Победитель ужасных джиннов ТОМ 1001

Глава 2: Как лицемеры сотворили запретное

Тот день прошёл хорошо — я читал книжки, я лакомился сладостями, ко мне приходил играть соседский мальчик — сын жреца-настоятеля нашего городского храма, посвященного Творцу. С папой я в тот день виделся мельком, отец был занят, ездил к градоначальнику что-то обсуждать и вернулся домой только под вечер. С мамой я в тот день не виделся вовсе, она жила на женской половине дома, вместе с рабынями и наложницей папы.

Вечером, когда над оазисом уже садилось солнце, все мужчины нашей семьи собрались за столом для трапезы. Вечерняя трапеза — священна, она требует присутствия всех мужчин, и отец сидел во главе стола.

Но покушать мы не успели, в наш сад въехали всадники, одетые в черные одежды. Чалмы у них на головах тоже были черными, но их покрывали золотые письмена. Всадники ехали на дорогих конях, к седлам были приторочены сабли в золоченых ножнах…

Их было человек двадцать. А я был в восторге — я прочитал много книжек, так что сразу узнал гостей. Это же воины-маги! У нас их еще называют шаэлями. Шаэли делятся на бесчисленное количество сект, каждая из которых по своему трактует святые тексты и понимает волю Творца, но все шаэли — отменные воины, мистики, поэты, философы и аскеты.

В нашем городке сект не было, так что я видел живых шаэлей впервые в жизни. И конкретно эти шаэли были не простыми — то были люди из секты «Алиф». Самые умелые воины и маги нашей страны, образцы чести, благородства и любви к Творцу. Некоторые секты служат тому, кто им платит, другие секты служат эмирам, третьи — никому, но шаэли секты «Алиф» стояли в этом смысле особняком. Они служили лишь нашей принцессе Зиш-Алис — главному правителю страны, прямому потомку Творца, её еще называли «шейхом над шейхами» и «эмиром над эмирами».

Слово принцессы — все равно что слово самого Творца. Не существовало в стране ни одного человека, который не уважал бы принцессу. И не существовало людей уважаемее, чем святые братья секты «Алиф» — верные слуги и мечи принцессы.

Вот почему я так обрадовался их неожиданному визиту.

Все свободные мужчины нашей семьи вышли в сад встречать гостей — отец, я, двое моих братьев, даже мой кровный брат — сын наложницы отца, даже наш счетовод Иншин, который с нами ужинал в тот день…

— Да благословит Творец ваши шаги, да направит их к истине, — поклонился отец гостям.

Сектантов возглавлял высокий чернобородый мужчина. Он не ответил на приветствие отца, даже не слез с седла, а просто спросил:

— Ты Джамал Верблюжатник?

— Да, господин. Так меня называют.

— Приведи сюда всю свою семью. Женщин.

— Мою семью, господин?

— Да.

— Но зачем господин хочет видеть мою семью?

Чернобородый помрачнел:

— Прошел слух, что ты совершаешь грех, что ты завел себе любовницу. Не законную жену и не наложницу, купленную или праведно взятую в бою, а любовницу. Я хочу увидеть твою семью, чтобы убедиться, что это не так, что на тебя клевещут, Джамал.

Он врал.

Мы все понимал, что чернобородый — врёт.

А наш счетовод Иншин рискнул тихо сказать:

— С каких пор прославленная секта «Алиф» ловит любовниц, мой господин?

Чернобородый вместо ответа снял с седла отделанную золотом плеть и ударил Иншина по лицу, на дорожку сада брызнула кровь, Иншин вскрикнул.

И вот тогда мы все испугались.

Отец не стал сопротивляться, это было бы безумием. У отца были на службе наемники-воины, но не дома — наемники у нас только ходили иногда с караванами, чтобы охранять верблюдов в пути. Дома у нас жили только рабы-телохранители, около дюжины. Вот только неважно, дюжина их или тысяча. Против мистиков из секты «Алиф» не устояли бы даже тысяча рабов или тысяча наемников. Я читал в книгах, как один шаэль из «Алифа» в прежние времена побеждал в одиночку целые сотни врагов…

Отец послушно вывел из дома маму и наложницу.

