Победитель ужасных джиннов ТОМ 1001

Глава 8: Как юноша посмотрел в глаза самой тьме и впервые в жизни проснулся

Ночь я провел под городской стеной. Я напился из фонтана, в Дафаре они работали даже ночью, и лег спать, забравшись в огромный и пустой сейчас тандыр пекаря, который днем продавал здесь питу.

Этот тандыр и стал мои личным адским котлом… Ночью ко мне снова пришли обычные сны — ужас, смерть, кровь и золотая крылатая дева с мечом. Но теперь в моих снах вдруг появилось нечто новое, впервые за все время — что-то очень темное стояло за всеми кошмарными картинами и глядело мне прямо в сердце.

Проснувшись еще до рассвета, я запомнил только огромные блестящие белки глаз того, что смотрело на меня из моих снов.

Утром, голодный и грязный, я отправился на стоянку караванщиков, и мне повезло. Один из купцов, караван которого уходил сегодня, как раз потерял погонщика — тот непочтительно вел себя по отношению к рыцарю, за что и был растоптан конём.

Я не имел дел с верблюдами уже восемь лет, но в детстве отец успел обучить меня всему что нужно — как гнать верблюда через пустыню, чтобы доехать быстро и не загубить зверя, как управлять верблюдом — этим кораблем сухих песчаных морей.

В нашей стране этому учат каждого мальчика, в семье которого держат верблюдов. А в моей семье верблюдов было много, не зря же моего отца прозвали Джамалом Верблюжатником…

И мои руки и мой ум сейчас вспомнили, как чистить зверя щеткой, как заставить его опуститься, чтобы влезть ему на спину, как закрепить седло, как править уздой и как вести за собой других верблюдов — у которых нет всадника.

Руки и ум вспомнили, и это было радостью для меня, я как будто вернулся на миг в мое светлое детство.

Купец-караванщик поглядел, как я управляюсь с верблюдами, и кивнул:

— Ладно. Сойдет. Едем до Джамалии. Денег не заплачу, но кормить и поить буду. Потеряешь хоть одного верблюда или если хоть один зверь заболеет — высеку и прогоню тебя вон. Прямо в пустыне.

Я согласился, я был рад даже этому. Мне нужно было убраться из Дафара, как можно скорее и как можно дальше.

Мне, естественно, пришлось соврать караванщику и сказать, что я — взрослый и обрезанный мужчина, хотя обрезания мне так и не сделали. Дело в том, что необрезанных мальчиков-сирот никакие законы не защищали, так что соблазн продать меня в рабство для купца был бы слишком велик. А взрослого мужчину, который не сделал обрезания, вообще могли признать еретиком и казнить. Так что мне нужно было обрезаться, как можно скорее, я решил сделать это, как только заработаю достаточно денег на операцию, и как только у меня появится время и место, чтобы отлежаться несколько дней после.

В Джамалию наш караван пришел через девять дней. Это был маленький городок, стоявший на берегу очень длинного и узкого залива, сильно засоленного и заболоченного, мелкого, полного скал и острых подводных камней. Поэтому порта здесь не было, корабли сюда доплыть не могли. Единственный путь из Дафара в Джамалию — через пустыню, потому сюда и ходили верблюжьи караваны.

Джамалию держал князь Баграм Багряный, он был военачальником далеких горных северных кланов, которые исповедовали веру в Литах. Эти горные кланы то вступали в союз с западными рыцарями против нас, то ссорились с рыцарями и воевали против них, а то и хранили нейтралитет.

Конкретно Баграм Багряный сейчас был другом рыцарей, он оказали им какие-то услуги, и за это рыцари отдали ему мелкий городок Джамалию. Таких мелких городков под властью рыцарей тут было полно — уже как несколько лет рыцари захватили всё западное побережье Джахарии полностью.

Но вся их власть простиралась лишь на узкую полоску земли, прижатую к морю. Дальше в пустыню рыцари пройти не могли — там их уничтожали шаэли, все завоевательные походы чужеземцев вглубь Джахарии заканчивались тем, что их участники оставались лежать мертвыми среди песков. Так что о том, чтобы взять Ефру — нашу столицу, где правит наша принцесса Зис-Алиш, и где родилась, а потом и умерла любимая рыцарями Литах, люди Запада могли только мечтать. К столице они даже приблизиться не могли. Потому что наша столица Ефра, святой город Творца, стоит отнюдь не на побережье, а в самых глубинах жарких пустынь.

Джамалия, куда мы прибыли сейчас, оказалась очень мелким и мрачным городком. С залива тут дул постоянный соленый и жаркий ветер, зелени почти не было — это был даже не оазис, а просто бедный городок, возникший в древние времена на месте стоянки караванщиков. Из примечательного тут была разве что древняя башня на скале — над ней сейчас развивался багряный флаг князя Баграма, сам князь обитал в той же башне.

