Ещё не Аюта

Интермедия первая: Многообещающая

Запись 13 — Интермедия первая: Многообещающая

«Она проснулась в тепле и уюте огромной палатки. Откуда-то издалека доносилась песня на незнакомом языке, разбудившая её... Странно... Девушка подумала, что её, должно быть, унесли на корабль... нет, это явно была всё та же бесцветная планета... Только как непривычно тихо! — без вечной суеты войск, шума сражения, которое она слышала, перед тем, как впасть в беспамятство.

Что случилось?! Победа?! Поражение? Где, собственно, она сейчас? Сколько она проспала, и, наконец, что с Тардешем?!! И быстро сама ответила на подобный вопрос, прислушавшись к своему глупому сердцу — нет, случись беда, оно не было бы так спокойно... Он здоров, он рядом! Почему теперь она была так уверена в своих чувствах, объяснять, я думаю, не надо...

Принцесса, повернув голову, увидала откинутый полог, а на его месте — старшего брата, сидевшего боком, как нарисованного. Кадомацу залюбовалась его профилем: горбоносый, в отца (у них у всех была эта отметина, только она одна избежала её — как поговаривала мать: «горбинка вся в длину носа ушла»), в него же — белые волосы, заплетённые в самурайскую косичку, и квадратное лицо его матери. Безо всяких скидок, красивейшей из женщин была дочь древнего рода Хакамада, и как шел её сыну столь мужественный очерк лица. Чистый горец — не полукровка, как Кадомацу: широкие глаза, сильные крылья, высокий, чуть выпуклый лоб, тонкие губы, с чуть выступающей нижней. Сама Мацуко была так же тонкогуба (чувственные губы матери из всех детей унаследовал только Сабуро), но её зелёные глаза были уже и длиннее, а неоспоримое доказательство другой, чем у брата, матери — благородный овал лица, венчал другой пробор волос на более прямом лбу, да и тяжелая челюсть, сулившая сильную волю обладательнице, не раз смущала придворных физиономистов, удлиняя лицо, не укладывающееся в каноны. Широкие плечи горянки, под доставшиеся в наследство от отца сильные крылья, необратимо портили её ладную, но всё же склонную к полноте фигуру — но надо же чем-то платить за красоту лица, подаренного смешанной кровью!

Демонесса провела рукой по телу — чтобы убедиться, что она это она, а не уродливый ракшас Яван. Старший брат услышал движение и обернулся — их взгляды встретились, виновато и стыдливо покрасневшая младшая сестра несмело улыбнулась. Ничего удивительного, что она не почувствовала сквозняка, пусть палатка была и раскрыта — ведь брат стоял на страже и берёг её даже от гулящих ветров. За пологом стояла кромешная ночь, или кромешные сумерки — свет в палатке затмевал их, не давая разобрать — но зачем ей было знать это, когда от всех ужасов и сумерек и ночей её защищал сам Мамору.

К сожалению, сама подняться и подойти к нему она не могла — стоило шевельнуться, и обнаружилось, что крылья зажаты в лубки, накрепко укреплённые у изголовья кровати, да и половину мышц она не чувствовала — кажется, даже над зажившим шрамом от копья на груди, поработал кто-то, более сведущий в медицине, чем маленькая принцесса.

Непривычно было слышать собственный голос, говорящий на родном языке:

— Ты победил, старший брат? — задала она, как и подобает женщине, неуместный и глупый вопрос. Конечно же, он победил, иначе бы не стоял добровольным стражем её снов, а сам бы спал на погребальном костре. Эту сторону характера брата она отлично знала... но всё равно, хотела услышать «да»... и снова почувствовать себя слабой и глупой женщиной окруженной заботой сильных и умных мужчин.

— Да, — ответил принц, отвернув лицо в сторону: — Спасибо тебе, что успела рассказать про ракшасов. Они чуть было не попали в засаду.

— А враг?

— Бежали. Смогли уйти со своим полководцем через Дорогу Демонов. Наша колдунья была слишком занята господином тейтоку, чтобы им помешать. Она тоже женщина, — брат повернул голову и в упор посмотрел на провинившуюся сестрёнку.

Кадомацу ощутила укол ревности. Поэтому и не покраснела от обвиняющего взгляда.

— Ты хоть понимаешь, сколько солдат видело тебя нагишом?!

— Прости, некогда было захватить свои наряды и украшения! — обиделась девушка.

— Мне придётся приказать им всем сделать харакири. Это треть армии.

— Старший брат...