— Вот это вся моя семья, мой господин. Моя законная жена Хазра, моя законная наложница Юдифь. Никаких любовниц.

Чернобородый пересчитал нас всех, как считают верблюдов в загоне. А потом приказал:

— Убить. Всех.

Я не поверил своим ушам. Я ничего не понимал, мне ведь было только восемь лет. Я думал, это шутка… Я вообще ни разу не видел еще, как умирает человек. До этого самого дня.

Шаэли из секты «Алиф» так и не сошли с коней. Моего кровного брата, сына наложницы, убили первым — просто затоптали конем. Саму наложницу Юдифь зарубили саблей, отцу проткнули живот, я помню, как на росшие в саду розы вывалились папины кишки. Помню и буду помнить вечно. Счетовода порубили на куски, хотя он даже не был членом нашей семьи — просто лучшим другом отца. Потом умерли мои братья, все, кроме старшего…

А я стоял, парализованный ужасом, и смотрел.

— Беги! — воскликнула моя мама.

И вдруг закружилась на месте, будто в странном танце…

Черные мамины одежды взметнулись вверх, никаб слетел с её головы, так что я на миг увидел мамино лицо. А потом оно пропало, еще через мгновение мама вдруг преобразилась — она исчезла, а на том месте, где она только что стояла, завертелся вихрь — черный, как ночь, как сердце самой тьмы.

Вихрь сбил двух всадников с коней, еще одному шаэлю оторвало голову, вихрь закрутил оторванную голову, разматывая чалму убитого, нас всех оросило его кровью…

Но превосходно выученный боевой конь чернобородого главаря уже попятился прочь от вихря, так что его наездник не пострадал.

— Она джинн! — вскричал чернобородый, — Горе, проклятие этому дому! Доносчик не солгал! Безумец Джамал Верблюжатник взял в жены джинна, более того — наплодил с ним потомство…

Чернобородый ткнул саблей в сторону меня и моего старшего брата. Мы всё еще были живы, лишь потому что нас защищала наша мама-вихрь.

— О, мерзость! — орал чернобородый, — Лиши меня глаз, Творец, лишь бы я не видел этой мерзости! Убить всех, убить джинна, убить её отродий!

Мама-вихрь стала надвигаться на чернобородого, но сразу двое шаэлей бросились ей наперерез. Они защитили командира, но ценой своих жизней — вихрь разорвал обоих в клочья.

И вот тогда чернобородый воздел руки к небесам, и остальные шаэли поступили также. Зазвучала странная молитва на неизвестном мне языке, шаэли читали её все разом, хором…

И тогда пришло ОНО. Оно, отравившее навечно мои сны. Золотая фигура, в золотом сиянии, оно явилось из ниоткуда, будто бы с небес. Это была девушка — прекрасная обнаженная золотая девушка, с золотыми крыльями, с золотым мечом в руках.

Девушка улыбнулась, и её улыбка была ярче пылавшего за оазисом заката. А потом золото девушки схлестнулось с темным вихрем, в который превратилась моя мама… Раздался звук — непонятный, трубный, неотмирный, очень громкий.

Через миг вихрь развоплотился, моя мама снова стала человеком — разорванным на куски. Её чадра обратилась в лоскутки, а в лоскутках, падавших на землю, была мамина кровь, куски кожи, органов, я видел мамин палец, глаз, дробленые на осколки кости…

Она умерла. Я тогда так и не понял, кем была моя мама, но теперь она умерла.

А старший брат уже тащил меня к дому.

— Бежим, братик, скорее!

Я плохо помню, что было дальше. Я так никогда и не вспомнил, например, куда делось то золотое существо. Наверное просто исчезло после того, как убило мою маму?

Так или иначе, но преследовала нас не золотая девушка, а уже сами шаэли. Когда мой брат втащил меня в дом и захлопнул дверь — я слышал, как в дверь влетело несколько стрел. Луки у шаэлей тоже были.

Брат успел закрыть засов, но через миг дверь выбили, разнесли в щепки — каким-то заклятием, магией.

