Победитель ужасных джиннов ТОМ 1001

Глава 17: Про зло в Раю

Я и шейх вернулись к Садату еще до рассвета. Судя по положению звезд в небесах — отсутствовали мы совсем недолго, хотя мне тогда казалось, что мы провели возле непонятных черных камней с шейхом многие десятилетия, целую вечность…

Я будто возвратился от этих камней, став лет на пятнадцать старше. В Долине Крови с ощущением времени творилось что-то неладное, как и со всем остальным.

Шейх распорядился немедленно собираться в путь, мы ехали еще четверть ночи и только потом встали на ночлег — уже в другом месте, судя по всему, за пределами проклятой Долины, хотя местность здесь была такая же — все та же каменная пустыня странного цвета и циклопические камни чудных очертаний.

Спал я в ту ночь совсем без снов, будто не спал, а потерял сознание от удара по голове. Утром я даже не проснулся с рассветом, как делал всю жизнь, Садату пришлось кричать на меня и трясти, чтобы я пришел в себя.

Совершив молитву и позавтракав, мы продолжили наше путешествие, вновь свернув в сторону гор.

У их подножия еще до полудня мы и обнаружили оазис.

Оазисы часто бывают именно возле гор, даже среди таких безжизненных каменных пустынь, как эта. Ветер тысячелетиями наметает к горам кусочки мертвой плоти из пустыни — части растений, мертвых животных, а еще пыль и песок — так возле гор образуется почва. Ветер несет и семена акаций или пальм, а довершает дело вода, которая скапливается возле гор, потому что здесь ей некуда стечь. Потом в такие места приходят дикие верблюды, а потом и люди… Вот так вырастает оазис.

Однако тот оазис, в который мы приехали, был чудным, такого я еще не видел. Люди здесь жили не в домах, а прямо в горе, где были многочисленные пещеры, соединенные каменными лестницами, выдолбленными в теле горы. Издали оазис напоминал огромный термитник, вроде тех, что встречаются в пустыне на юге Джахарии, там, где я родился.

У подножия этого термитника были разбиты сады, жаркий ветер качал пальмы, оливковые деревья и банановую траву. Была весна, и оазис утопал в цветах и ароматах, вокруг садов раскинулись густые заросли тамариска. Здесь было даже озерцо, причем питаемое не редкими дождями, а стекавшим с гор ручьем. Мне этот оазис напомнил Рай, как его описывает святая Преждесотворенная — настолько приятно было увидеть всю эту зелень, цветы и воду после безжизненной Долины Крови.

— Аль-Мутавахиш, — произнес шейх, указав на оазис, а потом улыбнулся, — Ближайшее селение к нашей тайной обители. Наш путь уже близок к завершению, мои мюриды.

Мы с Садатом переглянулись. Ну наконец-то!

Жители Аль-Мутавахиша уже заметили нас, они спускались с горы и выходили из садов, чтобы поприветствовать шейха и получить его благословение, однако несмотря на приезд их возлюбленного правителя — вид у местных обитателей был как будто грустный или даже испуганный.

Первым делом старейшина вручил шейху посох из белого дерева, на котором были вырезаны непонятные письмена и знаки.

— Мы хранили знак твоей власти, как хранили его наши отцы и деды, шейх, — поклонился старейшина.

— Да благословит Отец Света вашу верность, друзья, — растрогался шейх, принимая посох, а затем объяснил нам — своим мюридам, — Я всегда оставляю этот посох в Аль-Мутавахише, когда отправляюсь в дальние и тайные путешествия. В таких путешествиях я вынужден скрывать, кто я, поэтому пока меня нет — мой посох хранят эти добрые люди. Здесь я обычно забираю его и в мою тайную горную обитель, в мой Дом Власти, возвращаюсь уже с посохом, знаком моей силы и мудрости, дарованных мне Отцом Света.

Получив посох, шейх дозволил селянам поцеловать свою руку, он слез с коня и протягивал её каждому, кого видел — мужчинам, женщинам, детям…

Жители оазиса целовали руку с почтением, но вид у них оставался всё такой же печальный и испуганный. Шейх нахмурился, но ничего не сказал.

В чем дело мы узнали только в доме старейшины, а точнее, не в доме, а в одной из пещер — самой большой и просторной в оазисе. Внутри эта пещера мало отличалась от обычного джахарийского жилища, разве что окон и двери здесь не было, вход в пещеру был просто завешан тяжелой белой тканью, чтобы защищать жилье старейшины от пыли из каменной пустыни.