— Ты не просто женщина. Ты — дочь микадо! Твоя кровь, твое лицо — священны! Твоя нагота — не для глаз простолюдинов! Даже я, твой брат, не имею права её лицезреть!

— А наместник Нагадо, убийца своей первой жены, значит, имеет?

— Ты имела право бежать от такого брака, младшая сестра. Я не спорю. Но не в армию!

— А каждый третий лавочник, торгующий ширмами и картинами, или веерами, на которых я с одной стороны одетая — а стоит разложить — и выхожу нагишом? Тоже имеет?

— Именно поэтому в кварталах художников столь часты пожары. А многие из скорописцев имеют к несчастью привычку падать и ломать руки и пальцы. Как подозреваю, вскоре рисовальщиков Города Снов и Старой Столицы постигнет ещё одно огненное несчастье.

Третья Принцесса проглотила свои следующие слова, пораженная откровением. Забавные непристойные картинки с портретами нагих знатных дам, проникали во дворец (одну из таких она видела в день побега, у тюдзё Мори), и зачастую льстили самолюбию некоторых фрейлин, чьи формы заметно уступали нарисованным. Но то, что частые пожары в Квартале Рисовальщиков имеют с ними прямую связь — никто и не задумывался.

— В любом случае, мало кто что мог разглядеть. Я летела высоко и прикрывалась господином драгонарием. Надеюсь, ему ты не будешь устраивать «огненное несчастье»? — она искоса посмотрела на брата.

Тот, наконец, не выдержал и улыбнулся:

— Нет, разумеется, нет. Но из-за этого тебя видело слишком много.

— Ты же сам не хочешь лишаться армии по такой глупости! Старший брат!

Мамору отвёл взгляд:

— Сначала — ракшасов, потом — самураев. Дворянам дадут выбор — либо принести клятву молчания, либо харакири. Отец вообще был в ярости, думаешь, я не протестовал?!

Младшая сестра была безжалостной:

— Думаю, что нет, «принц-самурай».... Погоди... — она вдруг заинтересованно наклонила голову: — Отец знает? Уже?! Долго я провалялась?

— Пятый день! Тардеш-доно и то раньше на ноги поднялся! — Мамору был рад увести разговор с мучавшей его совесть темы: — Он, кстати, здесь. Скоро подойдёт... У тебя в крыльях сотня дырок, как ты только долетела! Все хирурги армии валились с ног от усталости, когда тебя зашили!

— Я думала, в меня попали раза три, не больше...

— Пять пуль и восемьдесят две раны! Ты же отморозила себе всё, что только можно! Сумасшедшая — без изоляции в такую погоду летать!

— Некогда было об этом думать тогда... Так ты говоришь, и ракшасов казнят тоже?

Наследник фыркнул:

— Они же ракшасы! Стоило ли... — он замолчал вдруг и внимательно рассмотрел сестру: — Признайся, ты не спуталась ли с кем из них?

Принцесса моментально стала от гнева ярко-красной, почти как Мамору. Ставшие контрастными на потемневшем лице глаза свернули столь устрашающей яростью, что брат счёл за лучшее примирительно поднять руки, поняв, что обидел любимую сестрёнку:

— Прости. Просто подумал — испугался, — он отвёл взгляд, сам темнея от стыда.

— Они мои друзья, и не раз спасали мою жизнь! Думаешь, с такой раною, я бы выбралась сама из того побоища, которое вы устроили промеж холмов?!

— Так ты была там... — брат ещё сильнее помрачнел: — Мне отец строго приказал: всех казнить, тебя вернуть.

Да, покорность наследника вошла в поговорку.

— Я — всё равно останусь!

— А вот посмотрим! Я уже с господином драгонарием договорился о корабле для тебя. Неужели ты посмеешь отказаться от почестей и оскорбить союзников? И пустить прахом всё то, чего добивались и наш дед, и наш отец?!

Мацуко закрыла глаза и закусила губы. Мамору, знавший, что в приступы упрямства на маленькую сестрёнку лучше не давить, терпеливо молчал.

— Давай поспорим! — вдруг открыла она глаза: — Если я сумею и остаться в армии, и найти тебе повод никого не казнить и сохранить лицо перед отцом — ты и правда, никого не казнишь, не заставишь умереть. А если... Ну что судьба так судьба...

— Он что, по-твоему, такой изверг, чтобы свою спасительницу на верную смерть здесь оставлять?!

— Смерти я не боюсь. Давай руку!

