Победитель ужасных джиннов ТОМ 1001

Глава 24: Про грехи Хама и Онана

Я плакал, рыдал и искусал себе губы в кровь. Меня мучил голод, я ничего не ел с самого завтрака, а мои раны, нанесенные палками послушников, к ночи разболелись. Но больнее всех телесных ран была моя обида, а еще больнее — мое одиночество.

Я ощущал себя здесь в этой обители — чужим, лишним, ни на что не годным и никому не нужным. Все оказалось обманом. Это была не обитель святых людей, это было сборище отбросов, висельников. Шейх обманул меня, он заманил меня в логово скорпионов! Я утешался лишь моими воспоминаниями о поездке с шейхом сюда — когда у меня впервые в жизни появилась надежда. Я вспоминал, как шейх ласково говорил со мной, как он явил мне чудеса, как он исцелял людей, как учил меня мудрости… Не вспоминал я лишь одного — как шейх отвел меня к черным камням в Долине Крови и там творил непонятный обряд. Это было слишком страшное и непонятное воспоминание. Но в остальном шейх был добр ко мне, а еще он показал себя на самом деле великим мистиком.

Так мог ли такой святой человек просто посмеяться и поиздеваться надо мной, заточить меня в черную Башню на расправу Хаму и ему подобным? Я в это не верил. Шейх, пока мы ехали сюда, рассказывал мне о покорности, о любви, о смирении, о тех вещах, без которых человеку не стать шаэлем. И я решил, что все происходящее — тренировка для меня, испытание, проверка, могу ли я стать воином и мистиком. Сломаюсь ли я, струшу или явлю мою скрытую силу.

Вот зачем шейх поселил меня в эту проклятую Башню — это первый этап моей великой пробы. И я должен пройти это испытание с честью, а иначе на что я вообще годен?

Конечно, мерзкий голосок шайтана внутри меня нашептывал мне и другое — он нашептывал, что если здесь учат великих воинов — то что тогда тут делает Хам, что тут делает Ибрагим? Вот те шаэли из белой Башни, которых я встретил сегодня — они были похожи на воинов и мистиков, они были самим воплощением духа шаэлей. А Хам и Ибрагим были тут уже давно, но никто из них образцом благородства и веры так и не стал… Это смущало меня.

Однако я прогнал такие мысли прочь. Я решил, что не сломаюсь — что бы ни случилось.

И я сотворил вечернюю молитву в одиночестве, я попросил Отца Света дать мне сил простить Хама и одновременно одолеть его. А потом я принялся мотать чалму, и моя смертельная решимость придала мне сил и точности движений. Через некоторое время чалма была у меня на голове, и она даже там держалась!

Я уселся на свой матрац, скрестив ноги, и стал ждать. Я вспоминал, как обычно сидел на наших стоянках в пустыне шейх — молчаливый, безмятежный и мудрый, будто познавший все тайны Вселенной. Я хотел быть таким же, как он. Я буду таким, чего бы мне это ни стоило…

Через некоторое время совсем стемнело, так что я встал, чтобы зажечь лампу на верблюжьем жире. Лампа у нас в келье была, имелось даже огниво, чтобы её зажечь.

Вскоре свет ламп загорелся и в коридоре, и в соседних кельях, послышались шаги и голоса — мюриды вернулись с ужина.

Я весь напрягся, ожидая Хама, внутри у меня всё сжалось, я был готов к битве!

Но в мою келью вошел не Хам, а старейшина Ибрагим. Он глянул своим косым глазом на мою чалму, подошел, подергал её на моей голове.

— Очень неплохо для первого раза, — констатировал Ибрагим, — Только кончик подоткни. Ты завязал, как караванщик, а шаэли ведь не оставляют кончиков. Его надо завязать в узел, как на моей чалме, видишь? Только у меня узла три, потому что я старейшина, а у тебя должно быть два.

— Хорошо, Ибрагим, — спокойно ответил я.

Но Ибрагим не уходил, он, казалось, был чем-то обеспокоен. Он вообще был дерганым парнем, а теперь задергался еще больше, чем обычно.

