Победитель ужасных джиннов ТОМ 1001

Глава 34: О трех тайных святынях

Следующие двенадцать дней священного месяца Харара прошли странно, тяжело и интересно. Это были жаркие и насыщенные событиями дни.

Я теперь получил в свое распоряжение личные покои старейшины — они были просторнее моей прошлой кельи и располагались прямо под покоями устада Шамириам. Здесь даже была дверь — тяжелая и обитая железом, так что теперь никто уже не сможет убить меня ночью.

Вроде бы это должно было меня успокоить, но не успокаивало. С отъездом шейха у меня будто образовалась дыра в груди, будто шейх увез с собой мое сердце…

Я ощущал странную и ненасытную тоску, сам не понимал почему. Я плохо спал ночами, несмотря на то, что дверь теперь хранила меня от врагов. Но кто сохранит меня от меня самого и темных тайн моей души? С моими снами творилось что-то неладное и невиданное. Не было больше ни сцен убийства моей семьи, ни моего врага — унизившего меня в детстве молодого шаэля, убийцы моего брата, и даже золотая дева исчезла куда-то из моих снов, улетела… Не было и видений подземных залов, по которым топал и пел демонический марш. Все эти обычные сны будто остались в моей старой келье.

А в покоях старейшины меня ночью посещали иные видения — повторявшиеся каждую ночь, как было и всю вторую половину моей жизни — вот только видения стали другими. Во сне я теперь стоял где-то в горах, на краю циклопической пропасти, бездны, и страшный ветер двигал меня, пытался сбросить вниз, куда-то в самые глубины ада…

И я просыпался крича криком.

Я завидовал. Я очень сильно завидовал тем людям, кто способен видеть хорошие сны, и каждую ночь разные. Но меня злой Творец этого счастья лишил, еще восемь лет тому назад.

Менялось лишь содержание моих кошмаров, но сами кошмары оставались и не уходили, будто стали частью меня, которая теперь будет терзать меня до самой смерти, а может быть и после Страшного Суда…

И шейх в мои сны больше не приходил, лишь разверзшаяся бездна, лишь свирепые ветра.

Явь теперь была много лучше снов.

Наяву я был старейшиной, я теперь предстоял на молитвах и распоряжался всеми в черной Башне Творца. И на моей чалме теперь было три узла — знак старшего.

И в первый же день моего старейшинства Шамириам показала мне три тайные святыни.

— Сыр, анис и камень, — сказала мне девушка, — Это тот фундамент, на котором стоит наша святая обитель. О них мы заботимся в первую очередь.

— А как же Заповедная Башня шейха, госпожа? — удивился я.

— Заповедная Башня — не от мира сего, Ила. Внутри неё обитает сам дух Отца Света, там гуляют Его мистические энергии. Так что зеленая Башня не нуждается ни в какой человеческой заботе. И когда шейха нет, как сейчас — никто из нас туда не заходит.

— А что там, в зеленой Башне? — спросил я, не сдержавшись.

Мне было очень интересно, есть ли внутри Башни шейха тот прекрасный райский сад под звездным небом, который шейх однажды показал мне во сне. Реален ли он? Или это было лишь моим видением, метафорой, которую послал мне шейх?

Шамириам на это только улыбнулась — я увидел улыбку в её глазах, а не на губах, которые девушка скрывала под никабом.

— Забудь про зеленую Башню, мюрид. Не мне рассуждать о ней. Помни про три святыни — сыр, анис и камень. Это — плоть, душа и дух нашей святой обители.

Сыр мы делали в сыроварне, из козьего молока. Его готовили «черные» послушники Башни Творца, но допускались готовить сыр лишь те, кто уже дошёл до уровня медитации сердца. Таких было восемь человек, один из них — Бурхан, тот, которого я ударил палкой во время недавнего побоища, а остальных я пока что не знал. Эти восемь всегда держались будто отдельно от остальной братии, поэтому я с ними даже никогда не конфликтовал.