— В этой проклятой дыре живет мой родственник, и он сейчас без работы, — заявил мне купец, когда мы прибыли на место, — Так что дальше я погонщиком возьму его. Ты хорошо управляешься с верблюдом, но ты какой-то странный. Сдается мне, что ты от чего-то бежишь, а мне такие караванщики ни к чему. Мои лепешки ты в дороге ел, мою воду пил, ну и хватит с тебя. Прощай.

Так я оказался в Джамалии, без гроша в кармане. И что делать дальше — я не знал. Я так и не придумал этого, за все те дни, что мы сюда ехали.

Я поговорил с караванщиками, которых в Джамалии было полно, но погонщик никому из них не требовался, кроме того, купец, с которым я сюда приехал, не дал мне никакой рекомендации, а меня тут никто не знал. И нанимать на работу незнакомца караванщики опасались. Незнакомец в караване всегда опасен, он может ночью увести верблюда вместе с грузом.

Поняв, что у караванщиков я работы не найду, я отправился искать местных лекарей или аптекарей. Но выяснилось, что аптекаря в Джамалии нет, а единственный в городе лекарь прогнал меня, заявив, что помощники ему ни к чему. Еще он добавил, что если я буду заниматься тут лекарским делом и составлять ему конкуренцию — то он пошлет людей, чтобы они меня зарезали.

Не требовалась моя помощь и местным рыбакам, ловившим рыбу в заливе, и даже местные добытчики соли прогнали меня прочь…

И писцы тоже были никому не нужны. У князя Баграма и караванщиков хватало своих писцов.

И вот тогда наступило отчаяние, я долго бродил по солёному берегу, глядел на залив, и думал о бессмысленности моей жизни в этом мире. Я был тут лишним, я был никому не нужен.

Меня в очередной раз поразила разница между детством и взрослой жизнью человека. Когда ты маленький — тебя все любят, и ты нужен всем. Когда становишься большим — ты для всех лишь обуза, и тебя все гонят прочь.

Почему так?

Я ведь далеко не бездельник, я многое умею, и я готов работать… Но я трус и глупец. И под влиянием своего страха и глупости, желая как можно скорее бежать из Дафара, я зачем-то приехал в этот городок, где я совсем чужой и лишний.

В конце концов, уже под вечер, я отправился в храм, в зилман. В зилманах нищих иногда кормили и давали им ночлег. Я теперь по-настоящему нищий, так что там мне и место.

Я почти заблудился в кривых и узких улочках Джамалии, но мне помогала ориентироваться башня князя, торчавшая над городком, и видная здесь из любого места. Я также спрашивал дорогу у прохожих.

За очередным поворотом улочки, извивавшейся, как змея, я наткнулся на трех людей с Запада, которые избивали местного старика.

Тройка разбойников были совсем молодыми, моего возраста. Судя по гербам на их одежде — то были, конечно, не настоящие разбойники, но и не рыцари, а просто оруженосцы. Один из оруженосцев бил по щекам ладонью старого белобородого мужчину в чалме, второй слабо и играючи тыкал мечом в осла, явно принадлежавшего старику, отчего осёл ревел, третий оруженосец копался в мешках, навьюченных на спине животного.

Старик выглядел перепуганным и молчал, он одной рукой держался за свои мешки, которые оруженосцы явно хотели отнять, а другой придерживал под уздцы осла. Бивший старого человека по щекам оруженосец говорил ему, на варварской и неправильной «лингве»:

— Отдавай, старый хрен! Отдавай пошлину князю Баграму! Проезд по этой улице стоит золота, это наша улица! Нет золота? Тогда заберем осла. Тут незаконно ездить на ослах. Слышишь меня? Или ты такой же тупой, как твой осел?

Старик явно не понимал ни слова, но мешков и осла не отдавал.

Мне, пожалуй, нужно было просто пройти мимо, опустив глаза. Я сейчас выглядел, как нищий, моя одежда изорвалась за время перехода через пустыню, а новой у меня не было. Так что сразу было видно, что с меня взять нечего, оруженосцы меня не тронут.

Вообще, когда встречаешь злых и вооруженных людей Запада — лучше всегда просто опустить глаза и пройти мимо. Стать незаметным, невидимкой. Тогда они не обратят на тебя внимания…

Но мне вдруг подумалось — а что мне сейчас терять? Я уже потерял всё, что мог. Поэтому я остановился и даже поглядел на оруженосцев.

Это, конечно, не осталось незамеченным.