Старейшина, очень высокий и очень тощий человек, угощал нас кофе, и после обычных вежливых приветствий, которые у джахари занимают довольно много времени, произнес:

— Вы, конечно, заметили, шейх…

— Да, — тут же кивнул шейх, избавив старейшину от необходимости сообщать остальное, — Твои люди чем-то напуганы. И верблюдов нет. И собаки куда-то пропали.

— Собаки все сбежали в пустыню, — тревожно сообщил старейшина, — И верблюды тоже. А тех, что остались — мы вынуждены были запереть в дальних пещерах. Здесь не слышно, но они кричат дни и ночи напролет. А еще отказываются есть. И кошки тоже ушли…

Старейшина отхлебнул кофе и пристально посмотрел на шейха, с надеждой и явно ожидая, что шейх объяснит происходящие странности.

Шейх выглядел обеспокоенным:

— Когда это началось?

— Несколько дней назад. Но началось не сразу. Первыми сбежали кошки. Потом собаки, а потом верблюды начали тревожиться… А три дня назад пастух Закария спрыгнул со скалы и умер. Он сам прыгнул, никто его не толкал. Женщины видели, как он разбежался и бросился вниз, на острые камни. А до этого он несколько дней ходил по оазису, кричал не своим голосом, и все жаловался. Он говорил, что что-то не так. Что что-то пришло к нам в селение из Долины Крови и поселилось здесь, оттого и звери обезумели и покинули эти места.

Старейшина испуганно замолчал.

— В оазисе кто-то болен? — спросил шейх после некоторого раздумья.

— Да. У Зейнаб, вдовы Эльсида, болеет сын. Горячка. Уже как несколько дней. Наш лекарь говорит, что мальчик скоро умрет.

Шейх оперся на свой посох и решительно встал с подушки, на которой сидел:

— Не сочти неуважением, что я не допил твой кофе, и прости меня, добрый хозяин, но мы должны отправиться к Зейнаб немедленно.

Мы все поднялись на ноги вслед за шейхом, но шейх на это покачал головой.

— Нет. Со мной пойдет только один Ила. И провожать нас не нужно, я помню, где живет Зейнаб, вдова Эльсида.

Меня эта новость скорее встревожила, чем обрадовала, но с другой стороны — если бы шейх не взял меня с собой, то я бы расстроился еще больше.

Вместе с шейхом мы вышли из пещеры. В другой пещере, рядом с той, где жил старейшина, были поставлены на постой наши кони. Мы зашли к ним, и шейх указал мне на животных:

— Видишь?

— Да, шейх.

Наши лошади явно беспокоились, они фыркали и били камни копытами. Конь Садата, бывший самым молодым и горячим из всех, даже порывался вырваться из загона.

— Что ты почувствовал, когда мы пришли сюда в Аль-Мутавахиш? — спросил шейх.

— Я… Ничего, шейх. Мне это место показалось Раем.

— Да? — шейх очень странно посмотрел на меня, так, как не смотрел никогда раньше, — А вот я ощутил тревогу. И Садат был испуган, я видел это по его лицу, хоть он ничего и не сказал. И местные все боятся. И звери отсюда бегут. А тебе это место показалось Раем, Ила?

Был уже вечер, солнце закатывалось за горы, и вечер был теплым. Однако мне после этих слов шейха вдруг стало очень холодно, меня даже бросило в дрожь. Что он имеет в виду? О чем он говорит? Может быть, шейх считает, что я глупый или недостаточно чувствительный, чтобы быть шаэлем? Или я слишком горделивый, чтобы ощущать заботы и страхи других людей?

Я не нашелся, что ответить на вопрос шейха, да шейх, похоже, и не ждал ответа. Мы просто стали спускаться по каменным лестницам вниз, пока не оказались у самого подножия горы. Шейх уверенно подошел к одной из располагавшихся здесь пещерок, вход в неё был задрапирован выделанной козьей шкурой.

Шейх постучал посохом по камню рядом с входом, потом крикнул:

— Зейнаб! Ты дома, Зейнаб?

Сначала нам никто не отвечал, а потом из-за козьей шкуры вылезла девочка. Она была еще слишком мала, чтобы носить чадру, так что была с непокрытой головой, в одной длинной рубашке до пят.

Насколько я помнил, среди встречавших сегодня шейха жителей оазиса этой девочки как будто не было. Тем не менее, сейчас она шейха узнала.