Ибрагим покосился на дверной проем, за которым ходили послушники, а потом тихо произнес:

— Ладно. Омовение перед сном можешь совершить на первом этаже Башни. Тазы и вода там у нас есть. Мисвак тебе дали?

— Мисвак у меня свой, — ответил я, не понимая, почему Ибрагим так беспокоится.

Мисвак — это палочка для очистки зубов. После приемов пищи и перед сном наш народ старается чистить зубы, чтобы они не разболелись от остатков пищи.

— И еще, — перешел наконец Ибрагим к главному, — По поводу твоего брата Хама… В общем тут нехорошая ситуация.

— Это я уже понял, — кивнул я.

— Ну да. Но ты всего пока не знаешь. В общем… Тут до тебя жил один паренек. Назим его звали. Назим Оливка. Но он этой зимой, несколько лун назад, умер.

— Умер? Это Хам убил его?

— Ну-ну, — Ибрагим похлопал меня по плечу, — Не надо бросаться такими словами, брат. Назим умер во сне. Неизвестно почему. Наши братья из белой Башни Света иногда так умирают, когда не умеют справится с мистическими энергиями Отца Света. Но это бывает очень редко. Прямо очень-очень редко. Потому что, в отличие от других сект, шейх обо всех нас заботится и каждого бережет. А в нашей черной Башне мюриды умирают еще реже. На моей памяти один Назим и умер. Но никто не знает почему. Умер он от удушья. Вот.

— Хам сказал, что он придушит меня ночью, — пробормотал я, теперь я уже не мог скрывать мой страх, он прорвался наружу.

— Ну это же просто фигура речи, да? Ты же понимаешь? Хам в целом неплохой парень, просто у него язык острый. Он до того, как сюда попасть — чистил нужники в каком-то городке. С тех пор он и ненавидит это занятие, так что я ставлю его на место, угрожая ему, что отправлю чистить нужник, если он будет слишком уж донимать братьев.

— Ясно. Но если Хам не убивал Назима — отчего же Назим тогда умер? Не справился с мистическими энергиями?

— Ну нет, — рассмеялся Ибрагим, — Нет, у нас в черной Башне никаких мистических энергий не водится. Мы больше работаем, а смерть от мистических энергий — это опасность для парней из белой Башни. А отчего умер Назим — это один Отец Света ведает. Но…

Ибрагим назидательно поднял палец:

— Но наш шейх знает и видит всё. Ему открыты мысли, сны и тайны сердца каждого из нас. Так что будь на Хаме грех убийства — шейх бы это непременно увидел и изгнал бы Хама.

— Но зачем ты тогда мне всё это рассказываешь?

Я на самом деле не понимал. И сам Ибрагим, похоже, тоже. Он пожал плечами:

— На всякий случай. Будь начеку, ладно? Помирись с Хамом. Он же все-таки твой брат.

— Он не мой брат! — вырвалось у меня, — У меня когда-то были братья, но их всех убили. А Хам — просто несносный грубиян, не имеющий никакого понятия о чести и вежливости.

Ибрагим на это мрачно покачал головой:

— Не говори так. Мы все тут братья. Я-то тебя наказывать за слова не буду, ясное дело, но если Шамириам услышит… В общем, если вы с Хамом не помиритесь, то отправитесь вместе чистить нужник, вот что.

— Ага. Поди помирись с таким упрямцем!

— Ты главное сам не будь упрямцем, Ила. Если хочешь здесь у нас остаться. Доброй тебе ночи, да благословит Отец Света твои сны.

— Доброй ночи, Ибрагим, да сохранит тебя Отец Света от змей, скорпионов и шайтана.

И Ибрагим ушел к себе, наверх Башни.

А я, зверски голодный и так не поужинавший, отправился вниз, совершить омовение.

Когда я вернулся в келью, Хам уже лежал на своем матраце, накрывшись верблюжьим одеялом, потому что ночи тут, в каменной пустыне, были прохладными. Лампу в келье он погасил, но в коридоре горело целых две, их, видимо, оставляли на ночь.

Я не видел, спит Хам или бодрствует, но в любом случае говорить с ним у меня не было никакого желания. Так что я просто лег, хотя сразу уснуть, конечно, не смог.

