Вир стоял на пригорке, позади замер Крешник. Солнце жгло так, будто хотело выжечь из мира все лишнее. Дивный сад, некогда отвоевавший у пустыни приличный клочок, едва угадывался под пылью и песком. На его месте остались лишь обломки, былого великолепия.
Они шли мимо засохших, ломких побегов плюща, мертвой клеткой опутавшей стены из песчаника. Мимо остатков виноградника, лозы которого безжизненно свисали с почерневших пергол. Мимо засыпанного колодца, откуда, потревоженные их появлением, с тихим шуршанием расползались в стороны пестрые змеи.
Изящный двухэтажный павильон покосился, его белоснежная штукатурка облупилась, обнажив глиняные кирпичи. На террасе, как и в тот раз, облокотившись на перила, стоял человек. Он молча смотрел в их сторону, в его позе читалась глубокая, бездонная усталость.
Они встретились с ним на первом этаже, в прохладной полутени, среди выцветших диванных подушек и ковров. Посреди комнаты стоял невысокий столик из темного дерева, а на нем, среди прочего, лежали листы бумаги и письменные принадлежности.
Крешник театральным жестом вытащил из-за пазухи новый лист, с текстом договора, но без подписей. Бросил его на столешницу.
«Славное место», — голос Нерезиэля был скользким и довольным. — «Жаль, что ему недолго осталось».
Черный человек медленно взял в руки договор. Он сделал вид, что читает, но его мудрые, печальные глаза были устремлены прямо на Вира. В них плавало сожаление, смешанное с горьким пониманием.
С пониманием того, ради чего его покой был нарушен вновь.
Он знал. Он догадался обо всем. О том, что сейчас произойдет. О том, что Вир уже все рассчитал.
Крешник тем временем нетерпеливо выхватил бумагу и одним росчерком поставил свою подпись — четкую, резную, будто клеймо.
«Давай, твоя очередь», — подстегнул Шут. — «По Кодексу. При свидетеле».
Вир подошел к столу. Его взгляд на секунду встретился со взглядом старика.
— Прости, — тихо, но четко сказал Вир. — Не держи на меня зла.
И в тот же миг сунул ему под нос осколок лейтарского зеркала, что был заправлен в его манжет. В этот момент он мысленно молился всем темным сущностям, до которых ему когда-либо было дело, чтобы Герд не подвел.
Черный человек не моргнул. Его взгляд упал в стекло — и там, в глубине отражения, медленно плыли две холодные луны. Не в небе. В душе. В памяти.
И пространство Девятого Оазиса дрогнуло.
Оно поплыло, завертелось, начало сворачиваться, как лист бумаги в огне. Шорох песка стоял в ушах — даже не звуком, а ощущением надвигающегося слома. Все нарастало с чудовищной скоростью, как сход лавины, погребая под собой и павильон, и сад, и даже солнце.
Крешник отпрыгнул, поднял руки перед собой, будто пытаясь удержать реальность.
Но Вир не оставил ему шансов. Неимоверным усилием, он рванул шнур на связанных запястьях, порвал его. Высвобожденный жгут набросил на жилистую шею наемника, повалил на пол, начал душить, не давая сбежать и переместиться обратно.
И мир рухнул.
Их выбросило как обломки из торнадо. Они оказались в просторном, сыром подземелье, где массивные колонны выступали из тьмы, словно ребра гигантского скелета. Воздух был густым и холодным, от него першило в горле. Туман сочился из ряда саркофагов, чанов и прозрачных ванн, покрытых паутиной медных труб и устройств, издававших мерный гул.
Прямо напротив них находилось матовое стекло одной из ванн. За ним, в мутной, зеленоватой жиже, старик из Девятого Оазиса — его настоящая, физическая оболочка — судорожно вздохнул, приходя в себя после долгого забытия. Его глаза на миг открылись, он отчаянно моргнул в последний раз, испустив ртом медленную цепочку пузырей.
Освобождение.
«Что за дела?!» — завопил в голове Вира панический, истеричный голос Нерезиэля. — «Где мы?!»
— В лепрозории Святого Лазаря, — злобно выдохнул Вир, поднимаясь и оттаскивая за шиворот Крешника. — В морге. В «Пепельной Крипте».
Его взгляд упал на одну из пустых каталок, на которых перевозили тела для изучения. С рычанием, он втащил на нее тяжелое тело наемника и с силой щелкнул застежками, пристегнув его руки и ноги к поручням.
— Заткнись, — бросил он вслух. — Раскудахтался в моей голове… все очень просто. Твоя старшая сестренка, Сильфида, — он схватился за ручки, быстро покатил каталку по темным коридорам. — Выпила память хозяина Оазиса. И он забыл собственный дворец памяти, в который когда-то сбежал. Соответственно — проснулся здесь, в своем настоящем, умирающем теле.
Не прекращая движения, он наклонился к уху Крешника, прошептал с садистским удовлетворением.
— Хоть лепрозорий — и часть твоей иллюзии, но здесь мне нравиться куда больше, чем в соборе. Ни переместиться отсюда, ни выйти из этого гнилого сосуда ты не можешь. Здесь, — Вир обвел пространство рукой. — Полная, абсолютная защита. Свинцовые перекрытия, серебряные печати. Эти стены не просто блокируют путь — они запирают любую сущность, попавшую сюда во плоти. Все для таких клиентов… как ты.
Крешник издал гортанный, полный бессильной ярости вой. Вир, не теряя времени, покатил каталку еще быстрее. Он прекрасно помнил дорогу. Мрачные коридоры сменяли друг друга, оси каталки скрипели и пели, Нерезиэль верещал не своим голосом, будто пытался звуком просверлить череп…
…Они порывом ветра пронеслись через архивы и вот уже колеса каталки запрыгали по крутым, узким ступеням лестницы, ведущий вниз. Но Виру было плевать на комфорт «пациента».
«Ты не сможешь пробить мою защиту», — на миг успокоился Шут. — «Ритуал все равно завершится. Ты ничего не сможешь изменить».
Вир молча выкатил каталку на небольшой балкончик, огражденный ржавой железной проволокой. Внизу ничего не изменилось, там открывалась адская панорама. Все те же печи с раскаленными до красна дверцами, окутанные паром котлы, а главное — молчальники, трудившиеся не покладая рук.
Вир громко и протяжно свистнул, выдыхая воздух из легких до хрипоты.
Молчальники замерли. Затем, как по команде — разом прекратили свою песню, повернули головы вверх.
Вир наклонился к уху Крешника, хотя мог этого и не делать. Нерезиэль все равно слышал его. И истово выл, будучи не в силах изменить то, что должно было произойти.
— Помнишь, я говорил, что любое бревно можно источить? — прошептал Вир с ледяным спокойствием.
Он сделал паузу, взглянул вниз — на десятки безмолвных глаз, на щели-рты, освобожденные от железных масок.
— Думаю, сотни короедов будет достаточно.
И одним мощным движением — швырнул каталку вниз.