— Шейх! — восхищенно воскликнула девочка и уставилась на шейха.

А потом спохватилась, вспомнила, что прямо в лицо шейху смотреть невежливо, упала на коленки и уткнула взгляд в землю.

Шейх подал девочке для поцелуя руку, к которой она тут же жадно припала.

— Встань, маленькая госпожа, — ласково произнес шейх, — Да благословит Отец Света твои шаги. Ты кто?

— Я Фатима, шейх.

— Сколько же тебе лет, Фатима?

Девочка прикинула на пальцах:

— Шесть наверное. Или пять. Я точно не знаю. У мамы спросите.

— А где мама?

— Мама за водой пошла. А папу нашего верблюд укусил насмерть. Еще много-много лет назад, я его даже не помню. А братик мой… умирает.

— Как зовут братика?

— Эльсид. И папу также звали.

— Сколько Эльсиду лет?

Девочка снова принялась сосредоточенно загибать свои пальчики, пару раз запуталась, но через некоторое время сообщила:

— Одиннадцать, кажется.

— Давно он болеет?

— Шейх, ты опять хочешь чтобы я считала? — с негодованием воскликнула Фатима.

— Тебе это будет нетрудно, Фатима. Ты — умная девочка.

— Ну ладно…

Поколдовав с собственными пальчиками, Фатима уверенно сказала:

— Уже как шесть дней. Как из пустыни вернулся.

— Твой брат ходил в пустыню?

— Да. Он там ящериц собирает. Мы их кушаем. Но шесть дней назад он пришел без ящериц и совсем больной.

— Понятно, — кивнул шейх, — Ты не возражаешь, если мы посмотрим на твоего брата, Фатима?

— Я хочу, чтобы вы его вылечили!

— На то воля Отца Света, — улыбнулся шейх.

Однако как только мы вошли в жилище Фатимы, улыбка шейха тут же погасла. Теперь он выглядел не просто обеспокоенным, а даже, кажется, напуганным. Вот таким я шейха видел впервые. Он озирался по сторонам и сжимал в руке свой посох, будто опасался нападения.

Хотя нападать тут было некому. Жилище вдовы Зейнаб оказалось маленькой пещеркой, которую всю можно было осмотреть, бросив лишь один взгляд. Одежды висели прямо на веревке, протянутой под потолком, из еды здесь была только корзина фиников, а из мебели — одна деревянная перегородка, отделявшая мужскую половину дома от женской. В углу на подушке из верблюжьей шерсти лежала святая Преждесотворенная — очень старый и потрепанный экземпляр. Священная книга есть дома у каждого джахари, даже у тех, кто не умеет читать. Мне подумалось, что семья вдовы Зейнаб, судя по бедности, скорее всего вся неграмотная, включая даже сына.

Сначала я не заметил в пещере ничего странного, но стоило мне провести здесь несколько мгновений… И я почувствовал присутствие чего-то постороннего, непонятного. Здесь было жарко. Слишком жарко даже для такого теплого вечера, как сегодня. И когда я смотрел в углы пещеры — воздух там будто шевелился. Прислушавшись, я понял, что слышу какой-то неопределимый звук, будто шепот или шорох листьев, или возню насекомых. Да и пахло здесь не так, как обычно пахнет в жилье. Запах был не человеческий, не звериный, а не пойми какой.

И мне вдруг стало очень страшно.

— Шейх, давайте уйдем отсюда!

Шейх положил мне руку на плечо.

— Спокойно, Ила. Уйдем, когда посмотрим на мальчика.

Мальчик лежал на куске верблюжьей шкуры здесь же, в мужской половине пещеры. Укрыт он был другой шкурой. Ребенку на вид было лет десять — Фатима посчитала правильно. У мальчика явно был жар, его лицо покрылось потом, глаза смотрели в потолок, но судя по выражению — не видели ничего. На нас мальчик по имени Эльсид тоже не обратил никакого внимания.

— Он теперь всегда так лежит! — сообщила пролезшая в пещеру следом за нами Фатима, — Пусть встанет! Лечите!

Но шейх не сдвинулся с места. Я вдруг с ужасом осознал, что шейх боится этого мальчика, хотя и тщательно это скрывает.

— Взгляни на этого ребенка, Ила, — предложил мне шейх, — Ты же был учеником лекаря?