Теперь Шамириам назвала мне имена всех восьмерых, а еще показала мне отдельное помещение, где росла плесень для сыра.

— Святая закваска, — сказала девушка про голубую, как небо, плесень, — Эта сырная плесень передается в нашей секте от одного шейха к другому уже много тысяч лет.

Я в очередной раз удивился:

— Но мы же никогда не едим сыра с плесенью…

— Мы не едим, — подтвердила Шамириам, — Этот сыр с плесенью — лишь для «белых» послушников Башни Света. И они вкушают его по особым дням. А мы, жители Башни Творца, довольствуемся обычным белым козьим сыром. Без плесени. Однако в Башню Света сыр с плесенью должен подаваться трижды в луну. Ты проследишь за этим, старейшина Ила. А напиток из аниса мы должны подавать «белым» братьям каждый день. Они его пьют перед сном.

Напиток состоял из аниса, который растворяли в теплом свежем козьем молоке. Напитком занималась та же «святая восьмерка» — восемь черных мюридов, постигших медитацию сердца. Сам анис они собирали в горах или покупали у горцев, а молоко у нас было свое, в нашем монастыре мы держали коз. И каждый вечер напиток подавался в Башню Света.

— Зачем это, моя госпожа? Зачем они едят этот сыр и пьют анис?

— В анисе и плесени — благодать Отца Света, — коротко и загадочно объяснила Шамириам.

Третьей великой святыней обители, кроме сыра и аниса, оказался камень — тот самый вертикальный мегалит, что стоял в самом центре двора. Именно возле него сидел шейх, устад или старейшина во время собраний и молитв. Я и сам там теперь садился, когда предстоял на молитве.

— Этот камень древнее самого мира, — сказала мне Шамириам, — В древности горцы-язычники поклонялись ему, хоть они и не ведали истинного имени Бога. Наш шейх прогнал отсюда идолопоклонников, и вот теперь — этот камень наш. Позаботься о нем, Ила. Пусть рядом с этим камнем всегда будет чисто, пусть наши мюриды не смеют здесь попусту стоять, болтать или тем более устраивать ругань или ссоры. Это — сердце обители.

Так я узнал про три главные святыни монастыря.

Еще я наконец узнал, чем занимается та группа черных мюридов, которая уединялась на вершине черной Башни Творца. Среди них еще был Муаммар, мой враг, участвовавший в попытке моего убийства. Оказалось, что это послушники, которые пытаются постигнуть уровень медитации сердца, но он им никак не дается. И для дополнительных занятий Шамириам и распорядилась, чтобы они практиковали на крыше Башни.

Сам я пока что так и оставался на уровне медитации души, а к медитации сердца и даже к попыткам её свершить — был пока что не готов. Шамириам заверила меня, что ничего страшного в этом нет. Мой предшественник на должности старейшины — парень по имени Заки — вообще достиг лишь уровня медитации ума, а не души.

Девушка говорила мне, что духовные познания — одно, а способность быть старейшиной, администратором — совсем другое.

И, кажется, она была права. Я оказался неплохим старейшиной.

Братия пыталась продолжать свою прежнюю тактику — игнорировать меня, считать пустым местом. Но в первый же день, когда я стал старейшиной, выяснилось, что со старейшиной этот фокус не пройдет.

Теперь черные мюриды были вынуждены не просто говорить со мной, а слушаться моих указаний. Теперь, постепенно, к их страху передо мной примешалось еще и как будто уважение. Это был медленный и постепенный процесс, но он был. Моя чалма старейшины заставила братию если не полюбить меня, то, по крайней мере, принять и терпеть. И они терпели.

А я был со всеми вежлив, но за порядком следил строго — как и учила меня Шамириам. Я старался быть справедливым, я никого не наказывал без нужды. Обиженный мальчик, которым я был когда-то, теперь умер, и родился мужчина — способный командовать другими.