— Ну а ты что встал? — прикрикнул на меня оруженосец, развлекавшийся тем, что тыкал мечом в осла, — Тоже хочешь заплатить пошлину? Мы бы и с тебя взяли, да вот только с такого дерьма, как ты, что возьмешь? Разве что твою мальчишескую розовую попку, хм…

А вот теперь я разозлился.

— Так-то вы соблюдаете законы князя? — ответил я на превосходной классической «лингве», — Кто вам дал вообще право собирать пошлины? Все пошлины берут служители князя на караванной стоянке. А не вы. Вы грабите князя Баграма? Вы возомнили себя князьями вместо него? Может быть мне пойти и рассказать князю о вашей дерзости?

Оруженосец, избивавший старика, хохотнул:

— Пойти к князю? Да кто же пустит такого оборванца, как ты, к князю? Ишь ты, выучился говорить по-нашему и возомнил себя умником…

Другой оруженосец, тот что копался в мешках старика, перебил первого:

— Иди своей дорогой, выродок. Мы не служим князю Баграму, мы на него плевали. Наш господин — рыцарь-паладин Джошуа.

— Пусть так, — я кивнул, — Но кому присягнул рыцарь-паладин Джошуа? Князю Баграму, не так ли? Проще говоря, вы сейчас не только нарушаете законы князя, но и позорите своего господина. Думаю, что князю Баграму стоит узнать о вашем поведении немедленно. И он узнает. Может быть я и выгляжу, как нищий, но это только потому, что я только что приехал в город с караваном, а в пути на нас напали разбойники, отняв мою богатую одежду. А вообще я работаю писцом у князя Баграма. Так что он меня выслушает, даже не сомневайтесь…

Догадаться о том, кому присягнул рыцарь, которому служат эти оруженосцы, было нетрудно. Если рыцарь не служит Баграму — то что тогда эти оруженосцы вообще тут делают? У людей Запада все очень просто. У них, конечно, есть суды и законы, но главное у них — кто кому присягнул. Это излюбленная тема людей Запада — выяснять, кто кому присягнул и кто кому король. У них с этим постоянно путаница, но относятся к своим присягам они всегда предельно серьезно.

Оруженосцы стушевались от моих слов, засомневались. Один из них даже перестал избивать старика, зато второй с мечом в руке оставил осла в покое и двинулся ко мне.

— Ты никому ничего не расскажешь, падаль!

— Ты вообще молчи, — осадил я его, — Я слыхал, как ты болтал про мальчишеские попки. В Дафаре я видел, как рыцари на площади сожгли одного своего педераста, парня, вроде тебя. Он очень громко кричал на костре и все звал маму. Вот только мама его так и не пришла, а потом от него остались одни обугленные кости. Может быть мне пойти даже не к князю, а сразу к инквизитору? Я знаю, где дом инквизитора в Дафаре, я вернусь туда и расскажу инквизитору про твою болтовню…

— Я тебя просто убью! — взревел парнишка с мечом.

Но другой прикрикнул на него:

— Остынь, Чарли. Остынь, говорю. Меч в ножны убери. Ладно. Мы же просто шутим, парень. Это просто шутка, понимаешь? Мы не собирались грабить этого деда. И про попку твою Чарли тоже пошутил. Так ведь, Чарли? Чарли, меч убери, придурок! Нельзя убивать Баграмовых писцов. Наш господин будет недоволен…

Чарли зло поглядел на меня, плюнул, но меч в ножны все же убрал.

— Слов благодарности от этого деда не жди, парень, — хмыкнул напоследок тот оруженосец, который и угомонил буйного Чарли, — Старик, похоже, глухонемой. Он ни слова не произнес, пока мы его трясли.

После этого все трое оруженосцев ушли.

А старик поклонился мне, поправил свои мешки, навьюченные на осла, осмотрел осла, чтобы убедиться, что от тычков мечом скотина не пострадала, а потом просто ушел дальше по улице, ведя осла под узды.

Похоже, и правда глухонемой. Но мог хотя бы дать мне денег или еды за помощь. Хоть что-нибудь.

Я тут же устыдился этих моих мыслей. Разве я помог старику ради награды? Вовсе нет. Я помог ему просто так, сам не знаю почему. А значит, и награда мне ни к чему. В конце концов, это дело уже самого старика — наградить меня за помощь или нет.

Но через миг я вообще уже и думать забыл про старика. Потому что меня бросило в дрожь и пот, и все мои мысли перепутались от ужаса. Это был страх от того, что я только что сделал, от того, как я спорил с оруженосцами. Этот страх копился во мне, а теперь, когда опасность миновала, выплеснулся из сердца в мой ум.