Я неуверенно кивнул. Потом посмотрел на шейха — проверяет ли меня мой учитель или просто посылает меня в пасть неведомой опасности, потому что сам не хочет приближаться к мальчику?

Мне вспомнился вчерашний обряд возле черных камней… Шейх сказал, что он забрал себе все мои страхи. Значит ли это, что теперь сам шейх стал трусливее, а я — храбрее? Если так — то это огромная жертва со стороны шейха, значит, он и правда святой человек, если готов стать трусом сам и спасти от этой судьбы других, например, меня.

Мое сердце наполнилось любовью к шейху — человеку, заменившему мне отца и открывшего мне настоящего Бога. И я храбро шагнул к мальчику, потом присел рядом с ним на пол пещеры, застеленный травяными циновками.

— Эльсид, здравствуй. Да благословит Отец Света твои шаги, и да изгонит твою хворь! Эльсид, ты слышишь меня? Меня зовут Ила. Я мюрид нашего шейха.

Но Эльсид не слышал. Его глаза все так же были устремлены в потолок, а потом он пробормотал:

— Норка. Мухи. Норка…

Эльсид произнес еще несколько слов, совершенно непонятных. А после вдруг закричал — резко и оглушительно, и всё его тело изогнулось судорогой.

Я в ужасе замер от этого крика, больше всего на свете мне сейчас хотелось убежать от больного как можно дальше.

Я обернулся и посмотрел на шейха, тот хмурился и яростно сжимал в руке свой белый посох, будто тот был оружием. Фатима от криков брата подпрыгнула на месте, расплакалась и затараторила:

— Он всегда это говорит! С тех пор, как он заболел — он только твердит «норка», «мухи». И иногда кричит. А больше ничего! Остальные слова — ГДЕ? Забыл?

— Похоже на мозговую горячку, — сказал я, просто чтобы сказать хоть что-нибудь.

Что за мухи в норке? Может быть ребенка укусил шершень?

Я осторожно взял в руки голову мальчика, и по всему моему телу вдруг прошла странная дрожь. Будто от Эльсида исходила какая-то непонятная энергия. Не такая, какую я чувствовал, прикасаясь к шейху, а совсем другая — плотная, насыщенная, смертельно опасная. Мальчик был очень горячим, таким горячим, что непонятно, как он мог прожить несколько дней с такой температурой.

Я осмотрел коротко стриженную голову ребенка, но никаких следов укуса шершня не обнаружил. Тогда я стянул с Эльсида одеяло, мальчик под ним лежал совершенно голый.

— Он всю одежду срывает, — пожаловалась за моей спиной Фатима.

Я тщательно осмотрел тело мальчика, даже перевернул его на живот, а потом опять на спину. Это было легко, как и все бедняки, Эльсид был тощ и весил мало. Но прикасаться к нему было мучением, энергия, исходившая от Эльсида, будто обжигала меня каждый раз. Как будто кто-то не хотел, чтобы я касался мальчика…

— Муха. Норка, — повторил Эльсид, как зачарованный, — Смотрит. Смотрит! Глаз.

Эльсид дышал тяжело. Дыхание у него в общем-то было уже агониальным, я был согласен с местным лекарем, который признал Эльсида умирающим, уже почти трупом.

— Вот это он тоже говорил, — испуганно всхлипнула Фатима, — И про глаз. Который смотрит.

Осмотр тела ребенка мне ничего не дал — ни ран, ни укусов, вообще ничего.

Я прильнул к груди мальчика и послушал сердце — как я и ожидал, сердце у Эльсида билось неправильно, как у умирающего.

Но что это мне дает, чем же я могу помочь? Я мучительно соображал, хотя соображать именно здесь, рядом с Эльсидом, было очень тяжело. Будто нечто, что было в мальчике, пыталось залезть сейчас и в меня, спутать мне все мысли.

Похоже на чуму, но никаких бубонов у ребенка нет. Это могла бы быть чахотка, но он не кашляет. Может быть загноение кишок? Я ощупал живот Эльсида, но мальчик даже не поморщился, да и прощупывалось все отлично — ни один из органов не был воспален. Значит, кишки тут не причем…

За моей спиной вдруг раздался женский вскрик.

Обернувшись, я увидел, что это вернулась Зейнаб — мама мальчика. Поставив ведра с водой, которые она принесла, Зейнаб упала на колени и припала к руке шейха.

— Вы его вылечите, шейх? — в великом ужасе спросила женщина.

