Победитель ужасных джиннов ТОМ 1001

Глава 23: Про правильное повязывание чалмы у мистиков

В длинной хозяйственной постройке, опоясывавшей изнутри стены монастыря, чего только не было — там нашлась и баня, и оружейная, и склады одежд, и хранилище запасов, и кухня, и конюшня, и курятник, и даже «убежище шайтана» — так у нас называют места, где человек справляет большую или малую нужду.

Работали тут всюду послушники — и все в черных одеждах. От этого мне снова стало обидно, ибо я догадался, что все труды по обслуживанию монастыря ложатся на плечи моих «черных» собратьев — обитателей Башни Творца. А вот чем заняты обитатели Башни Света, носившие белые одежды — я так и не понимал. Не понимал до того самого момента, когда шёл обратно в свою Башню через двор, неся в руках набитый травой матрац.

В центре просторного двора монастыря стоял огромный щербатый вертикальный камень неправильной формы, он был очень высок — в три человеческих роста. Этот камень был будто воткнут в бурую горную породу, из которой и состоял весь монастырский двор, однако было неясно кто, когда и какой силой мог бы воткнуть сюда такую каменюгу. Я как раз проходил мимо камня, когда рядом со мной проехали пятеро очень красивых шаэлей в белых одеждах. Они только что взяли себе коней на конюшне и теперь ехали к воротам монастыря. На вид им всем было от шестнадцати до двадцати лет, как и всем мюридам в этой обители. Кони у них были превосходные, горской породы, на седлах блестели мечи в посеребренных ножнах, чалмы на головах всадников были белоснежными, черные бороды аккуратно подстрижены, и даже глаза — подкрашены сурьмой, как это обычно делают знатные мужчины.

Я остановился и с завистью стал глядеть на этих красавцев. Куда бы они не ехали сейчас — я очень хотел отправиться с ними, а не тащиться в черную Башню.

Один из «белых» шаэлей приметил меня, придержал коня, и ласково обратился ко мне:

— Здравствуй, новый брат! Да благословит Отец Света твои шаги. Ты ведь Ила Победитель джиннов?

— Да, это я. Да направит тебя Отец Света к познанию истины, брат. А куда вы едите?

— Мое имя — Шахир Меч Отца, — поклонился мне воин, — И мы с моими братьями едем в оазис Махия. Шейх послал нас туда, чтобы мы защитили жителей оазиса от горных разбойников.

Ну конечно! Я помнил этот оазис. Махия — это тот самый довольно большой по местным меркам городок, который мы с шейхом проехали по пути сюда. Именно там шейх исцелял больных и судил преступников, именно там мы с шейхом забрали Садата. Родная деревня Садата была уничтожена горцами, так что шейх обещал жителям Махии, что их селение избежит такой же печальной судьбы. Он при мне лично обещал отправить в Махию пятерых шаэлей, чтобы они защищали оазис. И теперь исполнил свое обещание.

— Но вас же всего пятеро, Шахир, — удивился я.

Шахир улыбнулся:

— На самом деле нас даже слишком много, брат. Ибо один шаэль стоит сотни горцев. С нами Отец Света и наши мистические способности, а разбойники лишены и благодати, и мистических сил.

Я удовлетворенно кивнул. Я подозревал, что Шахир ответит именно так, но мне хотелось услышать это из уст Шахира — чтобы в очередной раз убедиться в силе шаэлей и подтвердить, что я сделал правильный выбор, приехав учиться в этот монастырь.

Однако моя радость продлилась всего один миг, потому что теперь ко мне обратился другой воин — этот из всех был самым старшим.

— Не сочти это неуважением или оскорблением, Ила Победитель джиннов, — произнес старший шаэль, — Мы все любим тебя, как брата. Однако шейх запрещает нам говорить с мюридами из черной Башни. Таков монастырский устав. И не мне сомневаться в нём. Так что прекращай этот разговор, брат Шахир, поехали!

