Гончие забвения

Глава 27

Карета ректора университета Вальтера Лоренца плавно катилась по заснеженной мостовой. Утро выдалось на редкость сонным. Даже снег валил ленивыми, густыми хлопьями.

Прикрыв глаза, Лоренц боролся с дремотой, обдумывая свою речь на предстоящем отпевание епископа. Скучная, но необходимая формальность. Мероприятие должно было пройти на днях, в соборе Святой Стефании, после обязательных церковных обрядов.

Нужные слова никак не приходили на ум. Лоренц чувствовал себя разбитым. Виной тому была очередная бессонная ночь. Его опять мучали кошмары.

Еще не давал покоя инцидент во флигеле профессора Альриха. Прорыв миазмов Зерцала, выплеск скверны. Площадь заражения продолжала увеличиваться, несмотря на предпринимаемые Советом действия.

Шутка ли, и это — почти в самом центре университета! Да за такой недосмотр и попросить могут…

Внезапно карета дернулась, дико накренилась и с оглушительным скрежетом заехала колесом на бордюр. Лоренц едва не слетел с сиденья. Снаружи раздался испуганный крик извозчика, потом глухой удар — будто тот спрыгнул с козел.

— Куда это? Зачем?! — вырвалось у ректора.

Он подышал на ладонь, торопливо протер заиндевевшее стекло.

То, что он увидел, заставило его замереть.

Снег на улице вздыбился, как будто его вспахало стадо быков. Мимо, с дикими криками, пронеслась орава оборванцев. С чадящими факелами и длинными жердями. С лицами, искаженными то ли яростью, то ли восторгом. Плащи развивались, и среди них… нет, не может быть.

Лоренц протер глаза, снова вгляделся.

Сержант городской стражи в сером плаще. Хоть и с деревянной ногой, он старался бежать наравне со всеми.

А рядом — мать честная! Тот тип с острыми глазами, из особняка Ноктурна. Там он приказы отдавал — не последний человек, между прочим.

И они… они тащили на своих плечах какой-то диковинный паланкин, обтянутый… постойте, шкурами.

А на этом паланкине, восседая, как некий кочевой владыка, в своей неизменной, хоть и помятой, шляпе, с тростью в руках…

— Талио? — Лоренц аж подпрыгнул на сидение.

Вир Талио. Его подчиненный. Магистр Тальграфского университета. Пронзительный, холодный взгляд был устремлен куда-то вперед, сквозь метель. Ноги расставлены, руки сжимали набалдашник трости. Будто он вел свое дикое войско на штурм цитадели.

Все это промелькнуло за стеклом за пару секунд и исчезло в белой пелене утра.

Как морок.

Карета дернулась, съезжая с бордюра. Извозчик, бледный как полотно, одной рукой держал лошадь под уздцы, другой — истово крестился.

Лоренц откинулся на спинку сидения, провел рукой по лбу. Он был холодным и влажным. Проверил пульс, шевеля губами. Потом оттянул веко, поморгал, крутя зрачками.

— Неужели и днем кошмары начались? — прошептал он в тишину кареты. — Нервы ни к черту. Однозначно — завтра на процедуры. В госпиталь при лепрозории, к Марте Траувен. Кровь пустят, глядишь — и высплюсь там нормально.

— Сбитню горячего! С медом, с перцем, согреет душу! — распевал хриплый голос.

Из-за угла Оловянного Горшка появился сбитенщик с дымящемся медным котлом за спиной. В следующую секунду он отскочил к забору, в сугроб, едва не опрокинув на себя варево. — Иди ж ты!

Удивленный вопль остался позади. Носильщики сбавили шаг, паланкин поплыл медленнее, будто швартовавшийся корабль, пока не опустился во дворе таверны — утрамбованной снегом площадке, запруженной пустыми бочками и заиндевевшими телегами.

Вир сошел на землю. Огладил сюртук, стряхнул со шляпы снежинки.

— Господи, помилуй! — ахнула старуха, замотанная в десяток платков. Она выставляла у дверей глиняные крынки. — Люди-то, гляди, друг на дружке тепереча ездят! Совсем ошалели!

Здание Оловянного Горшка врослось в землю, будто старый гриб. Оно было не из камня, а из потемневшего от сырости и времени дерева. Второй этаж нависал над первым, угрожающе кренясь к заснеженной мостовой. Его поддерживали подпорки, похожие на костыли.

Хлопнула задняя дверь — мальчишка выплеснул на снег ведро помоев, его окутало облаком пара. К луже мгновенно пристроился рыжий кот, крутившийся поблизости.

Из трубы таверны валил густой, жирный дым, который тут же прибивался к земле низким небом, расползаясь по округе запахом мокрой золы и тления. Узкие окна первого этажа, словно прищуренные глаза, призывно светились тусклым желтым светом.

Вир поманил одного из носильщиков, самого юркого.

— Ты останешься здесь, в Горшке. Будешь моим посыльным.

Потом обвел взглядом остальных, повысил голос.

— Остальные — обратно в Норы! Щербцу доложить, что задание выполнено, — оглядел разношерстную толпу, добавил. — Скажете, чтоб накормили вдоволь.

Наконец, его взгляд остановился на двух фигурах, выделяющихся на фоне оборванцев.

— Герд, Бойл. За мной. Внутрь.

