Гончие забвения

Глава 21

Карета тряслась на ухабах. Звенела колокольчиками. Но Вир не слышал их.

Он спал. Ему снился сон.

…Коридор тонул в приятном полумраке, заставлял трепетать. Стены освещали бронзовые светильники, в форме птиц, из клювов которых струился свет. Под ногами мозаичный пол — как ковер, со сценами из истории Лейтарии. Каждый шаг — новое действо. Здесь король-основатель рубит голову дракону, там — его наследник принимает послов…

Воздух пах свежестью и сорванными цветами. Их лепестки вздрагивали от шагов, рядом с малахитовыми вазами. Мимо проплывали стражники в золотистых латах, в черных плащах — личная гвардия. Узнавание, кивок. Почтительный наклон головы. Меч в ножнах, отведенный на дюйм в сторону.

Коридор внезапно кончился, уперся в резную дубовую дверь.

Пальцы Вира сомкнулись на гладкой ручке, холодной, как кость дракона.

И замерли.

Из-за дубовой толщи донеслись голоса. Один — низкий, привыкший дробить слова до самой сути, от которого по спине пробегали мурашки. Другой женский — тихий, но опасный, как шелест змеи в траве.

— …Верховный Магистр. Вир Талио. Его действия беспокоят Внутренний Совет.

Звон хрусталя о металл. Грузные, неторопливые шаги.

— В чем твоя проблема? Он курирует важное исследование.

— Как раз об этом и речь. Патриархи считают, проект «Эребар» должен быть прекращен.

Тишина, нарушаемая лишь потрескиванием поленьев в камине где-то внутри.

— Вздор! Какие у них основания?

Наложница медлила. Слышался шелковый шорох ее платья.

— Верховные Магистры не доверяют Талио. Считают, что его исследования стали слишком одержимыми. Его невозможно контролировать. Возможно — он начал скрывать информацию.

Громкий, влажный глоток. Кубок с глухим стуком поставили на стол.

— Проект «Эребар» в завершающей стадии. Наши войска перебрасываются к границам Ворсая. Святыня Ульгра будет освобождена. Я сказал.

— Ваше Величество… — ее голос дрогнул, в нем впервые прорвалась тревога.

Вир не стал слушать дальше. Его костяшки решительно, без тени сомнения, застучали по твердому дереву, обрывая ее дальнейшие слова…

Неожиданно коридор поплыл, свернулся витками и резко распрямился, будто высвобожденная струна.

Перед глазами — холодное нутро кареты.

Снаружи звенели колокольчики, внутри было тесно из-за набившихся людей. Пятеро — одного поля ягоды. Обветренные лица, потертые плащи, руки на оружие. Они коротко переговаривались, изредка посматривая сквозь шторку на улицу.

Шестой — другой. Он спал, спрятав голову в воротник сюртука. Его глаза метались под веками, будто видели что-то страшное. По его бледному лицу стекал пот, несмотря на сквозившие холодом щели.

Карета подпрыгнула на кочке, люди ухватились за поручни. Спящий оживился, осмотрелся, не открывая глаз. Смахнул с рукава саранчу. Быстро подался вперед и пальцами-крючьями зафиксировал голову одного из солдат.

Под его пальцами плоть шипела и трескалась.

Он открыл глаза, позволив жертве оценить глубину бездны.

— Проснитесь, сеньор, — грубый голос вырвал из сна. — Почти приехали. Стигийские Норы.

Вир открыл глаза, помотал головой, разминая затекшую шею. Схватился за поручень, чтобы не упасть.

Карету постоянно швыряло из стороны в сторону, будто она двигалась по груде щебня. Фонарь мотылялся, грозя погаснуть. Снаружи, сквозь вой ветра, доносился глухой гул и отчаянные крики.

— Что за черт? Эй, проснись! Живо, мать твою.

Вир уже собрался рявкнуть, но понял — обращались не к нему.

Старший пытался привести в чувство одного из своих. Хлопал перчаткой по щеке, тряс за плечо. Тот не реагировал. Закатив глаза так, что были видны только белки, он бился затылком о стенку кареты в судорожном ритме, мелко трясся и бормотал что-то бессвязное.

Вир нахмурился, наблюдая за корчей солдата. Он уже видел этот ужас — в доме вдовы, на ее изможденном лице. Тогда он посчитал это случайностью, осколками собственного кошмара, которые зацепили старуху. Сейчас все казалось иначе, глубже, выходящим из-под контроля.

Солдат, следивший за обстановкой через окно, неожиданно привлек внимание Старшего.

— Герд, там что-то…

Вдруг над головой — удар, треск! Из потолка кареты под углом вылез деревянный кол, длиною в локоть. Будто гвоздь в подметку загнали. Его заостренный конец вмял в сидение солдата, которого так и не смогли разбудить. Тот не закричал, только выгнулся, как рыба на крючке, и сразу обмяк.

— На выход! Живо! — рявкнул Старший, его голос сорвался на визгливую ноту.

Окрик, вид крови — подстегнули не хуже кнута. Солдаты вскакивали, спотыкаясь, рвались наружу и сигали в ночь, будто в черный омут. Вир выбрался последним, перехватив трость как копье.

И попал сразу в ад.

Ледяной ветер обжег лицо, но дыхание перехватило не от холода. От вони, гари и пара, свежей крови. Пришлось укрыться за массивным колесом, иначе было не выжить.

