Победитель ужасных джиннов ТОМ 1001

Глава 18: Про слог Аль

Так я остался возле больного мальчика.

Вообще это было нарушением всех законов гостеприимства, потому что остался я здесь без спросу хозяина дома. Хозяином этой дикарской пещеры и главой семьи считался Эльсид, но он не мог пригласить меня в гости, потому что лежал при смерти и только бредил. Однако у меня было распоряжение шейха, а воля шейха — все равно, что воля самого Отца Света.

Вдова Зейнаб тоже не возражала против того, чтобы я остался, она не отвлекала меня и не задавала вопросов — просто верила и надеялась, что я вылечу её единственного сына. Так что Зейнаб только поила сына водой, есть пищу он все еще упорно отказывался, он её всю срыгивал, а еще Зейнаб читала над сыном иногда молитвы, гладила его по голове, целовала и меняла под ним поганую бадью, куда Эльсид мочился, прямо не вставая с верблюжьей подстилки. Дефекации у Эльсида не было, но это и понятно — он же ничего не ел уже много дней.

Еще иногда к брату подходила Фатима, она постоянно отвлекала меня глупыми вопросами, сначала это было забавно, но потом стало меня раздражать. Так что я начал просто прогонять девочку прочь.

Я ел только финики, другой еды в это время года в семье Зейнаб не было, я спал в мужской половине дома на циновке рядом с Эльсидом, я вообще не выходил из пещеры — как и приказал мне шейх.

В моей душе отчаяние боролось со смертельной решимостью вылечить Эльсида во что бы то ни стало. Я помнил, что мне сказал шейх про главную добродетель шаэля. Эта добродетель — готовность умереть. И иногда мне казалось, что я готов умереть, лишь бы исполнить волю Отца Света, а иногда — я впадал в отчаяние, и сам себе казался слабым, маленьким, беспомощным. И, конечно же, я боялся и сам заразиться джинном от Эльсида, и погибнуть вместе с ним.

Находиться в пещере было тяжело, жара, странные звуки и запахи, царившие здесь, сводили меня с ума. И лишь любовь к шейху и мое желание стать шаэлем удерживали меня от того, чтобы трусливо сбежать.

Так прошёл день, но я ни на шаг не приблизился к тому, чтобы изгнать джинна и исцелить мальчика. Я читал Эльсиду святую Преждесотворенную, особенно те её места, где говорится о победе людей над джиннами, я прикладывал священную книгу к голове и сердцу мальчика, я молился возле него, я пытался даже окуривать пещеру травами, которые принес по моему приказу местный лекарь.

Но ничего не помогало.

Эльсид слабел на глазах, к концу первых суток моего пребывания в пещере он так сильно ослаб, так что теперь только шептал, даже больше не кричал. И дышал все чаще и все тяжелее. И в углах жилища гуляла какая-то непонятная тьма…

Эльсид повторял всё одно и то же — «норка», «муха», «красный», «черный», «глаз», «смотреть», «жизнь», «воплощение», «мальчик».

На обращенные к нему мои слова Эльсид никак не реагировал, он говорил сам с собой, а не со мной. Точнее, это джинн в нём говорил не-пойми-с-кем.

На второй день моего бдения шёпот мальчика стал совсем неразборчивым, а жар тем временем усилился. Ребенок теперь был таким горячим, что на его лбе наверное можно было изжарить яичницу. Эльсиду пришло время соединиться с Отцом Света, мальчик был агонии. И я, хоть мне было и очень стыдно, желал его смерти — ибо умерев, Эльсид освободит меня от бремени — если он умрет сам, то мне не придется собственноручно заколоть его кинжалом, как велел шейх.

Это были грешные и трусливые мысли, я гнал их прочь, но они упорно возвращались в мою голову — как дикий верблюд всегда возвращается на источник.

На второй день я исчерпал все известные мне мистические способы лечения. И тогда снова прибег к обычной рациональной медицине, хоть и понимал её полную бесполезность. Я пустил Эльсиду кровь, я приказал притащить большую бадью ледяной воды и погрузить туда мальчика. Это, конечно же, не помогло — состояние Эльсида все ухудшалось.

Я обернул Эльсида в мокрую ткань, пропитанную водой. Лучше бы, конечно, пропитанную спиртом — но где здесь взять спирт? Алхимика, умевшего гнать спирт, в оазисе не было.

