоявшего рядом деревянного ведра и отхлебнул, глядя на пленников, жадно смотревших на влагу. Без малейшего смущения он громко выпустил газы.

Скорбь свирепо посмотрел на надсмотрщика с верхней палубы.

— Почему ты перестал бить в барабан? Продолжаем движение.

Боско забил ритм быстрее прежнего.

После того как Скорбь отошел от люка, паучья фигура заглянула в вонючий трюм и стала спускаться по деревянной лестнице. Мелок прошмыгнул вниз, зашлепав босыми ногами по лужам.

— Гребем, гребем, гребем! Мы вниз по реке идем! Вы все будете скорбеть! — Он резко остановился, увидев прикованного к скамье Бэннона. Он засеменил к нему, чтобы поиздеваться, хотя ему самому это казалось беседой. — Ты любишь грести? Тогда живее!

— Я ненавижу грести, — сказал Бэннон, а затем подумал о Яне, а также о семье Эрика, и обо всех жертвах, которые налетчики оставили после себя. — Я ненавижу норукайцев. Понимаешь почему?

С серьезным лицом Мелок склонил голову на костлявой шее.

— Некоторые норукайцы не очень милы.

Эрик отпрянул от тощего альбиноса, но внимание Мелка было приковано к Бэннону. Он сел на край соседней скамейки, ерзая, чтобы устроиться удобнее, будто это был обычный день в парке, и они были двумя друзьями, ведущими приятную беседу.

— Я хочу, чтобы все норукайцы сдохли, — сказал Бэннон.

— Даже я? — спросил Мелок. — Я твой друг.

— Друг? — Бэннон перестал грести. — Я прикован здесь как раб.

— Я угощаю тебя рыбкой, — сказал Мелок.

— Ты даешь мне рыбьи кишки.

— Влажные и нежные кишочки. — Он облизнул губы. — Они хороши! Я это ем.

— Оставь меня в покое. — Бэннон принялся грести, потому что это было лучше, чем слушать насмешки альбиноса.

Эрик застонал и шмыгнул носом.

Мелок нахмурился, словно его обидели:

— Если не нравятся рыбьи кишки, я отдам твою порцию ему, — он с негодованием посмотрел на нового пленника.

От этой мысли Эрик застонал еще сильнее.

— Почему все время пристаешь ко мне? — спросил Бэннон, гадая, можно ли считать Мелка неким странным союзником. — Ты не видишь, как жесток король Скорбь, как жестоки вы все, какую боль причиняете.

Эрик нашел в себе мужество повторить слова Бэннона:

— Я ненавижу вас всех.

Остальные рабы тоже что-то пробормотали. Все они слушали.

Мелок был удивлен и заинтригован, как будто он и впрямь об этом раньше не задумывался.

— Почему? Почему вы ненавидите? — Судя по выражению лица альбиноса, он ждал ответа.

— Ты и правда не знаешь? — поразился Бэннон. — Ты не видишь, какие ужасные вещи вы творите?

— Ужасные? Мы — норукайцы. Мы созданы для этого, — он почесал обезображенную шрамами грудь. — Ты бы хотел, чтобы мы были другими?

— Да! — Бэннон не был уверен, что сможет достучаться до этого чудака. — Норукайцы пытались схватить меня, когда я был мальчишкой, но я убежал. Вместо меня они забрали моего друга Яна и продали его Ильдакару в качестве раба для боевой арены. Он провел всю свою жизнь, подвергаясь истязаниям и тренировкам.

— Ах, чемпион, — сказал Мелок.

— Раб!

— Если его схватили, почему ты его жалеешь? — недоумевал шаман. — Это значит, что он был слаб. Если он сражался на боевой арене, у него, должно быть, была славная жизнь. Я знаю об Ильдакаре. Да, да, Ильдакар! Теперь он исчез. — Альбинос нахмурился, оттопырив неровную нижнюю губу. — А чего ожидал твой друг?

— Ян ожидал нормальной жизни!

— Нормальной? — Мелок почесал растрепанные белые волосы. — Разве может быть жизнь лучше, чем у чемпиона? Возможно, вместо этого он мог бы стать норукайским воином. Была бы такая жизнь лучше?

— Нет! Он мог бы жить на острове Кирия. Он мог бы жениться, завести детей и жить в хорошем доме. — Бэннон вздохнул, горюя по утраченным надеждам своего друга.

Мелок грубо фыркнул:

— Слабость. Звучит как слабость. Думаю, он был сильным.

— Если б он остался дома, его бы любили, — сказал Бэннон. — Я любил его. Он был моим другом, и норукайцы забрали все это. У него была бы гораздо лучшая жизнь.

— Любовь… — Мелок нахмурился. — Не у всех есть любовь. Не у бедного Мелка. Все ли мы заслуживаем любви?

— Да, мы все заслуживаем любви, — сказал Бэннон, — даже если кто-то другой отнимает ее.

— Я никогда не знал любви. Мне этого не понять.

— Ты многого не понимаешь.

Шаман нашел это забавным и произнес нараспев:

— Любовь, любовь! Скорбь, Скорбь! Вы все будете скорбеть. Ко мне нет любви, я это видел. Никакой любви ко мне.

Мелок казался таким убежденным, что Бэннон ощутил странный миг извращенного сочувствия. Следы укусов и грубые шрамы на белой коже делали внешность шамана отталкивающей.

— Почему продолжаешь докучать мне? — спросил Бэннон в отчаянии. — Почему я особенный?

— Топор рубит древесину. Меч рубит кости! — Мелок постучал по виску: — Потому что ты в моей голове. Может, поговорив с тобой, я изгоню тебя оттуда. — На мгновение он задумался. — Вы все будете скорбеть. Плывем, плывем, плывем! — Словно услышав какой-то тайный свист, Мелок соскочил со скамейки. — Поговорим позже. А пока греби, греби, греби! Скоро снова выйдем в сверкающее море.

Оставив Бэннона в недоумении, альбинос побрел по нижней палубе, низко пригибаясь, хотя он был намного ниже балок. Он поднялся по лестнице на открытый воздух, а рабы с тоской смотрели ему вслед.