Победитель ужасных джиннов ТОМ 1001

Глава 30: О наказании за убийство у правоверных, у еретиков и у неверных

А дальше стало еще хуже. Раньше со мной хотя бы разговаривали, теперь — нет.

— Здравствуй, брат, да благословит Отец Света твои шаги, — сказал я тому парню, с которым меня поставили стирать одежду, — Меня зовут Ила.

Парень вроде выглядел здоровым и приятным человеком, по меркам черной Башни. Но в ответ на мои слова лишь огрызнулся:

— Не говори со мной. Делай свою работу, и всё. Да помилует меня Отец Света!

— Послушай, я не джинн. Хам умер из-за своих грехов!

Но мой напарник больше не проронил ни слова.

Меня избегали, на меня не смотрели, со мной не разговаривали. Я стал будто прокаженным.

Когда пришло время тренировки — я уже был зол, как верблюд во время битвы за самку с другим самцом. Я намеревался измордовать моего соперника, но соперником мне сегодня дали очень умелого парня, и он легко меня обезоружил — несколько раз подряд. В тот день, да и в следующие, у меня все валилось из рук, даже палка на тренировках.

Я ни на чем не мог сосредоточиться, и великая печаль отравила мое сердце.

Говорила со мной теперь одна Шамириам, да и то редко. А братья-мюриды — просто делали вид, что меня не существует.

Шейх так и не показался, а Ибрагима через пару дней выпустили из темницы — он покаялся, но титул старейшины ему, конечно, уже не вернули. Старейшиной теперь стал Заки — парень был высок ростом и слишком белокож, даже по меркам северян. Видимо, кто-то из его родителей согрешил с горцем или западным человеком, у джахари такой светлой кожи не бывает. Имя у Заки было джахарийское, а вот глаза голубыми, а волосы — светлыми.

И насколько я понял — Заки за это раньше очень сильно обижали. Мне одно время казалось, что это может стать основанием для моей дружбы с Заки, меня ведь тоже обижали, но не тут-то было. Заки меня боялся даже больше, чем все остальные мюриды.

Их Заки просто напросто донимал, он был очень паршивым старейшиной, много хуже Ибрагима. Таким людям, как Заки, власть вообще давать нельзя, ибо они используют её, чтобы издеваться над другими. Заки расхаживал с палкой и не преминал пустить её в ход, если ему что-то не нравилось — например, если кто-то отвлекался во время медитации, во время работы или даже не так повязал чалму.

А Шамириам закрывала на это всё глаза.

У одного паренька был непорядок с желудком, и он ночью побежал в нужник. За это Заки выгнал его на ночной холод и оставил там на всю ночь, объявив, что несчастный нарушил распорядок обители.

Впрочем, ко мне Заки никогда не придирался, тем более не бил. Он меня боялся и избегал, как и все здесь. Однажды вечером меня это доконало. Было уже время ложиться спать, и Заки обходил кельи — он так делал каждый вечер, хотя Ибрагим, бывший раньше старейшиной, ничего подобного никогда не практиковал.

— Ты должен стоять, а не ходить, ослиная морда! — орал Заки на часового — одного из мюридов каждую ночь ставили в коридоре часовым, вручив ему сапоги и саблю, — Сделаешь хоть шаг — будешь и следующую ночь стоять на часах, ясно тебе?

Я теперь жил в «проклятой» келье, где за последний год умерли целых два послушника, в одиночестве. Однако я не стал ложиться спать. Вместо этого я разметал по келье мои одеяла и матрац, а потом громко стал распевать нашид — священное песонопение — одно из тех, которому меня научили еще в детстве, ибо тут в монастыре нашидов никогда не пели.

Крики Заки в коридоре тут же стихли. Некоторое время старейшина явно колебался, потому опасливо заглянул ко мне в келью — с таким страхом, будто заглядывал сейчас в логово льва.

— Непорядок, старейшина, — я указал на тот непорядок, который на самом деле царил в моей келье.

Раздеваться и ложиться я и не думал.

— Ничего, — пробормотал Заки и попытался уйти.

Но я рассвирепел, меня охватила отчаянная ярость. Если братья не хотят со мной по-хорошему — значит, буду по-плохому.