И это оказалось бесполезным — у Эльсида не было сил сорвать с себя влажную ткань, но он был такой горячий, что вся влага высохла за несколько мгновений.

За полдень второго дня меня пришли проведать. Я очень надеялся и молился, чтобы пришёл шейх, но это был Садат. Он пришёл, когда мы с Эльсидом были одни в пещере.

Садат осмотрелся, потом прочитал краткое славословие Отцу Света и молитву против шайтана.

— Плохое место, — проговорил Садат, — Ты уже сам выглядишь, как мертвец, Ила. Погляди на свое отражение в воде. Эта пещера и этот мальчик пьют из тебя жизнь.

Наверное Садат был прав. На свое отражение в воде я уже давно не смотрел, здесь в пещере вода была в ведрах, а там ничего не разглядишь — в пещере царил постоянный полумрак. У Зейнаб была только одна лампа на верблюжьем жире, которую зажигали ночью, но она толком ничего не освещала. А днем слишком мало света проникало через завешанный козьими шкурами вход, и даже если отдернуть шкуры — это ситуацию не слишком улучшало.

— Ребенок по милости Отца Света скоро умрёт, его страдания окончатся, — промолвил я.

— Не окончатся, — мрачно усмехнулся Садат, — Шейх говорит, что человек, пораженный джинном, может жить очень долго. Тебе кажется, что мальчик умирает, но джинн поддерживает в нём жизнь. Так что ты должен или вылечить ребенка, или же забрать его жизнь — тогда джинн уйдет.

Эти слова очень сильно разозлили меня, я почувствовал ненависть к Садату. Значит, с Садатом шейх о джиннах говорит, а мне он не сказал ничего, не дал ни единого совета, даже не пришел помочь мне!

— Я помню о моем долге. И если не хочешь мне помочь, Садат, — проваливай!

— Ох, какая дерзость, — рассмеялся Садат, — Ну-ну. Помнится, в горах, когда шейх приказал тебе убить того горца — ты не был таким смелым. Смотри, опять не обмочи штанишки, когда придет время пронзить сердце этого мальчика…

— Я не буду пронзать его сердце, я вылечу его. А ты иди прочь.

— Удачи, — насмешливо произнес Садат, — Шейх просто просил меня напомнить, что у тебя осталось полтора дня.

После этого Садат ушёл, и я снова остался один на один со смертью и злом.

Некоторое время я просто пристально смотрел на мальчика. А Эльсид смотрел в потолок, взгляд у него был все таким же бессмысленным, только теперь он еще и иногда закрывал глаза, и в такие моменты его тело начинало странно и едва заметно дергаться.

Может быть мне поговорить с этим джинном? Попросить его уйти? Говорил же я с моей собственной мамой, а она тоже была джинном, если только верить убившим её шаэлям.

Я огляделся, прислушался. Потом даже подошёл к выходу из пещеры и выглянул за козью шкуру. Рядом никого не было, нас никто не подслушивал.

Я вернулся к больному и сел рядом с ним на колени.

— Послушай… Послушай меня, джинн. Я — тоже джинн. Наполовину. Моя мама была джинном. Давай поговорим с тобой. Зачем ты мучаешь этого ребенка? Уйди. Я прошу тебя — уйди. Я прошу тебя, как брата.

Я говорил еще долго, но толку от этого не было никакого. Эльсид никак не реагировал на мои слова, он меня, похоже, даже не слышал. Лишь потом, когда я уже закончил и замолчал, губы мальчика пробормотали, едва слышно:

— Норка. Глаз. Мухи.

Это было совсем не похоже на то, как я говорил с моей мамой. Моя мама меня всегда понимала, хоть и была джинном. А этот джинн — какой-то глупый.

Уже на закате шейх наконец пришёл. Он выгнал из пещеры женщин, но сам подходить к мальчику не стал, шейх встал возле козьих шкур, прикрывавших вход в жилище, и оперся на свой посох.

— Садат сказал мне правду, — сообщил шейх, — Ты плохо выглядишь, Ила. Это место, этот больной и этот джинн — пожирают твою душу. Завтра до заката ты должен все закончить, так или иначе. А иначе джинн заберет и тебя.