Брат улыбнулся, как в детстве, и, сделав широкий шаг, подошел и пожал руку сестрёнке, заключая спор по амальскому обычаю — с возвращением из Академии, он ввёл эту моду во всём дворце.

— А кто это поёт? — наконец поинтересовалась она. Печальный аккомпанемент на незнакомом языке был фоном для их спора.

— Это хоронят хатамото господина драгонария. Бхуты по бхутским обычаям.

— Много из них погибло?

— Все. Мы буквально на несколько секунд опоздали — у них кончились патроны, дрались один на десятерых. Там ведь был штаб — ценный приз даже без полководца. Мы на Небесных Конях никак не могли поймать связку прямо к ним, всё время промахивались... А, когда нашли, там были лишь одни трупы...

Кадомацу отвернулась к потолку, глотая слёзы. А ей так хотелось ещё раз поговорить с тем отважным бхутой, рисковавшим своей жизнью за жизнь Тардеша!

Брат неслышно опустился на пятки рядом с её кроватью.

— Найди мне господина драгонария, — попросила она: — Он, наверное, на похоронах, да?!

— Потерпи, он сам сейчас подойдёт, последнюю песню допевают...

...Последняя песня оказалась длиннее, чем ожидалось. Принцесса лежала на спине, и под гипнотизирующий ритм барабанов, пыталась проморгаться, чтоб не показаться перед Тардешем с заплаканными глазами. Незнакомая музыка, в самом деле, баюкала — жаль, что Мацуко не понимала языка. Ануш говорила, что песни у бхут очень красивые...

Она всё-таки задремала, на мгновение, но — раз! — и вдруг вместо баюкающей песни — приглушенные разговоры. Одна из стен палатки осветилась с той стороны, и на ней, как на экране, появилась группа теней — в основном призраки, но были и огромные наги, и казавшиеся карликами в таком окружении люди. Кадомацу сосредоточила своё внимание на одной фигуре в шлеме с высоким гребнем важного военачальника — хоть сложением и походкой он не походил на Тардеша, но кто, кроме драгонария, мог иметь право носить подобный шлем?!

Они вошли — и девушка убедилась, что зря не доверилась предчувствиям — Тардеш был без шлема! Ну, конечно же, он же был ранен в голову, итак весь в бинтах, куда ещё на его голову тяжелую железяку шлема напяливать! В чалме из белых бинтов, в лёгкой тунике и щегольских брюках с золотыми застёжками у голенищ сапог — он выглядел прежним франтом. Его длинные волосы были коротко острижены, а багровый плащ был расшит слегка аляповатыми и неуместными в траур узорами в форме связок колосьев.

Тот за чьей тенью принцесса следила — оказался всего лишь его учеником. Странно, почему она подумала, что и он погиб в сражении?

Непроницаемый череп любимого ничего не выражал — в свете фонаря у изголовья плоть призраков стала совсем прозрачной. Дорого бы дала сейчас девочка-демон за ту космодромную пыль, когда-то показавшую настоящее его лицо! Вспомнив про лицо, она сама впала в панику. Ну что же, старший брат, не мог найти для сестрёнки зеркало! Да ещё эти волосы, коротко стриженные как у каторжницы!

Из-под туники Тардеша выглядывала ещё одна повязка. Мацуко сначала испугалась — не попала ли туда одна пуля из тех ста, что пронзили её крылья? — но потом вспомнила — её ладошка, ожог от её руки!

Мамору привёл в действие какой-то механизм, и ложе, немного напугав свою пленницу, со скрипом подняло изголовье, позволив ей разговаривать с гостем сидя. Стыдливо опустив взгляд, младшая сестра с благодарностью пожала брату кончики пальцев.

Наследник пересел к изголовью, попутно заслонив собою изломанные крылья сестры от чужого взгляда. Драгонарий подошел почти вплотную к спасительнице, и опустился на колено. Чуть секунду погодя его жесту последовала вся остальная свита — даже нага не поместившаяся в палатке и присутствовавшая тут только головою, и та склонилась в поклоне.

Принцесса, пред которой и более важные и нарядные мужчины большую часть жизни ползали на брюхе, почему-то оказалось смущена столь скромным знаком внимания.

— Я пришел принести благодарность отважному сердцу моей юной спасительницы, решившейся лететь в самый ад, ради спасения моей недостойной жизни, — торжественно начал Тардеш, и девушка, конечно, была польщена (особенно в той части, где говорилось про сердце — для неё это было знаком, что он по-прежнему разделяет её, нет, их общее чувство!). Но почему он говорит так, будто оправдывается перед остальными за этот визит? Уж для неё, он мог бы найти слова нежней и проще...