Было светло как днем. Горели костры, бочки, баррикады. Карета оказалась в узкой щели между двумя слепыми стенами домов. Сверху, с балконов и крыш, сыпался град снарядов. Кусок черепицы, просвистев у самого уха Вира, смачно ударил одного из солдат в плечо. Тот взвыл, отшатнулся от спасительной стены.

И тут же его облили кипятком или чем-то хуже — бедолага катался по снегу, его окутало зловонное облако. Он кричал — но звук глох в реве битвы.

Обезумевшие лошади пронеслись мимо, волоча за собой перевернутую повозку. На полном ходу они врезались в баррикаду из обломков мебели и бочек. Смяли группу солдат маркиза, которые только что отбили ее у защитников. Там что-то ярко вспыхнуло, баррикаду заволокло черным дымом.

Рядом на мостовую упал оборванец, пронзенный стрелой. Корчился в снегу, как сбитая куропатка. Его подтянул к себе и добил солдат с багром, который взламывал щит на окне. Люди маркиза были повсюду, они цепью рассыпались по улице, прижимаясь к домам. Без устали стреляли из луков — по окнам, по балконам, по любому движению.

Над головой раздался страшный скрежет. Щупальцами рванули перебитые веревки. Один из мостиков, перекинутых между домами, вдруг накренился, осыпался тлеющими головешками и обвалился. Вместе с людьми, чанами с кипятком, заготовленными снарядами. Орущая куча мала в миг достигла земли и с воем сгинула в облаке пара, которое душным облаком прокатилось по улице.

— Пошли! Туда! — заорал Старший, сделал отчаянный жест в сторону ближайших ржавых ворот, край которых был отогнут. Как раз, чтобы пролезть.

Короткий забег в пелене, едкой как пары ртути. Бежали гуськом, спотыкаясь о разбитую мебель. Перепрыгивая через мусор и тела, поскальзываясь на корках розового льда. С хрипами из глоток, отчаянным матом, разрезающим воздух с хрустом, как нож кожу.

Перед тем как нырнуть в спасительную щель, Вир обернулся.

Пелена рассеивалась. С дальнего кольца улицы, выныривая из пламени, пробиваясь сквозь наметенный снег, прибывали новые экипажи с гербом маркиза Ноктурна. Из них высыпало подкрепление, сходу втягиваясь в кровавую мясорубку. Звучали отрывистые команды, звенели тетивы луков.

С другой стороны, горящие баррикады штурмовали солдаты в серых плащах стражи. Люди герцога Дрейкфорда рубились с остервенением, серым катком сминая местный сброд. Там стоял невообразимый гвалт — смесь воплей, звонкого металла и дикого улюлюканья.

Камень вылетел из темноты и ударил в плечо. Повезло, что на излете, но синяк останется. Вир ухватился за холодный металл, пролез в дыру, упираясь каблуками в мерзлую землю. Рывком преодолел загаженный двор по расколотым плиткам, петляя из стороны в сторону, чтобы не подставить спину. Взбежал по обледенелым ступенькам на крыльцо, к обшарпанным дверям особняка, которые уже взламывали солдаты.

— А, ну — навались! — подначивал хриплый голос.

Доски хрустели, постепенно поддавались яростному напору. Кто-то призывно заорал за спиною, за воротами, там, где осталась карета. Во двор полетели куски камня, вывернутые из обветшалой стены. Ударили в крыльцо, стены особняка, выбивая фонтаны острых осколков из облицовки.

Еще не точно. Пристреливались. По теням у стен.

Солдаты мигом расширили проход. Полезли в дом сквозь щель. Не как охотники — как крысы. Вир — следом, едва успел. За ним захлопнули лаз, отсекли от улицы круглым столиком, на котором когда-то стояли вазы.

В нос ударил едкий коктейль запахов, как в харчевне на отшибе — дешевый дым, вареная похлебка на костях, немытое тело и затхлость.

— Роскошные квартиры… — голос солдата гулко отразился от стен и затерялся в вышине потолка. Где-то между закопченной лепниной и огромной люстрой с отломанными подвесками, на которой сушилось белье. — А мы не при параде.

Старший прицыкнул.

Вир указал тростью на свисающие с люстры драные штаны.

— Капитана Ренхарда, полагаю? — его голос желчью отравлял воздух. — Кордон построил, лежит где-то, отдыхает. Щеки надувает. Делов-то — на два часа работы!

Старший дернул щекой. Махнул в сторону широкой лестнице, которая полукругом огибала выщербленные колоны и вела на второй этаж.

— Туда, — он говорил приглушенно, будто боялся собственного голоса.

Солдатские каблуки затопали по черновому полу, по островкам уцелевшего паркета, иногда с хрустом проваливаясь в него, сбивая шаг. Отблески уличных пожаров, проникавшие сквозь разбитые витражи, были кроваво-красными и обманчивыми. Они слепили, а не освещали.

Захватить факела никто не догадался…

— Наверх! К стенам! — внезапно заорал Старший. — Занимаем оборону!

На них выскочили. Из темных арок, из невидимых проходов. Молчаливо, яростно. Напали на самых крайних, стараясь отбить, замотать, уволочь во тьму. Кружили вокруг, будто волки, клацая о стены дубинами и железками.