Шейх не ответил, только мрачно и неопределенно покачал головой. Это было паршивее всего. Мог бы хотя бы утешить бедную женщину!

А потом шейх посмотрел на меня — со странным выражением. Будто это я теперь был шейхом, а он — моим мюридом. Это меня шокировало, но и приободрило тоже. Я понял, что шейх хочет, чтобы я взял ситуацию в свои руки.

— Куда ваш сын ходил перед тем, как заболеть, моя госпожа? — спросил я у Зейнаб.

Зейнаб поднялась с колен, на которые вставала, чтобы поцеловать руку шейха, опустила взгляд в пол, как и положено при разговоре с мужчиной, и ответила:

— В Долину Крови. Я ему говорила, я его предупреждала, чтобы он не ходил на закат солнца, на запад — в проклятую землю. Но он не послушался, он там ловил ящериц. Его не было день. Или два. А вернулся он совсем больным. И с тех пор лежит. Лекарь сказал, что мой сын скоро отправится к Отцу Света…

Глаза у Зейнаб увлажнились, но в остальном женщина держала себя в руках, хотя ей явно было очень горько.

— Он принес с собой что-нибудь из Долины Крови? — спросил шейх.

— Нет, мой господин. Даже ящериц не принес. Он принес лишь свою болезнь.

Повисло молчание, слышно было только, как сопит, тяжело дыша, несчастный мальчик. Зейнаб набрала в пиалу воды, присела рядом с сыном и стала его поить. Эльсид пил жадно, а закончив пить, пробормотал:

— Мальчик! Жизнь! Живу. ВОПЛОЩЕНИЕ. ВОПЛОЩЕНИЕ!

Теперь Зейнаб всплеснула руками и разрыдалась.

А Эльсид продолжил бредить:

— Глаз. Смотреть. Мальчик. Красный. КРАСНЫЙ!

Меня вдруг, как огнем обожгло. Теперь я понял, что напоминает мне болтовня больного ребенка — знакомые речи… Эльсид сейчас говорил также, как говорила когда-то давно моя собственная мама.

— Зейнаб, выйди, пожалуйста, отсюда, — попросил я, — И Фатиму забери. Подождите снаружи.

Зейнаб поглядела на меня удивленно, но при этом с надеждой. Спорить с мужчиной или задавать лишние вопросы она не стала, просто взяла за руку Фатиму и покинула пещеру, забрав дочку и задернув за собой козью шкуру, прикрывавшую вход.

— В ребенке джинн, — сообщил я шейху, — Оттого он болен. Оттого наверняка и животные стали разбегаться отсюда. Они чуют джинна. И тот пастух, который сбросился со скалы — тоже чуял. Джинн — вот причина всех бед оазиса.

Я ждал похвалы от шейха, но похвалы не было. Шейх смотрел на меня хмуро.

— Вылечи его, Ила, — потребовал шейх.

Я чуть не спросил «как?», но вовремя спохватился, вспомнив, что мне нельзя задавать шейху вопросов.

— Ты изгонишь его из Эльсида, — продолжил шейх, — Видишь ли, этот оазис дорог мне и Отцу Света. И если джинна не прогнать — он принесет добрым людям, живущим здесь, еще бОльшие беды. Так что я даю тебе три дня, Ила. Три дня, чтобы вылечить мальчика. А если ты не справишься…

И шейх указал на мой железный кинжал, висевший у меня на поясе.

Меня бросило в пот от ужаса.

— Если не справишься за три дня — убей Эльсида, — твердо проговорил шейх, — Так или иначе, но ты прекратишь страдания этого ребенка и жителей оазиса, Ила. Способ прекращения страданий — выбирать тебе.

Как же я сделаю это? Я понятия не имел, как прогнать джинна, а уж о том, чтобы заколоть кинжалом десятилетнего мальчика — мне и подумать было страшно.

Я ждал еще советов, но советов больше не было. Шейх повернулся и двинулся к выходу из пещеры, опираясь на свой резной посох. Я по привычке пошёл за ним…

— Нет, Ила. Ты останешься. Ты не покинешь это жилище, пока не сделаешь то, что требует от тебя Отец Света. Ты помнишь, что я рассказывал тебе про шаэлей, Ила? Ты хочешь биться? Ты хочешь сражаться?

— Да, шейх, но я хотел сражаться мечом…

— Вот твоя битва, — перебил меня шейх, указал мне посохом на больного ребенка и вышел из пещеры.