Мы с братом в этот момент уже бежали по коридору.

— В погреб, маленькие господа! — закричал нам евнух-раб, которого мы встретили уже в коридоре дома.

Он поплатился за это жизнью, уже в погребе мы с братом слышали его предсмертные крики — шаэли затоптали раба конями, на которых они въехали прямо в дом. Потолки у нас в особняке были высокими, конник здесь проезжал свободно…

В наших погребах был ход в катакомбы — древние подземелья, построенные в незапамятные времена под оазисом какой-то давно погибшей сектой. Собственно часть этих катакомб и служила нам погребами, где хранились припасы.

В погреба на коне не въедешь, так что шаэли потратили время, чтобы спешиться, а потом чтобы выломать вход в погреба, который мой брат успел заложить на засов. Тем временем мы с братом уже углубились в катакомбы.

Я этих катакомб всегда боялся и никогда сюда не лазил, но мой брат, более храбрый и любопытный, исходил их все вдоль и поперек.

— Вылезем уже за городом, в пустыне, — шептал мне брат в темноте.

Мы шли сначала на ощупь, потом мы, кажется, оторвались от шаэлей в запутанных катакомбах и брат зажег лампу на верблюжьем жире, которую захватил с собой еще в погребе.

Брат не соврал. Он довел меня до того места, где катакомбы выходили в древнюю пещеру, расположенную уже за оазисом.

Мы вылезли наружу уже ночью, в темноте, мы вышли из пещеры… И наткнулись на караульщика. Он стоял у самого входа, юный парень, не старше моего брата, но он был с саблей, в черных одеждах и черно-золотой чалме.

Еще один шаэль, из той же секты «Алиф». Только этот совсем молодой послушник.

Вокруг расстилалась пустыня, огни оазиса горели вдалеке, здесь не было никого, кроме нас, караульщика и его коня, привязанного у входа в пещеру…

— Так-так, — произнес парень, увидев нас, — Командир рассудил верно. Он знал, что родня Джамала Верблюжатника может решиться бежать через катакомбы, так что у всех выходов выставил посты. Неужели вы думаете, глупцы, что наш командир не знает об этих катакомбах? Он знает всё. Его мистическая сила велика, так что он видит насквозь и людей, и недра земли. Мне повезло — я убью сразу двух родичей еретика, и за это получу двойную награду!

Парень вынул из ножен свою саблю.

— Нет, ты сам умрешь! А твоей наградой будет ад, за все ваши злодеяния! — вскричал мой брат и бросил в караульщика лампу.

Паренек в черно-золотой чалме наверняка еще не владел мистическими силами, его ранг в секте пока что был низок. Но он уже умел обращаться с оружием, так что просто разрубил лампу на лету.

Его одежды обрызгал горячий верблюжий жир, его сапоги засыпало обломками лампы, но это было и всё. Другого ущерба шаэль не понёс. Он стоял и ухмылялся.

Мой брат уже был достаточно большим, чтобы носить кинжал, какой обычно дают всем свободным мальчикам, и кинжал сейчас был при нём — висел на поясе.

Брат выхватил кинжал.

— Ух ты! Какой опасный верблюжонок! — рассмеялся караульщик.

Он разрубил моего старшего брата пополам — сабля шаэля одним ударом проломила брату голову, раскроила шею, вошла глубоко через всё тело до самого пояса. Мой брат не успел даже вскрикнуть, как превратился в кровавое месиво.

А караульщик легко и быстро выдернул саблю из уже мертвого тела, не успело оно упасть. Кинжал брата упал рядом, я до сих пор помню, как он звякнул о камень.

— Бери, верблюжонок! — приказал мне караульщик, указав взглядом на кинжал, — Бери! И пусть потом никто не посмеет сказать, что я убил безоружного и не дал тебе шанса умереть, как подобает мужчине.

Но я не взял кинжала. Тогда караульщик подвинул мне его носком сапога.

— Бери же!

Я не взял.

— Мне всего восемь лет… — расплакался я.

— Я в твоем возрасте уже убивал, — рассердился караульщик.

Он поднял кинжал с земли, вложил его мне в руку…

— Атакуй! Ну же!

