Гончие забвения

Глава 19

— Профессор Альрих меня в порошок сотрет, — простонал Стефан, схватившись за голову. — Называется — приглядел за флигелем!

— Да не парься, — отозвался Ларс. — Пыль с ковров хотя бы выбили.

Вир осмотрелся, прикрыв глаза ладонью от яркого солнца. Они стояли на пригорке, прямо на границе дивного сада.

Девятый оазис оказался крошечным, но яростным пятном жизни, стиснутым мертвой пустыней. Плющ цеплялся за стены из песчаника, тяжелые гроздья винограда свисали с резных деревянных пергол, основания которых тонули в мягкой траве.

В тени раскидистых пальм зиял низким сводом колодец. Оттуда несло влажной землей, пыльцой и цветочным ароматом — запахами, которые в сердце пустыни казались кощунством.

Сразу за ним над пальмами поднималась постройка. Не дворец, скорее — изящный павильон в два этажа. На террасе, облокотившись на перила, стоял человек. Его кожа была черна как смола. Он смотрел в их сторону.

Странно, но трава под ногами на самой границе, пожелтела и увяла. Вплотную к оазису подступал песок. Не золотистый и теплый, а мертвенно-серый — как прах. Там, где он наползал, блекли краски, стихали звуки, жизнь обращалась в пыль.

В воздухе висело едва заметное марево. Миазмы Зерцала методично затягивали этот островок памяти, как моллюск обволакивает инородное тело, превращая его в мертвое образование…

Вир ослабил воротник, выплюнул скрипевший на зубах песок и первым зашагал к павильону, ощущая легкое напряжение перед встречей. Стефан с Ларсом старались не отставать. Элис-ар тащилась последней, как тень за хозяином.

Переступая через упавшую ветку, школяр протянул Безгласной руку. Его пальцы лишь на мгновение коснулись ее плеча.

И вдруг — все изменилось.

Девушка вздрогнула. Ее рука взметнулась и неуклюже, будто забыв как это делается — толкнула Стефана в грудь. Не сильно, но тот отшатнулся, и чуть не упал.

— Эй, что за…? — воскликнул он с обидой в голосе.

Ларс сунулся вперед с глупой улыбкой.

— Да, ладно! Проснулась, цыпа? — он попытался перехватить ее локоть.

Это было ошибкой.

Безгласная развернулась на угрозу. В ее пустых серых глазах не было даже намека на злость или страх — лишь слепая, рефлекторная ярость. Реакция дикого зверя на попытку погладить.

Ворсайка перехватила руку Китобоя. Сжалась, как пружина, и в рывке ударила плечом. Ларс, коренастый и грузный — отлетел на пару шагов, споткнулся о корень пальмы и рухнул плашмя, подняв облачко серой пыли.

— Крыса окаянная! — выдохнул он как угрозу.

Впрочем, подниматься не спешил. Шарил по карманам.

Вир хлопнул в ладоши, привлекая внимание. Потом поднял руку — ладонью вперед, останавливая возню в песочнице.

— Хорошо, — медленно кивнул он девушке. Предупредил Ларса. — Достанешь оружие — пожалеешь.

— А чего она?..

Но Вир уже забыл о рыжем. Он сделал шаг к Безгласной, потом еще один. Остановился в паре ярдов, когда услышал ее участившееся дыхание. Не пытался коснуться, лишь произнес тихим, уверенным голосом.

— Не бойся, так и должно быть. Твое заклятье — это заноза, пригвоздившая сознание. Но здесь, на границе с Зерцалом, ее выталкивает наружу. Против воли, таковы законы. Это больно, тебя это беспокоит. Нужно найти ее, увидеть суть, чтобы придумать — как извлечь. Навсегда.

Вир говорил ровно и спокойно, словно рассказывал сказку на ночь. Плечи Элис-ар медленно опустились, пальцы разжались. Пустой взгляд больше не нес угрозы — в нем было лишь утомление.

Вир кивком подозвал отряхивающихся «клопов».

— Приглядывайте, но не трогайте. Как почетный караул.

— Да мы ее и пальцем…

— Молчать, — отрезал Вир, в его голосе было больше песка, чем во всей пустыне. — Только попробуйте мне все испортить.

Вир повернулся и направился к павильону. Вдоль рощицы пальм, через арку из виноградных лоз. Мимо колодца, где в пряных кустах еще щебетали птахи, а не выл суховей…

Человек, с кожей цвета ночи, уже ждал их. Вблизи он оказался очень старым. Морщины на лице напоминали высохшее русло, но глаза горели живым огнем. Он смотрел без страха, без приветствия, без вопросов.

Вир остановился в пяти шагах.

— Девятый оазис, — сказал он. — Дворец памяти. Неплохо, — выдержал паузу. — Но недолго тебе осталось.

Он не угрожал, лишь констатировал. Как врач сообщает больному диагноз.

Человек улыбнулся. Не насмешливо, с сожалением. Что-то сказал в ответ. Звуки были мелодичными, текучими, полными гортанных ноток и щелчков.

Вир чертыхнулся.

Спросил.

— Но ты ведь понял меня?