Это давалось мне, хоть и не без труда. Я ставил братию на работы, я следил за исполнением этих работ, я даже принимал жалобы — в основном жаловался мне Заки, он вообще это обожал. Я предстоял на молитвах и медитациях ума, которыми уже владел в совершенстве, и которые для меня самого были уже пройденным этапом.

А на тренировках я колотил моих братьев палкой, как бешеный — чтобы не утерять те ростки уважения ко мне, которые взрастали в душах братии…

И черствые души моих братьев постепенно дали трещину. Заки, разумеется, сдался первым.

На десятый день моего старейшинства он даже сел рядом со мной за ужином, даже заговорил со мной:

— Ты хороший старейшина, Ила. Лучше меня!

Я не обманывался. Заки просто подлизывался, он был подлизой по своей сути и натуре. Ну и что?

— Может ли шайтан быть хорошим старейшиной, Заки? — спросил я, — Что ты несешь?

— Хех, — Заки издал нервный хохоток, — Да ну, Ила. Я не считаю тебя шайтаном. Это же глупость. А тех, кто так считает — их надо бить палками. Я могу тебе назвать имена тех, у кого грязные языки, и кто болтает про тебя всякое…

— Ага, — хмыкнул я, прожевав козлятину, — Тебе придется долго называть, Заки. Тебе придется перечислять всю братию. Кроме «святой восьмерки», которые уже постигли уровень медитации сердца, и которые, единственные, про меня тут не болтают. Они вообще не болтают. Однако твое желание помочь мне — похвально, Заки.

— Я еще могу рассказать про Муаммара… — перейдя на шепот, продолжил Заки, — Он все еще хочет тебя убить. И Усама вместе с ним. А Бадр не делает медитацию во время занятий, а просто дрыхнет! А Юсуф ворует и жрет лепешки, предназначенные для белой Башни! А у Хасана на жопе вскочил чирей, но он стесняется сказать об этом нашей госпоже, чтобы она его вылечила…

— Спасибо, Заки. Это на самом деле очень важная и полезная информация. Ты — украшение нашей обители, Заки. Ты её часовой, хранящий наш монастырь от всякой скверны, воистину.

Я, конечно, издевался, но только отчасти. Заки весь просиял. И так у меня появился в обители первый друг. Точнее говоря — «друг».

По крайней мере, благодаря Заки я теперь был прекрасно информирован.

Я старался держаться подальше от Муаммара и Усамы, замысливших недоброе, я больше не ставил вороватого Юсуфа в пекарню, я принес Хасану мазь для его чирья, мази у нас были, в монастыре имелась небольшая аптека, несмотря на все уверения Шамириам, что тут все лечатся только мистикой. Травы для аптеки мы собирали сами, в горах. А вот снадобья из них было доверено готовить лишь белым мюридам.

Я бы и сам хотел пойти прогуляться по горам, теперь мне это было дозволено, но мне критически не хватало времени. Я очень сильно уставал. Плотское и материальное пожрало мое духовное — так что я стал хуже медитировать. Мой ум был занят обыденными делами и заботами, и трудно было в таких условиях сосредоточиться на шейхе или Отце Света.

Так что обители я не покидал. Собирать дань в ближайшие оазисы я отправлял Усаму, он и раньше это делал вместе с Ибрагимом, так что в селениях его знали и уважали. А в горы за травами ходила «святая восьмерка», а воду таскать я отправлял Муаммара, чтобы он не торчал в монастыре рядом со мной, в помощники ему я ставил еще парочку самых сильных и рослых парней.

Шамириам мне, конечно же, очень помогала — без неё и её советов я бы просто не справился.

И так прошло двенадцать дней моего старейшинства. А на тринадцатый, в самой середине святого месяца Харара, в обитель прибыл гость — впервые на моей памяти.

