Победитель ужасных джиннов ТОМ 1001

Глава 54: Про вдовца — как умирают шаэли

Горец с саблей ринулся на меня, но его просто отбросило назад всесшибающей волной жара. И заодно обварило ему обе руки и лицо, и даже его сабля оплавилась…

Я теперь стал сильнее. Еще сильнее, чем там, в Шайтановой Кладке!

Моя Алькки-ШЕККИ росла внутри меня, училась. И вот теперь — я научу её ИСТИННОЙ ярости.

Остальные горцы, стоявшие рядом, просто не успели среагировать. Возможно не понимали, что я делаю, а возможно по простоте душевной не ожидали, что человек может так легко нарушить свою клятву.

Но что-то меня все же остановило.

Я не знал, что именно. Совесть? Но в тот момент у меня больше не было совести. Творец, Отец Света? Возможно. Вернее всего сказать, что меня остановил мой ум.

В секте шейха Эдварры меня учили презирать ум — ведь ум есть помощник тела в борьбе против Духа. А ум вот взял и остановил меня. Но проблема состояла в том, что остановил он только меня. А не мою Алькки-ШЕККИ. У джинна ума толком не было, здесь шайтан не соврала мне…

Джинн не умела сама творить или делать, она лишь подражала мне, следовала за моими чувствами, как корабль за маяком. И сейчас я источал ярость, ненависть, и Алькки-ШЕККИ, моя жена, напиталась моей ненавистью. А ненависть, неуравновешенная умом — страшное дело.

И Алькки-ШЕККИ рвалась из меня — жаром, голодом, смертельными мистериями. Она всех здесь убьет — мужчин, женщин, стариков, детей… Она уничтожит все селение, весь Бакарах целиком. Говорить с ней, когда она в таком состоянии — абсолютно бесполезно.

Я потерял связь с собственным сердцем, а потеряв связь с ним, потерял связь и с джинном! Случилось то, от чего так предостерегал меня шейх — джинн теперь властвовала надо мной, а не я над ней. Вот она, ловушка шайтана!

Я забыл все слова молитв, все техники медитаций, все святые слоги могущества…

Я терял и власть над моим телом, теперь это джинн управляла моими руками, ногами, даже моим языком…

— КАРА! СПРАВЕДЛИВОСТЬ! БАКАРАХ! ЖАРКАЯ ПИЩА СПРАВЕДЛИВОСТИ!

Джинн прокричала это моим ртом.

Надо было что-то предпринять, немедленно, в течение одного вдоха…

И я сделал единственное доступное мне. Вложив в это движение всю мою оставшуюся волю — я сунул руку в мешочек на поясе, достал змеиный амулет, снятый с тела командира Басиля, а потом кое-как, резким движением, трясущейся рукой натянул амулет на цепочке себе на шею.

Джинн не сопротивлялась этому. Она не знала, что это за амулет. Слишком сложные материи для неё.

Но ведь этот амулет подавляет всю мистику, так?

Один миг ничего не происходило, и джинн во мне продолжала торжествовать и бесноваться. У одного из старейшин, который подошел ближе всех ко мне, вспыхнула пламенем мохнатая папаха на голове…

А потом цепочка осела на моей шее ниже, амулет коснулся моей груди. И я ощутил холод там, где он касался меня. И рубиновые глаза серебристой змеи-амулета вдруг вспыхнули, запылали нездешним огнем.

Я услыхал громкое шипение, исходившее из амулета — оттуда и прямо мне в сердце.

Меня будто ударили по голове огромным молотом со всей силы, будто вышибли из меня весь дух, будто сбросили с самой высокой горы вниз…

Я рухнул на колени. Господи, помилуй!