Я бросился к Заки, схватил его за шкирку и втащил в келью. Короткая палка была, как обычно, у Заки в руке, но он даже и не догадался пустить её в ход. Вместо этого Заки весь сжался, как котенок, которого тащат топить.

— Ты же старейшина, верблюжья ты какашка! — заорал я на Заки, — И твоя обязанность следить за порядком. Вот тут у меня непорядок, гляди!

Я ткнул Заки лицом в мое разбросанное одеяло, как тыкают нагадившего посреди жилища пса в его собственный кал.

Заки не отвечал, он был слишком напуган. А вокруг царила тишина, будто все мюриды умерли, следом за Хамом.

— Помогите, — наконец пробормотал Заки.

Но тишина осталась тишиной, и помочь ему, конечно, никто не пришёл. Братия притихла и слушала, ясное дело, никто еще не спал. Мюриды наверняка считали сейчас эту ситуацию выигрышной — ибо не любили ни меня, ни Заки. Так что никто не имел ничего против, если я с Заки расправлюсь.

— Тут непорядок, — повторил я, — И ты Заки сейчас заставишь меня тут убраться. А если нет — я кликну Шамириам и расскажу ей, что ты неспособен поддерживать порядок в Башне. И с тебя сорвут чалму старейшины и отправят тебя обратно на конюшню — где тебе и место.

Я отпустил парня. Заки был перепуган насмерть, он весь побелел, так что теперь стал похож на гуля — ожившего мертвеца.

— Наведи порядок! — потребовал я, — А не то… Заколдую!

Если меня считают джинном — так я и буду себя вести как джинн. Так я решил. И пропади оно все пропадом.

Я, похоже, сходил с ума, но в моем положении это было и неудивительно. Любой сойдет с ума, если с ним не буду разговаривать целыми днями.

Заки тем временем понял мой приказ «навести порядок» по своему. Он жалобно и искоса глянул на меня, а потом принялся сам собирать мои разбросанные одеяла…

— Отец Света, помилуй меня! — выдохнул я, — Заки, ты вообще мужчина или евнух? У тебя есть мужское достоинство? А честь, если ли у тебя честь?

Заки не ответил.

Тогда я вырвал у него палку и прижал парня спиной к стене, передавив ему палкой горло.

Раз уж мне все равно нечего терять — так сделаю что-нибудь хорошее для братии, избавлю их от издевательств Заки. Хоть братья меня и не любят.

— Ну вот что, Заки, — проговорил я, — Ты больше никогда не будешь никого бить палкой. Ты вообще эту палку выкинешь, ясно? И без ужина ты больше тоже никого оставлять не будешь! И не будешь придираться к мюридам попусту. А иначе…

Я поглядел Заки прямо в глаза, вложив в этот взгляд смертельную угрозу.

Заки перепуганно заморгал.

— Понял ты меня, Заки?

— Д-да, — выдавил из себя Заки.

Я отпустил парня, а потом ударил со всей силы палкой по стене — палка от такого с громким хрустом переломилась.

Через миг я понял, что за мной наблюдают и обернулся — в дверях стояли часовой и Шамириам. Видимо, стоявший на часах мюрид счел все же необходимым привести устада.

Шамириам оглядела мою разгромленную келью, лишних вопросов она задавать не стала.

— Ты завтра без ужина, Ила, — распорядилась девушка.

— Госпожа, Заки не исполняет своих обязанностей! — заметил я, все еще держа в руках обломок палки.

— И без завтрака, — ласково произнесла Шамириам, а потом ушла.

Заки скорее выскользнул из кельи вслед за ней.

Он так и остался старейшиной, Шамириам его не сместила. В следующие дни Заки уже меньше тиранил братию и свою палку на самом деле выбросил. Однако в отношении меня — ничего не изменилось. Никто не высказал мне никакой благодарности за то, что я поставил Заки на место.

А сам я устыдился того, что сделал ночью, я попросил в молитве у Отца Света прощения за это. На следующий день я снова пытался подружиться с братьями, но ответом мне было лишь глухое молчание, лишь тревожные и короткие взгляды. Заки теперь ко мне вообще не подходил ближе, чем на десяток шагов, а когда ему нужно было мне что-то передать — посылал ко мне кого-нибудь из мюридов. Но и они говорили со мной только по делу.