— Нет цены, которой я могу оплатить твой подвиг, отважная девочка, — продолжал тем временем Тардеш, — но прежде, чем ты скажешь хоть слово, разреши наградить тебя по обычаям моей родины!

Все замерли — даже свита, похоже, не ожидала этих слов предводителя.

— У нас, на Амале, принято, как только юноша или достойная девушка пройдут обряд взросления, по первому их подвигу давать им третье имя — прозвище, отражающее их истинные заслуги или позор...

Все внимательно слушали.

— Это неправда, — продолжал полководец после короткой паузы: — Что я был полностью без сознания, когда ты спасала меня. У меня были проблески — я помню, как с неба спустилась прекраснейшая из звёзд, и обожгла моё сердце — своим прикосновением... Так позвольте, отныне и навсегда, принцесса Явара, наречь вас именем «Метеа» — «падающая звезда»!

Теперь, наречённая ещё одним именем девушка не сразу поняла, какой ещё смысл может таиться в этой церемонии — а когда поняла, — чуть не обиделась. Ведь, так получается, что дающий имя становится чем-то вроде отца — ещё одна стена между ними!

Похоже, он не так понял её мимику:

— Что же попросит в обмен на мою жизнь сама спасительница?

Ну вот, теперь она будет выглядеть неблагодарной жадиной! Она проглотила готовые появиться слёзы досады и обратилась вместо призрака — к Мамору:

— Господин старший брат, не разрешите ли вы обратиться господину драгонарию?

Тот даже засмеялся такой непривычной для сестрёнки вежливости, однако не показал этого на лице, и церемонно ответствовал:

— Да, разумеется, младшая сестра.

— Тардеш-сама, мой брат-наследник престола, присутствующий здесь, подтвердит, что война с детства была моим любимым увлечением. Я мечтала быть, как древние императрицы, сами водившие войска в бой, возглавлять армии и сражаться с врагами. Поэтому-то я и последовала за вами — вы ведь понимаете, тейтоку-доно, что это значит — исполнить детскую мечту?!.. — она выждала паузу, оглядывая бесстрастные лица призраков, и ещё более каменное — брата, и продолжила:

— Поэтому, драгонарий-доно, разрешите остаться в вашем войске! Я сильный воин, и неплохой командир, и буду не лишней в последующих битвах!

Она вложила всю силу, какая накопилась в её глупом сердце за время разлуки в умоляющий взгляд, так, что за спиной Тардеша аж зашушукались. Он улыбнулся — пусть лицо его невидимо, но она это почувствовала! — и вдруг сказал:

— Друзья мои, господин маршал, не оставите ли нас наедине с этой отважной девой?!

С принцессой он говорил на санскрите — для вновь попавшей в плен наивных мечтаний девушки это было ещё одним доказательством ответного чувства — «Надо же, помнит!», но последнюю просьбу произнёс на своем языке. Все послушались, только Мамору потребовался ещё один, убедительный, взгляд от драгонария, и тычок локтём в бок от сестрёнки, чтобы он счёл за лучшее принять решение покинуть палатку.

Кадомацу, стоило только всем уйти, сразу заулыбалась, поправила волосы и села поудобнее — насколько позволяли натянутые на жесткую проволоку крылья, и рулевыми подняла и скинула с себя одеяло — под ним оказалось бледно-зелёное кимоно, расшитое сосновыми ветками.

Тардеш встал из неудобной позы, подвинул ногой к кровати маленький пуфик, и сел на него. Складка плаща упала на кровать и затлела, коснувшись одежд демонессы. Она протянула руку, и осторожно, одними коготками убрала её подальше.

— Вот... — прокомментировала новоименованная своё действие.

— Противопожарные мероприятия, — дал точное определение действию её именователь.

— Хрупкие вы, очень, драгонарий-доно... И вы и ваш мир. Не успеешь вглядеться, полюбить — как вы стремитесь вспыхнуть и исчезнуть. А я не хочу, чтобы вы исчезали...

Они хорошо помолчали.

— Скажите, вы действительно считаете меня извергом, госпожа ведьма?! Понимаете, я как честный мужчина, не могу оставить вас, мою спасительницу, в этой опасной и трудной кампании... — а-а-а, так вот чьи слова повторял Мамору! А она-то думала, что отцовские...