Меня на самом деле пошатывало, голова у меня кружилась, а еще у меня самого будто начинался жар — пока что слабый, едва ощутимый. Но забота шейха тронула моё сердце, так что я ответил:

— Я справлюсь, шейх. Все не так плохо. Я чувствую себя здоровым. Да и женщины, что живут здесь вместе с Эльсидом — здоровы…

— Не обманывайся, Ила, — нахмурился шейх, — Ты вовсе не здоров. И скоро всё станет еще хуже, чем сейчас. А что до женщин — так женщина духовного мира не чувствует. Как говорят мудрецы — женщина может гулять между рогов шайтана и не заметить этого. Но ты, Ила — совсем другое дело. Ты шаэль, и ты одарен видением скрытого. Оно влияет на тебя. И эта пещера убьет тебя, этот мальчик убьет тебя. Если ты не убьешь его первым.

— Но, шейх, я не хочу убивать его…

— Тогда вылечи.

Я в ответ растерянно замолчал и опустил мой взор.

— Не знаешь как?

— Нет, — обреченно признался я.

Шейх покачал головой, огладил свою седую бороду:

— А как я по-твоему лечил людей, Ила? Помнишь, там в городке, где к нам по воле Отца Света присоединился Садат?

— Вы наверное взывали к Отцу…

— Конечно. Но не только это.

— Наверное, вы были готовы умереть, но вылечить человека. Как вы меня учили.

— Да. Но и этого мало, Ила. Пойми, что жизнь — не теория. И любое чудо, любая мистика — тоже не теория, а всегда практика. Опыт. Человек может сказать в уме своем «я готов к смерти, я готов на всё ради моего брата или сестры», но в сердце своем он в это не верит, и так не делает. И слова остаются лишь словами.

Я вопросительно поглядел на шейха, и с моих губ чуть не сорвался вопрос. И шейх ответил мне на него, хоть сам вопрос я так и не задал.

— Поговори с ним, Ила. Говори с джинном.

— Я пытался, я не знаю как…

— Верно. Потому что джинн — не человек. О чем говорят люди, Ила?

— Люди говорят о разном. Кто-то говорит об Отце Света, кто-то о верблюдах, кто-то о погоде, кто-то о своей семьей…

— Ну а в целом? О чем говорят люди в целом?

— О том, что им интересно, шейх.

— Именно так. Джинн не слышит тебя, потому что ты говоришь с ним о неинтересном. Чего хочет джинн?

— Я не знаю.

— Выясни это, Ила. Выясни, чего хочет джинн, узнай о его нуждах. И дай ему требуемое. И сделай свое желание умереть, но помочь ближнему — не умственным знанием, а природой твоего сердца. Пусть это желание течет у тебя в крови! И вот тогда ты вылечишь несчастного мальчика. Если же нет — я сказал тебе что делать.

Я ничего не ответил, я теперь совсем запутался. И впервые за всё время пребывания в этой пещере на самом деле ощутил себя смертельно больным и уставшим. Силы оставляли меня, Садат и шейх были правы. Я был на пределе.

— Попробуй слог «аль» — загадочно посоветовал шейх напоследок, — Очень много слов в нашем языке начинаются именно с «аль», не так ли?

И шейх ушёл, оставив меня в полном недоумении. Причем тут слог «аль», зачем мне слог «аль»?

Я вернулся к больному ребенку, сел рядом с ним, и принялся повторять — «аль, аль, аль»… Конечно, ничего не произошло.

— Чего ты хочешь, джинн? — спросил я, — Чего? Cкажи мне, и я дам тебе.

Но мальчик молчал.

Наступила ночь, и домой вернулись Зейнаб и Фатима, помолившись, они легли спать на женской половине пещеры, отгороженной деревянной перегородкой.

В пещере воцарилась тишина, только слышалось тяжелое дыхание умирающего, да еще странные шорохи и шёпоты бродили по углам жилища, будто сгущаясь, иногда становясь громче, а иногда совсем замолкая.

Я не спал. Мне вдруг подумалось, что если я усну — то совсем уже не проснусь, потому что джинн заберет все мои силы во сне, и я умру. Я просто сидел и смотрел на Эльсида.

А потом понял, что тянуть время дальше нет смысла. Мое промедление лишь терзает этого ребенка, его несчастную родню и меня самого.

Так что я дал Эльсиду напиться воды в последний раз, прочел короткую молитву, а потом так тихо, как только мог, достал из ножен мой кинжал. Я не выдержу еще одного дня в этой пещере, это было очевидно. А значит, мне придется все закончить прямо сейчас. И потом я уйду, чтобы не смотреть в глаза матери мальчика Зейнаб и его сестренке Фатиме.