Я пытался дружить, но это было все равно, что дружить со стеной. Меня здесь никто не считал за человека, а считал за опасную тварь, за шайтана. И даже местные кошки разбегались от меня, когда видели… А однажды я зашел на конюшню, хотя Шамириам мне это запретила, и кони так растревожились, что чуть не вырвались из загона.

Меня ненавидели и боялись люди, меня ненавидели и боялись звери. И я постепенно стал падать в самые черные глубины отчаяния. Я больше не пытался ни с кем подружиться, но я и не нарушал распорядка. Я уже знал, что это кончится только тем, что меня приставят к самой черной работе или оставят без еды. Так Шамириам поступала в отношении меня, а вот изгонять меня никто и не думал. Иногда мне даже хотелось вообще отказаться исполнять мои обязанности, чтобы меня бросили в темницу, как Ибрагима, но на это у меня не хватило духа.

Я ходил, как во сне, я просто делал, что мне велят, я уже не пытался даже ни с кем заговорить… Я уже и сам сомневался, что я человек, а не бесплотный дух.

Наступила моя одиннадцатая ночь в обители, и, уснув, я, как и всегда, узрел подземные залы, наполненные непонятным пением, и по залам маршировали бесчисленные чудища, смутные, не имевшие облика…

Они идут на войну. Я знал это во сне, как и всегда.

А потом среди толпы чудищ вдруг мелькнуло нечто белоснежное. Это была кандура шейха. Он шёл ко мне сквозь толпу, поглаживая бороду.

И подземные залы опустели, потом совсем исчезли. Теперь я стоял перед Заповедной зеленой Башней шейха. Но обители вокруг нас не было — ни двора, ни других Башен, ни стен, ни гор за ними. Была только ночь, пустота и зеленая Башня, и шейх вышел из неё мне навстречу.

— Шейх! — выдохнул я облегченно, — Шейх, я так давно вас не видел!

— Знаю, Ила. Помнишь ли ты наше путешествие сюда, в этот тайный Дом Власти?

— Помню, шейх! Я помню, и я думаю об этом каждый день. Это путешествие — было самым счастливым временем моей жизни. Ведь тогда я обрел надежду…

— А теперь?

— А теперь нет никаких надежд, шейх. Мои братья ненавидят меня.

— Скажи, Ила — было ли во время нашего путешествия сюда что-то странное?

— Да. О, да. Много странного. Вы явили мне многие чудеса, шейх. Вы взяли с собой сюда в обитель Садата, хотя я так и не понял зачем. Вы водили меня к черным камням в Долине Крови, и я не знаю почему. Вы… Вы приказали мне убить горца, и так не сказали по какой причине. Весь наш путь был странным.

— Но он закончился, Ила. Вот — я привел тебя сюда.

— Да, шейх, но…

— Твой путь еще не окончен.

— Разве нет? Я же уже в монастыре.

— Твои ноги пришли в монастырь, но дух твой еще блуждает. И духовный путь не будет окончен, пока Отец Свет не заберет тебя в Рай.

— Но как мне пройти этот путь? Я не понимаю.

— Делаешь ли ты медитации, которым научила тебя твоя наставница Шамириам?

— Да, шейх. Каждый день!

— Получается ли у тебя?

— Наверное нет. Сердце мое отравлено болью и я не могу сосредоточиться…

— Давай войдем с тобой вместе, Ила.

— Куда?

— В мою Заповедную Башню. Я покажу тебе.

Шейх взял меня за руку, я снова почувствовал теплую и мощную энергию, которая исходила от него, рука шейха будто источала свет.

Мы вместе вошли в Заповедную Башню, и я ахнул. Внутри Башни помещался огромный сад. Здесь были небеса, усыпанные яркими звездами, но все созвездия были чужими, незнакомыми, будто мы с шейхом теперь на другой планете. А некоторые звезды в черных небесах были огромными — кажется, это не звезды, а ночные солнца, сияющие в черноте.

Дул теплый ветер, журчали ручьи и фонтаны. Тут были пальмы, цветы, высокие травы, неизвестные мне растения, тут порхали ночные бабочки, пели разноцветные яркие птицы…

А еще здесь дымились благовония, на расстеленных коврах нас ожидали сладкие фрукты, напитки, горячие лепешки. И по саду гуляли полуобнаженные девы — черноволосые, черноглазые и прекрасные.