Что я наделал, что? Зачем я убил всех тех людей в Шайтановой Кладке? ЗАЧЕМ? Я ведь мог убить одного их командира моей мистикой, а остальные бы испугались и сдались… Но я зачем-то убил их, погубил всех, почти все полтысячи человек. Даже рыцарей, даже иноземцев, которые наверняка и по-джахарийски-то не говорили, и не понимали, что происходит, против кого их заставляют сражаться и почему…

За что я их убил? Воистину, я великий грешник, и нет мне места на земле! А до этого я также убил Муаммара, а Муаммар был благородный человек и воин, настоящий мужчина, не то, что я…

И мой шейх, я подвел моего шейха! И всю мою семью до этого…

Слабак. Маленький и беспомощный. И становящийся убийцей, монстром, лишь только стоит ему дорваться до власти…

Нет. Это не я.

Это ведь не я сделал — не я убил тех людей в лощине, и Муаммара тоже. Это джинн сделала. Алькки-ШЕККИ. Проклятая безмозглая сука Алькки-ШЕККИ!

Я ненавижу её. Пусть она умрет! Пусть она отвечает за грехи и смерти, а не я…

И в этот миг я ощутил страшное — нечто непоправимое. Алькки-ШЕККИ внутри меня взревела, а потом умерла. Умерла навсегда, бесповоротно, убитая моей ненавистью. И черные частицы полетели у меня из носа, ушей, рта, глаз…

Черные, обращающиеся на глазах в серые. Мертвые частицы, они пеплом опадали на землю и тут же развоплощались.

Моя супруга Алькки-ШЕККИ была мертва. Я убил её моим сожалением, моим обвинением против неё…

Её больше не было. Нет Алькки-ШЕККИ.

— Помогите мне, — заканючил я, — Помогите, ну же. Снимите с меня эту штуку!

Но горцы просто стояли и в страхе глядели, как из меня лезут последние уже мертвые частицы джинна. Старейшина уже потушил свою папаху, затоптал её ногами, а горец, которому я обжег лицо, громко ругался, а в селении лаяли разом все собаки… И всё. Моя джинн успела сейчас сжечь лишь одного человека, да и то не до смерти.

В глазах у меня темнело, я кое-как нащупал цепочку на шее, сорвал с себя проклятый амулет и отшвырнул прочь. Амулет упал в дорожную пыль, рубиновые глаза змеи погасли — медленно, будто тварь засыпала…

Интересная штука. Пожалуй, это самое черное, самое демоническое, с чем я имел дело до сих пор.

Я теперь понимал, каким образом этот амулет гасит всю мистику. На шаэлей он, видимо, действует на расстоянии, а на меня, повелителя джиннов — только если непосредственно касается меня. Он заставляет человека чувствовать вину — такую сокрушительную, что это ломает человека полностью. А потом заставляет человека переложить эту вину на собственную мистику, на свои способности — объявив их абсолютным злом. И способности умирают, мистика уходит…

Вот так это действует. Вот так умерла моя супруга Алькки-ШЕККИ. Чтобы носить такой амулет на шее нужно быть конченым злодеем без совести, каким и был «эмир» Басиль ибн Бадр. Ну или святым.

Я теперь понимал, почему этот амулет не смог обессилить Нуса там, в монастыре, когда охотники ворвались в обитель, я понимал, почему Нус забрал с собой четверых врагов, прежде чем умереть. Нус ведь и так ненавидел мистику. Конечно, этот амулет не смог сокрушить его полностью. Мировоззрение Нуса было противоядием против этого амулета.

А вот моего джинна он просто убил. Я больше не чувствовал Алькки-ШЕККИ в моем сердце. А через миг я уже забыл её имя сердца…

Как звали моего джинна, мою жену? Я не помнил, никак не мог вспомнить.

Я тяжело поднялся на ноги.

— Воды, — простонал я, — Воды!

Кто-то поднес мне флягу, и я жадно припал к ней.

Один из горцев, пришедших со мной, что-то яростно и шумно втолковывал старейшинам на своем распевном языке, которого я не знал. Наверняка говорит им, какой я великий маг и мистик, говорит им, что меня надо слушаться, а не то я снесу их деревню с лица земли…

Пусть так и думают. Сейчас главное, чтобы горцы верили, что способности у меня все еще есть. А иначе меня просто растерзают. Скольких парней из этого селения я убил там, в Шайтановой Кладке?