Шахир поклонился мне, явно извиняясь, и всадники поскакали к воротам. Ворота перед ними открылись, причем сами, без всякой человеческой помощи, возможно воротами управлял сам шейх — одной своей волей. Всадники выехали, и ворота закрылись, а я так и остался стоять на месте, печально глядя на запертые врата обители.

Хорошо хоть, что с ними нет Садата. Если бы шейх послал защищать оазис Садата, который прибыл сюда вместе со мной, который провел с шейхом много меньше времени, чем провел я — это было бы еще больнее и оскорбительнее!

Но даже так — мне в тот момент было очень неприятно. За что же шейх поселил меня в черную Башню? Почему не отправил меня в белую, к этим великим воинам? Можно, конечно, подумать, что в белую Башню — в Башню Света не берут новичков, но ведь это очевидно не так. Садата-то сразу туда взяли. Да и Шахир Меч Отца не старше меня, ему самому лет шестнадцать.

Может быть в Башню Света берут лишь тех юношей, у кого есть военный опыт, опыт сражений?

Я еще некоторое время постоял, погруженный в печальные думы, а потом вернулся в черную Башню Творца, в мою келью, которая уже успела мне опостылеть, хотя я был тут всего-то полдня.

Я быстро переоделся в черный наряд мюрида — штаны, длинную рубаху и кандуру, подпоясался черным кожаным ремнем, надел черные сандалии. Все пришлось в пору, послушник на складе не ошибся и прислал мне именно то, что нужно. Мне еще дали черные кожаные туфли и сапоги — но это для особых случаев. Насколько я понял — туфли, чтобы ходить по горам или пустыне, а сапоги — для верховой езды.

На пояс я надел мой железный кинжал, подаренный шейхом, кинжал мне, по крайней мере, оставили — Шамириам не приказывала отдать его в оружейную, да и остальные мюриды тут ходили все с кинжалами, как и положено мужчине.

А вот дальше у меня возникли проблемы.

Мне выдали черную чалму, чем я был очень горд, но я понятия не имел, как её правильно повязать. Чалмы у нас носят только уважаемые люди — эмиры, башары, шаэли, лекари, мудрецы, чиновники, ну или караванщики — есть они свободные люди, а не рабы. Мой отец носил чалму, но меня он не учил её повязывать, потому что дети чалму не носят. Нагуд Лекарь тоже носил чалму, но мне чалмы никогда не давал — я не имел на неё права, потому что был лишь подмастерьем. Когда я вёл караван в Джамалию — мне, конечно же, тоже никто никакой чалмы не выдал. Так что чалму я держал в руках впервые в жизни — это был очень длинный кусок черной ткани, который надо было обмотать вокруг черной же фески.

Промучившись некоторое время, я все же справился с задачей — но не слишком хорошо. Моя чалма получилась невыносимо уродливой, она сидела на голове, как птичье гнездо, она норовила упасть с головы или развязаться…

В таком виде меня и застал мой сосед по комнате Хам, вернувшийся на закате.

Хам мне сразу не понравился. Это оказался очень рослый и плечистый паренек, явно старше меня на пару лет. Борода у него росла какими-то клоками, а огромные ручищи были все волосатыми.

Увидев чалму на моей голове — Хам басовито загоготал.

— Знаешь на кого ты сейчас похож, новый братец? — спросил меня Хам, прохохотавшись, и потом сам же и ответил, — На мужской орган после обрезания. Когда его заматывают бинтом, чтобы кровь остановилась.

Я был просто шокирован таким обращением. Это не имело вообще ничего общего с тем, как говорили со мной мюриды из белой Башни Света! Я все больше убеждался, что в Башне Света шейх собрал отборных воинов и благородных юношей, а в черной Башне Творца — какое-то отребье.

Я вскочил на ноги, в ярости сорвал с головы чалму, которая тут же развязалась и превратилась в месиво, напоминавшее тряпки.

— Не смей так со мной говорить! — заорал я.

— Вот это хорошее начало знакомства, — хмыкнул Хам, он меня, конечно, совсем не испугался, — А без чалмы, братец, ты знаешь на кого похож? На необрезанный мужской орган неверного.