— Вы же непобедимы, Тардеш-тейтоку, зачем вы меня пугаете! — попыталась скрыть свою обиду девушка, но это плохо у неё получилось.

— Отнюдь. Вы сами были свидетельницей моего поражения, госпожа ведьма. И если бы не ваша отвага... Не только меня, многих других не было бы в живых...

— Ну вот, а вы говорите, что меня вам не надо... — с первой фразы их разговора она сидела, отвернув лицо, не глядя на Тардеша: — А вдруг?!..

— Ну, знаете, госпожа ведьма...

— Не называйте меня на «вы» и «госпожой ведьмой»! Вы же дали мне новое имя... — она посмотрела ему в глазницы. Но как определить, отвечает ли призрак тебе взглядом на взгляд, или виновато опустил глаза?

— Да... Метеа... — непривычное имя было подобно кусочку гравия среди окатанных голышей на дне быстрой реки: — О тебе же самой беспокоятся дома... Мать, отец... Наверное, и жених...

Воспоминания о женихе буквально взорвали маленькую дьяволицу:

— О боги, Тардеш-сама, неужели вам надо нап... рассказывать, зачем я бежала из дома в ваше войско! Да за вами, мой господин, и нет, и не будет для меня других мужчин, кроме вас после той встречи на лестнице! Нет другой печали, как об вас, мой господин, моя любовь, моё сновидение... — Метеа говорила это ровным голосом, но такая сила отчаянья жила в нём...

Тардеш вскочил, застигнутый врасплох такой силой чувства. Потом пришел в себя и нашел что сказать:

— Вы спасли мне жизнь, а теперь дарите и сердце, пытаясь бунтовать не только против семьи, но и самих законов физики. Я не могу принять второй дар, ибо и за первый мне никогда не расплатиться... — опять, прежней холодной горой, но с забинтованной верхушкой, он возвышался над принцессой.

— Мне всё равно... — начала она сокрушенно, но вдруг вспомнила, и пустила в ход последний козырь:

— Вам брат рассказывал, что будет с теми из наших солдат, кто видел меня?

— Ваш брат?!.. Маршал Явара?!

— Ну, да.

— Ну... нет.

— Их казнят. Всех до единого.

— Не может такого быть... кто согласится...

— Именем Императора наследник может приказать любому солдату Империи отдать жизнь добровольно.

— Вы хотите, чтобы я повлиял на вашего брата в этом вопросе? Хорошо...

— Опять на «вы»! Нет, брата недостаточно — не он так отец лично сделает это. Если, конечно не будет какого-либо предлога, дающего им сохранить лицо...

— Например?

— Например, что принцесса, которую они видели, их соратник, и это входит в случайности войны. И вообще, я с ним поспорила.

— Значит, госпожа ведьма, раз вам не удалось по-доброму меня уговорить, приступаете к шантажу?

— А я демон, господин шпион и у меня есть коготки и зубы.

Тардеш усмехнулся детской запальчивости:

— Если это действительно стоит чьей-то жизни, то вы приняты на службу, центурион Метеа, — и, повернувшись, вышел, чуть не оторвав полог палатки...

...На улице, он подозвал к себе Мамору и строго спросил:

— Это, правда, что все солдаты, видевшие вашу сестру, приговорены к казни?

— Да, вы хотели присутствовать?

— А каковы условия спора? Она должна остаться просто на планете, при армии, или в действующей части, как просит у меня?

— Ну, если она сказала — значит в действующей.

— Отменяйте казни, маршал Явара. Вы проиграли спор.

— Но, драгонарий-доно! Вы обещали!

— Без истерик. Я был о вас лучшего мнения. В каком подразделении скрывалась ваша сестра, вы выяснили?

— В 25-м Кызылкумском полку ашигари. У них, кстати, в сражении эмира убило.

— Ну вот, она его и заменит. А за безопасность сестры не беспокойтесь — в такой сложной кампании всегда бывает, что какой-нибудь полк копейщиков вечно застревает в тылах на полдороге от фронта. И всегда находятся какие-то новый предлоги для задержек... Почему бы не подарить его игрушкой для хорошей девочки?

Они оба синхронно улыбнулись. Потом Тардеш надел перчатки, похлопал демона по плечу, и заговорщики разошлись — один к сестре, другой к своим делам, более важным, чем чьё-то непутёвое сердце...".

Вот так, наградив мою героиню новым именем и сразу двумя званиями,

кончается первая, многообещающая интермедия.

И, начинается вторая часть.

26.02.02.12-50