С охотниками ушло полсотни человек отсюда, а вернулись — десяток…

Я мрачно и свирепо глядел на горцев, а они все говорили и говорили — не со мной, а друг с дружкой. Я знал, что горцы любят говорить, любят советы, сборища… У них же нет ни короля, ни принцессы. Они сами по себе, вот и болтают.

Я теперь понимал, в чем состоял истинный план шайтана. Не в том, чтобы я, отравленный внушенной мне яростью, пришел сюда и убил всех жителей. Нет, не на это шайтан рассчитывала. Шайтан хотела, чтобы я потерял власть над моим джинном, а потом одел бы амулет, желая остановиться, и убил моего джинна.

Так и случилось. Горе мне! Я теперь стал вдовцом. И к тому же еще бессильным — во мне больше не было никакой мощи, я ощущал это. Я стал обычным юношей, тем, кем был до встречи с Алькки-ШЕККИ.

Алькки-ШЕККИ. Теперь я, по крайней мере, вспомнил её имя. Но толку от этого не было. То было имя мертвеца, мертвого джинна.

— Ну хватит болтать! — прикрикнул я на горцев, — Вы согрешили перед шейхом, и сами это знаете. Вы предали господина, которому клялись в верности.

Самый статный и бородатый старейшина тут же чинно вышел вперед, поклонился мне. Не слишком низко, чтобы не утерять достоинства, но и не слишком коротко, чтобы не выглядеть невежливым.

— Мы просим прощения, добрый человек, — пропел старейшина с сильным горским акцентом, — Нас ввели в заблуждение. Слуги принцессы обманули нас. Прошу вас — будьте нашим гостем.

Взгляд старейшины тем временем не отрывался от кусков золота — тех, которые мы привезли с собой.

— Забирай это золото, — я махнул рукой, — Слуг принцессы я убил, как тебе уже наверняка рассказал твой сородич. А мне дай самого лучшего коня, воды и пищи. И вы, по милости Отца, больше меня никогда не увидите.

Старейшина удивился, но быстро смекнул что к чему, он тут же принялся раздавать указания.

Очень скоро мне подвели коня, навьюченного припасами.

Горцы, не дожидаясь даже моих указаний, приторочили к седлу лошади мешок с сердцами шаэлей, шейха и йети, а еще белый посох шейха и его же красные туфли — те, что были сняты с нечестивых ног командира охотников.

Я же подошел к валявшемуся в пыли змеиному амулету, некоторое время с омерзением смотрел на него, а потом, преодолев себя, все же поднял артефакт и сунул в мешочек на поясе. Там он мне повредить не сможет. Эта вещь, хоть и очень темная, но полезная.

Интересно, кто и где изготовил этот амулет? Может быть колдун-негр привез эту мерзость из своей родной страны?

Я подошел к поданному мне коню, погладил его по морде, взял под уздцы…

Конь не убегал, не боялся. Хороший горский конь, черной масти. На самом деле лучший в селении, старейшина не пытался меня надуть, он честно выполнил мое указание.

И вот тогда я окончательно осознал, что нет со мной больше Алькки-ШЕККИ. Животные меня больше не боялись. Я вдруг почувствовал себя одиноким, очень одиноким… Самым одиноким во всей Вселенной.

Часть меня, та, к которой я уже успел привыкнуть, теперь была мертва.

А я её даже похоронить не могу, ведь у джинна нечего хоронить, от мертвого джинна не остается тела.

И, не говоря больше горцам ни слова, я запрыгнул на коня и ускакал прочь по горной дороге. Я помнил, как ездить на коне, шейх же учил меня, еще по пути в монастырь.

А на стремительно светлевших утренних небесах все собирались тучи — они со вчерашнего дня собирались, хоть пока что не пролили ни капли дождя. Но скоро придут гроза и буря. Я чувствовал.