Человек качнул головой. Ни да, ни нет. Частично.

Добавил свое слово, длинное, свистящее. Как ветер в трещинах.

Вир сжал челюсти.

— Я не понимаю.

Человек снова кивнул. Улыбнулся с печалью.

— Вот почему тебя упекли в лепрозорий, — пробормотал Вир. — Сочли юродивым.

Раздражение, острое и жгучее — кольнуло самолюбие. Он был так близко, но непонимание грозило обернуться бездонной пропастью.

Вир с силой ткнул пальцем в сторону Безгласной. Ронял слова, будто камни в колодец.

— Ересиарх. Заклятье. Где-то здесь. Твой мир. Я — не могу.

Человек сначала слушал, потом смотрел по сторонам.

Долго.

Сказал одно слово. Короткое, как удар кнута.

Вир напрягся, пытаясь придумать к нему ассоциацию. Не смог.

— Что?

Человек повторил. Громче.

Вир сжал кулаки.

— Ну, джин. По-ихнему, — вдруг буркнул Ларс.

Рыжий что-то рисовал палочкой на песке.

Все обернулись. Даже старик.

Вир говорил медленно, боясь спугнуть.

— Ты что, язык этот знаешь?

Ларс пожал плечами.

— Ну… маленько. Кое-что помню.

— Откуда? — Вир навис над ним, заслонив солнце.

Ларс отряхнул руки от песка. Вздохнул.

— Давно это было. На гастролях еще. Плавали мы тогда на шхуне одной, в порты разные заходили. Далеко на юге — вот у этих, — он ткнул пальцем в старика. — На скалы сели. Долго чинились. Там-то я их язык и подучил, — рыжий подбоченился. — Я же артист! Память — как тряпка. Все впитывает.

— Грогом тряпка твоя провоняла. Чего молчал? — проворчал Вир, указал на старика. — Объясни ему. Заклятье — это джин в его мире. Пусть явит его нам.

Ларс сглотнул, с тоской взглянул на старца, на его непроницаемое лицо. На расхаживающего вокруг Вира старался не смотреть. Откашлялся и, запинаясь, с третьего раза исполнил что-то певучее.

Старик, склонив голову, слушал. Его взгляд скользнул по Ларсу — и остановился на Вире. Он поманил его за собой.

Они обогнули павильон и углубились в заросли, где воздух густел от обилия насекомых. Там, в тени кривых пальм, стоял полуразвалившийся сарай из самана. Его крыша просела, будто брюхо мертвой скотины. Ветер шевелил солому в щелях, выдувая наружу резкий смрад.

Старик дальше не пошел, прочирикал что-то на своем языке.

— Этого здесь… в общем, не стояло, — кое-как перевел Ларс. — До нашего появления.

Вир шагнул внутрь, напрямую — через пролом в стене.

В нос ударил запах закисшей кожи — ей был обшиты стены. Они сочились розоватой жижей и были в шрамах и рубцах — словно изнанка гигантского черепа. Здесь не было звуков, лишь тесная тишина.

У стен громоздились кучи соломенных кукол. Десятки. Сотни. У каждой — знакомый абрис лица, тонкие конечности, словно тень Элис-ар, размноженная в кошмаре.

В центре этого безмолвия, на выцветшем ковре, сидело Существо.

Длинное и худое, как тень призрака. Его пальцы, тонкие и острые, как иглы, мелькали с нечеловеческой скоростью. Оно хватало куклу из груды, и в следующий миг что-то уже было зашито, перетянуто, перевязано — будто невидимая нить впивалась в солому. Готовую куклу Существо отбрасывало без взгляда, и пальцы уже вонзались в следующую.

Бесконечный монотонный повтор, без смысла и паузы — как в бреду или агонии. Лицо Существа было скрыто грязным, туго намотанным платком, но в движениях читалась слепая ярость ремесла…

Камень вылетел из-за спины Вира, описал короткую дугу и ударил Существо в плечо. Сухо и глухо, будто в полый кирпич попал. Цикл не нарушил, лишь включил в него один лишний этап.

Пальцы-иглы застрочили над очередной куклой. В миг укоротили, набили соломы в живот, приделали к голове усы. Перед тем как выкинуть — пронзили на вылет всей пятерней.

— А-а-а! — заорали на улице голосом Ларса.

Вир вышел на солнечный свет. Постоял секунду-другую, прикрыв глаза, наслаждаясь прохладой и благоуханием цветов. Момент наслаждения портили крики и суета.

Пришлось одернуть школяра.

— Оставь его. Впредь наукой будет.

— А кровью не истечет?

Вир неопределенно хмыкнул.

— Не должен. Но мы возвращаемся — я увидел все, что нужно.

Повернулся к старику, сложил перед грудью ладони. Жест — понятный без перевода.

— Спасибо тебе. А теперь — забудь нас и никогда не вспоминай.

Старик улыбнулся, покачал головой. Опять — ни да, ни нет.

Хлопнул в ладоши так, что в полете замерли птицы. В следующий миг и сад, и павильон, и сам человек попятились от них, стираясь, как рисунок на песке.