Я схватился за кинжал, но тут же сообразил, что зарезать в первый же день своего брата-мюрида — не лучшая идея. Так что кинжал я с пояса снял и бросил, чтобы не было лишнего соблазна, а потом двинулся на Хама, сжимая кулаки.

Хам и теперь не смутился, а тут же принял боевую стойку.

— А давай. Тебя мало во дворе били, Ила Победитель кувшинов?

— Я Победитель джиннов! Извинись за всё, что ты сказал.

— Пока не за что извиняться. Вот когда я тебя отделаю так, что ты встать помочиться не сможешь — тогда извинюсь. Уговорил.

Я бросился к Хаму, но нашу уже почти начавшуюся потасовку прервал старейшина Башни Ибрагим. Он появился в дверном проеме, где не было никакой двери, вместе с еще двумя мюридами.

— А ну прекратите, оба! — прикрикнул косоглазый Ибрагим, — Ила, ты правда безумен? Почему ты в первый же день создаешь столько проблем?

Это обидело меня еще больше. Разве я создавал проблемы? Это же Хам начал надо мной потешаться, причем самым грубым недопустимым образом. Однако я не собирался жаловаться Ибрагиму на Хама, это могли счесть слабостью. Так что я просто молчал и мрачно сопел от злости.

— Ты будешь наказан, Ила, — почти что торжественно объявил мне Ибрагим, — Прости, новый брат, но если я не накажу тебя — меня самого накажет Шамириам. А мне это зачем? Так что ты сегодня без ужина, Ила. Возможно пост смирит твой гнев и твою гордыню. На ужин у нас, кстати, козлятина с горным луком — ароматная, жирная и очень вкусная. Но ты ляжешь спать голодным, за то, что поднял руку на своего брата.

— Я на него еще не поднял руку, — мрачно буркнул я.

— А если бы поднял — я бы её тебе сломал, — не преминул заметить на это Хам.

Ибрагим поглядел на моего обидчика — одним глазом, потому что второй его косой глаз продолжал смотреть куда-то в стенку.

— Ты тоже хорош, Хам, — заметил Ибрагим, — Так-то ты встречаешь нового брата?

— Мне такой брат нужен, как ослу пергамент, — выругался на это Хам, — Я же тебе говорил — мне и одному хорошо жилось. А теперь мне сюда заселили безумца. Агрессивного и опасного безумца! Ты сам видел, что он творил во дворе, Ибрагим. А погляди, что этот ублюдок сотворил с чалмой…

Хам ткнул своим жирным, как конская колбаса, пальцем в сторону моей размотанной чалмы.

— Мда, — хмыкнул Ибрагим, — Однако ж, ты и сам не умел наматывать чалму, когда пришёл к нам сюда, Хам.

— А тебе почем знать? — рассвирепел Хам, — Я сюда пришел на год раньше тебя, Ибрагим.

— Однако старейшиной Шамириам сделала меня, а не тебя, — спокойно ответил Ибрагим, — Ну вот что… Чалма должна быть намотана, намотана правильно и намотана на голову Илы. Ты ему поможешь, Хам. Ты позаботишься о своем брате и соседе.

Вот это мне очень сильно не понравилось. Забота Хама — это последнее, что я сейчас хотел получить.

— Я сам справлюсь, — заявил я.

Ибрагим на это только мрачно покачал головой.

— Сейчас же молитва, и ужин уже, — принялся тем временем негодовать Хам, — Я хочу свершить священный обряд, а потом — свершить мой ужин! А не мотать чалмы на больные головы сумасшедших подонков.

— Ну… — Ибрагим развел руками, — Быстрее намотаешь чалму — быстрее пойдешь на молитву и ужин, Хам. А если не хочешь проявить братскую любовь к Иле и помочь ему — так это дело твое. Только тогда я вынужден буду рассказать все Шамириам. И ты, Хам, пойдешь завтра чистить нужник.

Хам от злости даже скрипнул зубами.