Я надеялся, что Хам дрыхнет и до утра оставит меня в покое, но не тут-то было…

— Ты небось еще и храпишь, как верблюдица, а? — раздался в полутьме голос Хама.

Я не ответил, я сделал вид, что сплю.

Хам в ответ на мое молчание метнул в меня что-то — это оказалась косточка от финика.

Я швырнул косточку ему обратно.

— Отстань. Дай поспать.

— Умаялся, да? — осведомился Хам, — Ну-ну, спи тогда. Только я надеюсь, ты помолился, попросил Отца Света, чтобы утром проснуться? А то всякое бывает…

— Что бывает?

— Всякое, — ответил Хам, уже с явной угрозой.

Я просто отвернулся от него к стене, но сна у меня теперь не было ни в одном глазу.

— У меня тут раньше был другой сосед, — задумчиво продолжил Хам через некоторое время, — Назим его звали. Так вот этот шайтанов сын мешал мне спать. Парень был бесноватым. Он всю ночь напролет себя трогал.

— Что делал?

Я понятия не имел, о чем толкует Хам, но отмалчиваться и делать вид, что я сплю, было сейчас просто глупо.

— Ну трогал себя. Между ног.

— Но зачем?

Хам хохотнул:

— Не понимаешь что ли? Ты совсем дурачок, Ила? Или ты сын башара? Зачем по-твоему мальчики себя трогают между ног? Этот Назим еще целыми днями ходил за Шамириам. Все говорил ей «моя госпожа то, моя госпожа сё». Однажды даже коснулся её руки, якобы случайно. За это его палками избили в кровь, а Шамириам вообще перестала с ним говорить. Но ублюдок продолжал о ней мечтать каждую ночь. Каждую проклятую ночь он лежал там же, где лежишь ты, и всё пыхтел… В общем, однажды мне это надоело. Какой уж тут сон, когда рядом такой одержимый сластолюбец?

Я ожидал продолжения истории, но Хам замолчал. Неужели он и правда убил Назима? Или он просто издевается, запугивает меня?

Я вдруг рассвирепел, и тогда меня прорвало от ярости.

— Это омерзительная история, — произнес я, громко, во весь голос, — И твой Назим, да простит его Отец Света и да направит его душу в Рай, омерзителен. Коснуться чужой женщины — подумать только… Впрочем, ты ничем не лучше, Хам. Твой Назим был одержим похотью, а ты одержим злобой. А теперь я буду спать. Если хочешь меня придушить во сне — души, давай!

Неизвестно, собирался ли Хам мне ответить на это — скорее всего собирался. Однако в этот момент в коридоре раздались шаги кованых сапог. Через несколько мгновений в нашу келью зашел незнакомый мне шаэль в черном. Он был в сапогах и с саблей, видимо, он не спал этой ночью и стоял в Башне на часах.

— Кто тут орёт на всю обитель, кто тревожит покой моих братьев? — осведомился шаэль.

— Ила Победитель козлов, — тут же указал на меня Хам, — Он мне спать мешает!

Не говоря больше ни слова, шаэль подошел ко мне, а потом ударил меня сапогом в грудь — с такой силой, что у меня перехватило дыхание. Я едва сдержал крик. А шаэль просто молча вышел из кельи и отправился на свой пост.

— А вот теперь можно спать, — удовлетворенно произнес шепотом Хам, — Когда выродки наказаны — вот тогда я сплю спокойно, и сны мои полны откровений Отца Света. Но если захрапишь или разбудишь меня — одним ударом уже не отделаешься, обгаженная верблюжья колючка. Доброй ночи.

Хам повернулся на другой бок и через некоторое захрапел. Храпел он, как оказалось, оглушительно громко, как умирающий верблюд.

А я ощупал собственные ребра — каким-то чудом все они оказались целыми. Но в груди все еще нестерпимо болело, а дышать было тяжело. Я до крови прикусил себе губу и помолился. Я должен быть сильным. Должен. Я буду сильным. Я все выдержу и вытерплю, чего бы мне это ни стоило. Пусть все будет по воле Отца Света — я готов ко всему.