Дверь в Оловянный Горшок отворилась с гулом. Вместе с Виром и его спутниками в предбанник проникли клубы морозного пара. Воздух здесь был сырым и влажным, обволакивал, как отсыревшая тряпка. Стоял ядреный запах прогорклого чеснока, мокрой шерсти и вареной репы.

Отсюда, из короткой прихожей, обставленной лавками для дешевого ночлега, в основной зал можно было спуститься по широкой, помеченной сапогами лестнице.

Вир замер наверху на мгновение, повертел головой, внимательно осмотрелся. В прошлый раз, когда он ворвался сюда в поисках Китобоя — все пронеслось как в тумане. Разглядывать обстановку не было ни времени, ни желания.

Окна-бойницы давали мало света, основным его источником служил гигантский камин в глубине зала. Поленья в нем трещали, но были не в силах разогнать сырость, что посетители тащили на сапогах. Зал разделяли тонкие перегородки, проходы между ними были завешаны мешковиной. Ближе к камину ее сменяли уже настоящие шторы из грубой шерсти, отгораживая тех, кто мог заплатить за комфорт.

— Гляньте, галеоны встали. На шлюпке не пролезть, — ворчливо прозвучало за спиной.

Мимо Вира протиснулся какой-то морячок в суконной куртке, спустился вразвалочку в зал и сразу подсел к своим.

— Слыхали? — заявил он сходу. — Завтра бунтовщика казнят.

— Это которого? — отозвался кто-то из го товарищей, вкусно хлебавших из мисок похлебку, исходившую паром.

— Который тюрьму брал. Говорят, хотел освободить заключенных, чтобы Дрейкфорда свергнуть.

— А что его свергать-то? Герцог наш — как хвост собачий…

Морячки дружно заржали. Рядом с ними, дешевую зону делила шумная компания докеров.

Стоявший рядом сержант ответил на приветствие, едва заметно кивнул какому-то угрюмому типу из середки зала. Там, за столиками покрепче, сидели те, кто посерьезнее — сурового вида наемники, общавшиеся преимущественно жестами. Кучки цеховиков и артельщиков, с уставшими лицами. И другие, что пришли сюда по делу, сидевшие плечом к плечу и поглядывающие поверх голов.

Вир скользнул взглядом дальше, к самому камину… И заметил, что ему машут.

Там, где купцы в меховых накидках начинали день с можжевеловой наливки, а воры с холеными руками подводили итоги ночи — за столом, отделенным ширмой, стоял Ларс Китобой. Он аж подпрыгивал, привлекая внимание Вира. Рядом с ним сидела Элис-ар, держала в руках карточный веер.

Вир дал понять рыжему, что заметил их. Потом спустился по лестнице и двинулся вглубь зала, к свободному столику, рядом с перегородкой из еловых досок. Бойл и Герд следовали за ним, как тени.

— Садитесь, — бросил Вир. Снял перчатки и шляпу. Трость прислонил к краю скамьи.

Подошел сухопарый и угрюмый мужчина, с небритым лицом, застывшим в вечном неодобрении. Трактирщик. Сначала он молча оценил их взглядом, будто прикидывая, сколько поленьев придется израсходовать.

Но потом напрягся.

Узнал.

Вир прихлопнул по столешнице.

— Не томись. В этот раз обойдется, — прищурился. — За зеркало я тогда, вроде, рассчитался?

Тот дернул кадыком, видимо, утвердительно.

— Тогда подай грог с перцем. Чтоб обжигал. И мясо, что есть, — распорядился Вир.

Хозяин быстро кивнул и испарился. Вир откинулся на спинку скамьи, достал свою фляжку и отхлебнул полынной настойки. Его спутники сидели молча, отогревались, потирали руки.

Вскоре на столе появился дымящийся графин с темной жидкостью и миска с чем-то похожим на тушеную баранину. Бойл и Герд набросились на еду с благодарностью изможденных людей. Застучали кружками, забулькали, довольно покрякивая и утирая блестевшие жиром губы.

Вир тоже глотнул из фляжки. Жжение пошло по горлу, скользнуло вниз, в грудь. Мышцы начало приятно покалывать, мозг очистился от шелухи. Завинтил пробку, поставил фляжку на стол с тихим, но отчетливым стуком, который прозвучал громче любого крика в шумном зале.

Вынул серп.

— Ну что, — начал он тихо, а оттого — веско и значимо. — Вы теперь мои. С потрохами. Я выкупил ваши жизни. Трижды.

Они перестали жевать, уставились на него.

Вир вонзил острие серпа в столешницу, с хрустом потянул — осталась глубокая борозда.

— Первый раз, когда отказался пустить вашу кровь на радость карге, — лезвие вновь скрипнуло. — Второй, в горящей церкви. Не продал, не обменял. Хотя мог это сделать, — столешницу вспорола очередная бороздка. Вир проводил взглядом трактирщика, который сделал вид, что ничего не заметил. — И третий раз, когда сказал, что вы — мои люди. Вытащил из Нор.

Бойл опустил взгляд, расстегнул пуговицу дуплета. Герд провел ладонью по обветренному, скуластому лицу, задержавшись на шраме, пересекающим бровь и веко. Оба выглядели угрюмо, словно услышали от ростовщика сумму накапавших процентов.

— Я не ваш благодетель, — продолжил Вир. — Я ваш хозяин. На срок, пока вы мне нужны.