Я расплакался от страха, как маленький мальчик. Они ведь могли меня убить, и тогда я бы лежал сейчас тут посреди маленькой улочки, истекая кровью! О, несуществующий Творец, какой же я все-таки трус. Воистину, мне лучше было и не родится вовсе…

Это все было очень странно. Я не боялся и вообще не думал о том, что я трус, во время разговора с оруженосцами, тогда я вообще не думал о себе, а только о том, как бы помочь старику. А вот теперь, когда все закончилось — страх взял свое.

Почему так? Почему все человеческие мысли и чувства такие странные и такие бессмысленные? Воистину, если даже Творец и есть, и если он создал человека — он был то ли пьян, а то ли обкурен травами, когда создавал человека…

Я не понимаю, как работает человек, не понимаю, как работаю я. Да, конечно, во время разговора с оруженосцами я не испугался, но потом ведь испугался… А мужчина не должен бояться никогда! А даже если и боится — не должен своего страха показывать. Я же теперь плакал и дрожал, а ведь это и есть — показывать страх. Пусть даже меня никто сейчас не видит, но я показываю страх самому себе.

Зачем вообще несуществующий безумный Творец создал страх? Для чего?

Я немного успокоился, когда дошёл до зилмана. Жрец-башар, который служил здесь Творцу, оказался очень толстым человеком, так что он еле влезал в свою большую белоснежную кандуру — накидку, которую носит у нас большинство мужчин.

— Еды у нас нет, — заявил мне башар, — Творец сегодня не дал нам еды, чтобы раздать нищим. Мы — бедный городок. Но могу разрешить тебе набрать воды в колодце и переночевать. Дам даже матрац, набитый сеном.

Мне очень хотелось есть, но я был благодарен даже за воду и ночлег. Я валился с ног от усталости, и спать хотел сейчас даже больше, чем есть.

Матрац, очень рваный и грязный, мне положили в каменной пристройке к зилману, в маленькой комнатушке, где хранились какие-то ведра и посуда.

Тут я и уснул… И во сне снова увидел смерть моей семьи и крылатую золотую деву. И еще что-то новое, то, что я начал видеть еще в Дафаре, а потом видел каждую ночь, пока шёл в Джамалию с караваном. Что-то очень страшное и злое, то, что казалось мне белками глаз, глядевшими на меня из сердца самой тьмы и ночи.

Но в этот раз, во время моего сна в зилмане, всё было иначе. Теперь я увидел не только белки глаз, теперь сквозь кровавую бойню моих снов проступила фигура — высокая и черная. Фигура росла, поглощала все остальное, так что звуки и краски бойни притихли и смазались, а потом осталась одна единственная черная фигура, заполнившая весь мир.

Она нависала и возвышалась надо мной — маленьким перепуганным восьмилетним мальчиком, каким я всегда и был в моих снах.

Я теперь мог уже разглядеть, что это силуэт мужчины в чалме, и все, кроме глаз, у него было черным, как ночной мрак, белели лишь глаза на его лице…

— Уходи! — закричал я ему во сне.

Но фигура молчала, он не уходил.

На его лице стали проступать черты — появились старческие морщины, рот, нос, а в белках глаз — черные зрачки. Потом детали проявились и на его одежде. Он перестал быть черным, я теперь видел, что кандура у него белая, как и чалма, как и длинная борода, доходившая до груди…

Я вдруг узнал его. Это же тот глухонемой старик на осле, которого я спас!

Старик смотрел на меня и почему-то улыбался. Он теперь не был страшным, но я почему-то его боялся, также, как и золотую крылатую деву.

Я в ужасе проснулся, открыл глаза, но увидел, что старик никуда не исчез — он и в реальности стоял рядом со мной, прямо в том чуланчике, где меня положили спать.

Я закричал и проснулся еще раз…

И снова увидел чуланчик, ведра, пауков под потолком, тусклый свет масляной лампы из коридора, того же старика, нависшего надо мной.

Я закричал, и проснулся в третий раз. Сны во сне… Я пытался вырваться из колодца снов, но никак не выходило.

В очередной раз проснувшись, я вскочил на ноги, слабым голосом потребовал у старика:

— Уходи! Я хочу проснуться…

— Ты уже проснулся, — по-отечески добро произнес старик, — Ты проснулся, Ила. Впервые в жизни.

Старик говорил, он не был глухонемым. И я узнал его голос. Тот самый голос, что я слышал в Дафаре, когда задремал у чужого храма, когда я хотел принять веру в Литах…

И я посмотрел на свои руки, пересчитал пальцы (это можно правильно сделать только наяву), и так убедился, что старик прав — я больше не сплю.

Это была явь, реальность. Старик был здесь, в этом чуланчике.

— Кто ты? Творец? — в страхе спросил я.