— Ладно. Твоя взяла, Ибрагим. Давай, проваливай. Чалма будет у этого сына осла на башке, обещаю тебе. Молись, чтобы я не придушил его в процессе намотки, потому что он меня сильно разозлил.

— Нам не нужен еще один мертвый брат, Хам, — ответил Ибрагим, как будто даже испуганно.

А после этого ушёл, вместе со своими двумя соратниками.

Я же был и расстроен, и шокирован одновременно. Что значит «еще один мертвый брат»? Выходит, что Хам здесь кого-то уже убил? Убил и остался после этого в монастыре? Но больше всего меня расстроили даже не эти непонятные намеки, даже не то, что Ибрагим наказал меня, а не Хама, а то, как Хам говорил со мной или даже с Ибрагимом. Это было просто немыслимо. Здесь все было немыслимо, в этой Башне. Начиная от её черного цвета и женщины-устада, и кончая тем, как ведут себя местные послушники.

Хам молча поднял мою совсем запутавшуюся чалму и принялся распутывать.

Я некоторое время наблюдал за ним, тоже молча, но потом не выдержал:

— Хам, ты понимаешь, что за такие речи в городе тебя бы уже давным давно зарезали? И как ты говорил с Ибрагимом? Он же старейшина!

— Ты городской ублюдок, вот что, — пробасил Хам, не отрываясь от разматывания чалмы, — Шамириам была права. Но ты больше не в городе, сын осла. Тут тебе не будет «здравствуй, пожалуйста, извольте», неженка, а будет боль, если еще раз посмеешь мне дерзить. А твой Ибрагим — просто косой трусливый придурок. Лучше бы Шамириам назначила старейшиной верблюда — больше бы было толку, чем от этого болезного.

Теперь на глазах у меня уже навернулись слёзы. Это все было неправильно, слишком неправильно.

— Я… Я не так себе представлял жизнь шаэлей, — пробормотал я, не сдержавшись.

— Смотри внимательно, как мотать чалму, — потребовал Хам, проигнорировав мою реплику, — Один раз показываю!

Хам намотал чалму на феску своими огромными ручищами удивительно быстро, проворно и умело. Видимо, тут все дело было в практике.

— Спасибо, — выдавил я из себя и потянулся к чалме.

Но Хам на это только в очередной раз расхохотался:

— Куда руки тянешь, дурень? Я же просто показал. Эта чалма тебе на башку не влезет, сам погляди!

И Хам нахлобучил мне на голову свое сооружение с такой силой, что я пошатнулся и чуть не упал. Он оказался прав — чалма тут же сползла и упала. Однако теперь, завязанная Хамом, а не мной, не размоталась.

— Чалму нужно завязывать у себя на голове, — пояснил Хам, — Сначала надеваешь на свою бесполезную голову феску, потом мотаешь на неё чалму. Как я тебе показал. Тогда будет держаться. Ясно тебе, верблюжий какиш?

— Да пошёл ты к шайтану! — снова разозлился я.

— Я тебя ночью придушу, — спокойно сообщил мне Хам, — А теперь — время молитвы и потом ужина. Однако без чалмы на молитву идти нельзя, на ужин — тем более. Так что ты, плод любви горца и ослицы, останешься здесь. И будешь мотать чалму. И чтобы к моему приходу твоя чалма была намотана на твою же голову также идеально, как у самой принцессы Зиш-Алис! А иначе я эту чалму вобью тебе в башку на манер гвоздя. Понял меня?

— Тебя никто не будет понимать, пока ты так разговариваешь, Хам, — ответил я, вложив в этот ответ все мое презрение.

— Ох, ох, ох, — закудахтал Хам, — Глядите-ка, городской мальчик обиделся на наши мужицкие речи! Или городская девочка? У тебя мужской орган-то есть, Ила? Или тебе там при обрезании лишнего оттяпали, и теперь ты евнух? Ила — что это за имечко вообще такое? Женское что ли?

Хам сплюнул на пол и, не дожидаясь ответа, вышел в коридор. Там уже сновали остальные мюриды, они все шли на молитву и ужин. Вскоре я остался на этаже совсем один, с моей неповязанной чалмой.