Я скорее зажмурился:

— Шейх, мне не надо этого видеть!

— Открой глаза, — рассмеялся шейх, — Девы уйдут, если хочешь.

Я открыл глаза, и девушки на самом деле пропали. Но прекрасный сад остался, и я в жизни не видел ничего более красивого.

Шейх уселся на один из ковров, взял разоженную трубку, в которой тлела пьянящая смола. Он затянулся трубкой и выпустил облачко дыма, пахшего травами.

— Вот Рай, Ила, — просто сказал шейх, — Я обладаю им, а он обладает мной. И ты тоже можешь войти.

— Я?

— Ты уже вошёл, Ила. Ты взял меня за руку и вошёл. Это случилось. А теперь…

— А теперь мне осталось только сделать это наяву! — продолжил я за шейха, ошарашенный этим открытием.

— Да, мой мюрид. Если хочешь. Но чтобы войти — путь придется пройти до конца. И никак иначе. Доверься мне. Дай мне повести тебя. Ты видел много зла в своей жизни, и ты закрыл свою душу. Но как войти в Рай с закрытой душой? Чтобы врата Рая распахнулись перед тобой — сперва распахни свою душу перед ними. А теперь ты проснешься, Ила. Тебя хотят убить.

— Убить?

— Да.

И я проснулся. Но некоторое время не понимал этого, а просто таращился на нависшие надо мной в полутьме тени. Моя келья освещалась лишь тусклым светом лампы из коридора, был самый глухой и черный час ночи.

Рядом со мной стояли Ибрагим, Муаммар, один из самых старших здесь — ему было лет двадцать, и еще двое послушников, имен которых я не знал. Ибрагим держал в руке меч, все остальные обнажили кинжалы.

— Он проснулся, — глухо произнес Муаммар.

— Проснулся или нет — какая разница? — выругался Ибрагим.

Он занес меч для удара, но я успел приподняться с матраца и оттолкнул оружие, я схватился за острое лезвие, так что мою руку пронзила боль, и мое верблюжье одеяло обагрилось кровью.

— За что? — в панике заорал я.

— Ты шайтан, — со смертной решимостью в голосе объяснил мне Ибрагим.

— Часовой! — позвал я, — Помогите! Часовой, Заки!

— Никто не придет, — объяснил мне Муаммар, — Все знают, что мы хотим тебя убить, и все согласны. На часах стоит Мумин, и он в курсе.

— Мумин?

Мумин — это тот заика, с которым я работал в мой второй день в монастыре. Мумин мне всегда казался хорошим парнем…

— А Заки спрятался в своих покоях и делает вид, что спит, — продолжил Муаммар, — Трус поганый. Но хватит болтать. Ибрагим, делай, зачем пришли.

И Ибрагим замахнулся мечом… Я в отчаянии бросился на него, обхватил за пояс, повалил на пол. Ударить меня мечом Ибрагим так и не успел. Я потянулся к собственному кинжалу, лежавшему рядом с моим матрацем, но добраться до оружия не успел. Муаммар ударил меня ногой, я сам повалился на пол, я пополз к выходу, но кто-то уже придавил меня сандалией, надо мной метнулся чей-то кинжал…

Неожиданно вспыхнула ослепительно яркая вспышка света, резанувшая мне по глазам. На миг я увидел все углы моей кельи ясно, как днем. Это смерть? Но это была не смерть, моих противников вдруг всех разметало по углам.

Я услышал крики, ругань, услышал, как гремят кинжалы… Тот кинжал, которым меня хотели зарезать, упал прямо возле моего лица.

У входа в келью стояла Шамириам.

Она взмахнула рукой, снова вспыхнул яркий свет, и нас всех еще раз разбросало по келье — некая сила подняла меня в воздух в припечатал спиной о стену. Остальные все вообще повалились на пол. Муаммар стонал:

— Шея, моя шея…

— Заки! — звонко выкрикнула Шамириам.

Прибежал Заки, без чалмы, босой, в одной длинной ночной рубахе.

— Заки, кто это все затеял?

— Ибрагим, — с готовностью сообщил Заки, — Это он всё. А я ведь вам говорил, еще вчера, госпожа…

— Ты правильно сделал, что предупредил меня, Заки, — кивнула Шамириам, — Кто ранен?