Я бросил кинжал. Потом я обмочился от страха и испражнился в собственные штаны.

— Фу! — скривился караульщик, — Трус. Мерзкий гадкий трус. Баба!

Я плакал.

— Не знаю, что там натворил твой отец — но в одном грехе он точно повинен. Он вырастил сына-труса. Хуже этого нет ничего. За это твой отец будет вечно гореть в аду!

Караульщик приставил саблю мне к горлу.

Я не просил пощады, голос мне отказал. Как и все остальное, кроме моих детских слёз.

Вокруг было уже совсем темно, солнце полностью село. Я видел теперь только далекие огни оазиса, да еще звезды на небе, блеск сабли у моего горла и золотой вязи на чалме молодого шаэля…

Он убрал саблю. Потом с отвращением плюнул.

— Пошёл вон, трус! Вон! Прочь! Я не видел тебя. Мне хватит награды и за твоего братца. А тебя я не видел, тебя тут не было. Пошёл вон!

Пинками и тычками он заставил меня пойти. Потом я побежал уже сам, караульщик остался где-то позади, у пещеры, а я бежал через черную и холодную ночную пустыню. Куда я бегу и зачем — я сам не знал.

Не было в мире никакого места, куда бы я мог убежать — от своего горя и от своего позора. Я хотел тогда умереть. С той самой поры это желание поселилось во мне навечно. Я был недостоин жизни…

Меня поймали той же ночью — двое рабов, сопровождавших караван, который шел в оазис. Я очень плохо помню все остальное. С трудом вспоминаю, что меня привели к купцу-караванщику, а он, уже под утро, притащил меня обратно в оазис.

Тут меня приволокли в какой-то дом. Уже другой купец заплатил первому купцу за меня золотом. Потом меня отмыли, напоили и накормили чуть ли не силой, потому что я отказывался есть… И привели к купцу-владельцу дома.

— Ну вот что, — купец мрачно покачал головой, — Я не знаю, в чем именно был виновен твой отец, но вся твоя семья мертва. Вся твоя ближняя и дальняя родня тоже убита. Градоначальник мне по секрету рассказал, что людям из «Алифа» дан приказ истребить всех родичей Джамала Верблюжатника, такова кара за ересь. И я сейчас очень сильно рискую, спасая тебя, мальчик. Я не был другом твоему отцу, мы с ним были скорее конкурентами — я тоже развожу верблюдов. Но раз уж ты попался в пустыне моему другу Актаю, а он решил привезти тебя сюда… Актай знает, что сердце у меня доброе. Наверное это плохо. За то, что я спасаю тебя, меня и самого могут убить, и всю мою семью тоже. Я — большой дурак…

Но ничего не могу поделать, сердце мое протестует против убийства ребенка. Воистину, убийство детей оскорбляет Творца. Но прятать тебя здесь я не могу, это слишком опасно. Так что день посидишь тут, а ночью я тебя с караваном отправлю в порт. Там тебе оплатят место на корабле, и ты отправишься в Дафар. Дафар уже как год завоеван проклятыми рыцарями-паладинами с Запада, там «Алиф» тебя не достанут, принцесса там не властна.

В Дафаре живет мой друг и родственник Нагуд Лекарь. Он о тебе позаботится, если сам еще жив, я его не видел уже год, с тех пор как рыцари завоевали Дафар. Я дам тебе письмо к Нагуду Лекарю, я расскажу, как его найти. Но только прошу — не говори Нагуду, кто ты, и от кого ты бежишь.

Нагуд — добрый человек. Но соблазн продать тебя «Алифу» будет слишком велик даже для него, ведь «Алиф» даст за тебя много золота. Знаешь же, как говорят про «Алиф»? «Враг Алифа — мертвый враг». Они будут искать тебя, пока не найдут и не убьют, мальчик.

Купец сказал правду. Через половину месяца я уже был в порту, еще через два месяца — в Дафаре.

Только там я снова начал говорить. А до этого я молчал, все три долгих месяца. Я даже не молился. Мне теперь нечего было сказать Творцу и этому миру, им сотворенному.