Это был горец, спустившийся с Хребтов Нуха — большой, волосатый и бородатый, похожий на медведя. Наверное. Сам я медведя не видел ни разу в жизни, но представлял я его себе сходным с этим горцем — заросшим бородой так, что даже рта было не видно.

Горца, разумеется, в обитель не пустили. Но тот факт, что горец вообще смог обнаружить наш монастырь, свидетельствовал о том, что это друг. Ибо горцу местоположение нашей обители раскрыл когда-то сам шейх, а иначе горец бы просто сюда не добрался.

Горца встречали я и Шамириам — за калиткой в северной стене обители, где начиналась горная тропа к роднику.

Мюриды по моему приказанию принесли гостю кислого молока, напившись, горец сообщил:

— В горах видели йети, добрая госпожа.

— Где? — уточнила Шамириам.

— Возле пика Литах. Чудища бродят по долинам и лакомятся диким виноградом. Они у нас коня утащили.

— Они?

— Они. Там семейство, добрая госпожа. Вроде бы мать с выводком. Мать и двое детенышей.

— Помилуй нас Отец Света! Ила, приведи Нуса.

Вообще мне было запрещено говорить с Нусом и прочими белыми послушниками, но сейчас случай, видимо, был исключительным.

Во дворе я встретил парня из белой Башни, его я и попросил позвать нам Нуса. Нус пришел, выслушал горца и нахмурился:

— Я сейчас не могу покинуть монастырь. Только не теперь, когда шейха нет. Придется пойти тебе, Шамириам.

— Ладно. Да, я согласна, — Шамириам вздохнула.

— Я отправлю с тобой троих охранников — моих лучших воинов, — пообещал девушке Нус.

— Пусть будет так.

И Шамириам повернулась ко мне:

— Послушай, Ила. Мне сейчас придется уехать. На несколько дней. Так что черную Башню я оставляю на тебя. Ты уже все знаешь, ты всему выучился, ты готов. Если что — обращайся к Нусу. Я разрешаю тебе с ним говорить, но лишь в исключительных случаях.

Я испытал странное чувство — смесь тревоги и восторга. Выходит, я теперь стану вторым по старшинству в обители, после Нуса?

— Куда вы едите, госпожа? Зачем?

— Йети… — замешкалась на миг Шамириам, — Йети — это мистическое существо. Оно не отсюда, а из духовного мира, понимаешь? И сердце йети — источник великой мистической силы. Для нашего шейха и для нас. Так что чудовище нужно загнать, поймать и забрать его сердце. Но это очень сложная задача. Йети приходит в наш мир ненадолго, а потом развоплощается. И чтобы помешать ему развоплотиться — нужно ехать к пику Литах и совершить там особые тайные обряды. Эти обряды мало кто знает. Лишь наш шейх, но его сейчас нет, а еще Нус и я. Нус не может сейчас оставить монастырь, тут должен оставаться устад-мужчина. Поэтому поеду я. И проведу ритуал, чтобы йети не ушел обратно в духовный мир. Я закрою ему проход. А потом мюриды отправятся в горы и сразят чудище. А ты будешь руководить черной Башней, пока меня нет, Ила. Ты справишься?

— Справлюсь по воле Отца Света, госпожа.

И Шамириам уехала — вместе с горцем и тремя охранниками — белыми мюридами, которых ей дал Нус. Оказалось, что девушка умеет ездить на коне, воистину, таланты Шамириам превосходили даже таланты большинства мужчин!

Я восхищался этой храброй женщиной.

Я коротко объяснил братии ситуацию и сложившиеся положение. День мы окончили спокойно и мирно, мы помолились на закате, а поужинали уже в темноте.

А ночью, во сне, я снова стоял на краю бездны, и теперь свирепый ветер почти что сбросил меня вниз, в чудовищную пропасть, где таилась самая черная тьма…

И на следующий день все изменилось. Как-то резко и разом. Мирные времена в святой обители закончились.