— Я шею сломал, госпожа! — простонал Муаммар.

— Глупости, — ответила Шамириам, — Если бы ты сломал шею — ты был бы уже мертв.

Шамириам подошла к стонавшему от боли Муаммару и коснулась его. Над головой парня метнулось золотое сияние, и Муаммар разом перестал стонать. Потом удивленно ощупал собственную шею — его вывих был излечен.

— Всем встать, — потребовала Шамириам.

Мюриды кое-как поднялись на ноги, я в том числе. Шамириам быстро пробежала взглядом по каждому из нас.

— Ила, дай руку. У тебя кровь идет.

Я посмотрел на мою ладонь — она правда болела и была рассечена. Однако подавать руку девушке я, конечно, не собирался.

— Ерунда, моя госпожа. Просто порез.

— Как хочешь, — равнодушно ответила Шамириам, — Я скажу Билялу, чтобы он принес тебе мазь и повязку, если не желаешь, чтобы я тебя исцелила. Ну вот что… Ибрагим — обратно в темницу. Вижу, тебе там понравилось. Все остальные — Муаммар, Кадир, Усама — пойдете завтра чистить нужники. И будете чистить их каждый день, пока шейх не решит вашу судьбу. И знайте, что ни один заговор никогда от меня не укроется. По воле Отца Света — это моя Башня. И кровопролития я здесь не допущу. И поскольку все тут знали о вашем намерении убить Илу, и никто, кроме Заки, не сообщил мне о заговоре — завтра все без еды. Вся Башня, весь день. Едят завтра только Заки и Ила.

Мюриды выслушали приговор с облегчением. Они явно ожидали много худшего. И я, честно признаться, тоже. В моем родном оазисе эмир за попытку убийства взрослого свободного мужчины накладывал на преступника крупный штраф. Такой большой, что большинство не могли уплатить его, и в результате таких преступников просто продавали в рабство. В Дафаре все было еще проще, там за попытку убийства изгоняли из города, если преступник попадал в руки башаров, а если в руки западных рыцарей — то они убийц просто вешали или колесовали, независимо от того, успел ли убийца сделать свое черное дело.

А моих неудавшихся убийц — просто отправят чистить нужники? А что им тогда помешает повторить попытку следующей ночью?

Шамириам повернулась ко мне:

— Ты хочешь мне что-то сказать, Ила?

Я и правда хотел сказать. Но мне вдруг ясно вспомнился мой сегодняшний сон. Странно, но я запомнил его, будто это было со мной наяву. Хотя разбудили меня самым варварским образом.

Я медленно кивнул:

— Да, госпожа. Я хочу сказать… Хочу сказать, что я не держу зла на моих убийц. Они все же мои братья, они ошиблись. Не наказывайте их строго. Я их… прощаю.

— Это твое дело, Ила, — ответила девушка, — А вот их наказание — уже дело мое. Еще что-то?

— Да… Да. Раз вся Башня завтра не будет есть — то и я не буду. Я хочу разделить с моими братьями их наказание.

— Как пожелаешь, Ила. Ну а ты, Заки? Тоже не будешь есть завтра?

На лице Заки отразились тяжелые мучительные сомнения.

— Эм… Как вы скажете, госпожа.

— Я решаю, чтобы ты ел. А теперь всем разойтись по кельям. Ила, приберись здесь. Мазь и повязку тебе принесут, как я уже сказала. Ибрагим — в темницу. Или тебя силой вести?

Ибрагим ничего не сказал, просто молча вышел вон. А за ним и все остальные.

Шамириам тоже уже развернулась, но я не выдержал и спросил:

— Госпожа, постойте! У вас есть мистические способности?

— Ну ты же сам видел, Ила. Способности есть. Но не у меня, а у Отца Света. Он даровал мне их.

— Но как такое возможно? Я думал, что женщинам мистика недоступна.

— Ну принцессе Зиш-Алис же доступна, — устало ответила Шамириам, — А я чем хуже?

— Принцесса не женщина, даже не человек, — ответил я, — Она выше человека.

— Или ниже, — не согласилась девушка, — Здесь на севере мы не верим в святость принцессы, Ила. Здесь она не имеет власти. Спокойной ночи. Не забудь перевязать свои раны и прибраться в келье.

Я не забыл. Тем более что заснуть теперь все равно бы не смог.